— Ах ты, свиристелка! — И прыгнула вперед, выбрасывая из пальцев кинжальные когти. Время будто остановилось. Фараония зависла над связанным Семеном, рука-лапа в вершке от его лица, юбки колоколом, волосья во все стороны торчат. Да нет, время нормальное, действительно зависла, повисела немного и медленно вплыла назад в клетку. — Не дерусь я с дамами, — сообщил Крестовский, щелкая пальцами, дверца захлопнулась, — по возможности. Почивайте, боярыня Квашнина, завтра вас полностью чародейских сил лишат, и ваших личных и заемных. Прощайте. — Так себе заруба, — решили разочарованно пацаны. А Зорин едва успел стену приказа на место вернуть, когда дверь открылась, выпуская на крыльцо Семена Аристарховича. — Добрый вечер, — сказал он без удивления. — Эльдар, не в службу, а в дружбу — Степку внизу в камеру запри. Идем, Геля, прогуляемся. — Ваше превосходительство, — пискнул Мишка. Крестовский посмотрел на него абсолютно больными глазами. — Да? — Помните, вы когда в приют приходили, Митенька вас леденцами угощал? — Конечно помню. Талантливый мальчонка. Где он? — Такое дело… — Митька наш не Митька был вовсе, — вступил в беседу Костыль. — То есть… Мы сами думали, ну, мелкий на голову слабый, блаженненький. А он сущностью оказался. При слове «сущность» я дернулась. — Еще один некромант? Парень меня успокоил: — Да нет