Заметив подавленное состояние подруги, Рокси и Фьоре тоже не смогли сдержать своих чувств. Их лица потемнели, обе зашмыгали носом. Людовико и Биров бережно положили Веру и Джакомо поверх шелкового покрывала. Черепа, сделав пару кругов над ними, вновь улеглись на грудь каждого. Ческо не сводил настороженных глаз с закрытой двери, молясь, чтобы в спальню не заявилась Люба. Нина опустилась на колени у кровати, и из ее глаз хлынули слезы. Она отдала бы все, включая собственную жизнь, лишь бы ожили ее родители. Биров, хотя и сознавал необходимость срочно лететь в Москву, не мог найти в себе сил поторопить ее. Лишь Рокси осмелилась нарушить тишину: – Соберись, Нина. Дед ждет тебя, а от него зависит спасение твоих родителей. Это значит, что и от тебя. На лестнице отчетливо послышались шаги – это Люба несла Нине чашку горячего шоколада и тарелку с пирожными. За ней семенили Красавчик и Платон. – Что будем делать? Она же заметит свет от ночника! – испугался Ческо. Нина поднялась, утирая слезы. – Не бойся, я перехвачу ее, – прошептала она. Выйдя из родительской спальни, Нина пошла навстречу няне: – Спасибо, милая Люба. Дай мне поднос, а сама иди поспи. Ты выглядишь усталой. – Ты плакала? – Люба заметила покрасневшие глаза девочки. – Зачем ты заходила в комнату родителей? – Просто так. Захотелось подышать запахом фиалок. Я очень скучаю по маме, – ответила она, пряча глаза. Растроганная Люба протянула Нине поднос: – Не расстраивайся. Вот увидишь, они завтра позвонят. Думай о том, как хорошо им отдыхается и какие подарки они привезут тебе из круиза. Нина еле сдерживалась, чтобы не разрыдаться. Ей очень хотелось излить душу любимой няне, рассказать той всю правду, в том числе о том, что дед Миша вернулся, чтобы помочь избавить Вселенную от Каркона. Но она не могла. Суровые правила алхимии запрещали ей подобные признания. Да и было непонятно, что сталось бы с Любой, узнай она обо всем. Поэтому девочка сказала лишь: – Люба, я тебя очень люблю. И дед Миша тоже тебя любил. Ты у нас необыкновенная. От упоминания одного только имени деда Миши Люба так разволновалась, что бигуди на ее голове затренькали. Сияя улыбкой, она спустилась по лестнице, погасила свет в холле и отправилась спать, в тысячный раз простив все этой неугомонной девчонке. Красавчик, крутя головой и порыкивая, начал настойчиво принюхиваться. Странно вел себя и Платон, выгнувший спину и прижавший уши. Оба животных чувствовали присутствие в доме чужих людей, природный инстинкт их не обманывал. – Молодцы! Только без глупостей! – шикнула на них Нина. Подошла к двери в спальню и прошептала: – Ребята, путь свободен. Первыми из комнаты вышли Ческо и Фьоре. За ними Рокси направилась к выходу, но Биров задержал ее: – Подожди. Ты останешься здесь, в этой комнате. Не впускай в нее никого. – Даже Любу? – переспросила Рокси. – Да. Не дай бог, она увидит их в таком состоянии! Представляешь, что с ней может случиться? Биров ободряюще похлопал девочку по плечу и, сопровождаемый Людовико, покинул спальню. Нина бросила на подругу всего один взгляд, и та поняла, что деться ей некуда. Вздохнув, Рокси закрыла дверь и уселась на стул. В полумраке комнаты, в слабом свете ночника и сиянии тел, огромная кровать под балдахином показалась девочке открытой могилой. Остальные на цыпочках спустились по лестнице и прокрались в Зал Дожа. На пороге Биров тронул за руку Людовико Сестьери: – Уважаемый мэр, будет лучше, если вы отправитесь отдохнуть в Апельсиновый Зал. Щеки первого гражданина Венеции опали, словно сдувшиеся шарики: – Разве я не с вами? Нина, уже готовая открыть стеклянным шаром потайную дверцу лаборатории, поспешила объяснить: – Вы устали, а нам предстоят еще кое-какие дела… – Я понял, – догадался мэр. – Вы просто не хотите, чтобы я увидел вашу секретную комнату. Биров приобнял его: – Дорогой мэр, только без обид. Дело в том, что неалхимикам вход туда запрещен. – Да, я неалхимик! – с обидой в голосе проговорил Людовико. – Но после всего, что я пережил, став свидетелем необъяснимых событий, думаю, что я мог бы рассчитывать на большее. Меня уже ничто не испугает! – Мэр был настроен решительно. – Если вы действительно желаете и дальше быть членом нашей команды, идите и поспите, – дружелюбно сказал Биров. – Копите силы. Ваша помощь нам еще понадобится. Но не сейчас. Примите наши правила. А они не позволяют без необходимости вовлекать вас в алхимические действия. Дайте нам пару часов. Сейчас уже три ночи, и мы постараемся сделать все как можно быстрее, – подвел Биров черту под дискуссией. – Ладно, – согласился огорченный Людовико. – Не вижу смысла настаивать. Пойду посплю. Тем более что сейчас я не могу вернуться ни в мэрию, ни домой. После того как венецианцы стали свидетелями сцены с летающим львом, мне ничего не остается, как слушаться вас. Трудно было не согласиться с логикой мэра. – Я и правда устал, а диваны здесь такие удобные! – И, повернувшись на каблуках, мэр в сопровождении весело помахивающих хвостами Красавчика и Платона направился в Апельсиновый Зал. Нина открыла дверь лаборатории и в ошеломлении замерла на пороге. Сотни красных роз занимали весь лабораторный стол и толстым ковром устилали пол. Запах цветов был столь сильным, что было трудно дышать. – Розы!! Опять Ливио!! – воскликнула она, зажимая рот рукой. Ческо скрипнул зубами: – Мерзавец! Биров и Фьоре, прикинув, сколько же здесь цветов, не веря своим глазам, не произносили ни слова. Разбрасывая ногами розы, Ческо подошел к столу и принялся ломать лежащие на нем цветы с такой яростью, что даже Соль Морская отползла подальше со словами: – Зачем ты это делаешь… это всего лишь цветы… Говорящая мисочка впервые видела Ческо в таком гневе. Нина уселась на табурет и, потрясенная увиденным, произнесла: – Он проникает не только в мои сны… он – реальный кошмар… – Все, кончаем с этими глупостями! – решительно заявил Биров. – У нас есть более важные проблемы. Уберите цветы, и займемся делом. Ческо повернулся к Нине: – Выбрасываем все или ты намерена оставить их на память? – Было видно, как он раздосадован. – Делай с ними, что хочешь, мне это все неинтересно. – Девочка почувствовала, как защемило ее сердце. – Ливио! Опять Ливио! – Ческо прямо-таки кипел ревностью. – Он лезет изо всех щелей! Прекрати это! Или, может, тебе нравятся его ухаживания? – Прошу тебя, не говори так! – В голосе Нины послышались слезы. – Я не знаю, что еще сделать, чтобы не позволять ему вторгаться в мои сны и в реальность! – Все! Хватит! Мне надоела эта история! – Ческо был явно не в себе от гнева. Фьоре перехватила потерянный взгляд Нины, и все внутри у нее сжалось. «Это уж слишком! – подумала она, пораженная поведением Ческо. – Еще совсем недавно, стоя на спине льва, Нина кричала звездам, что любовь способна победить все. А на самом деле? Ее даже недостаточно, чтобы успокоить Ческо!» Происходившее между ребятами рассердило Бирова. – Ческо, сейчас не время для сцен ревности, – заметил он. – Ливио, конечно, не подарок, но вспомни, что он пытался спасти профессора. Ческо с каменным лицом отвернулся к стене. Нина отрешенно смотрела, как Фьоре освобождает от роз лабораторный стол и пол. Гнетущую тишину неожиданно прервал скрип медленно открывающейся обложки говорящей Книги. По жидкой странице сначала побежал язычок пламени, затем, оторвавшись от поверхности, он поднялся выше, после чего свернулся, образуя круг. Еще миг, и в круге показалась серебряная пластинка прямоугольной формы. Страница, подернувшись рябью, втянула в себя пламя, и пластинка упала на лабораторный стол. Книга захлопнулась, не дав никаких пояснений к случившемуся, что было недобрым знаком. Нина взяла пластинку. Блестящая и тонкая, она была холодной на ощупь.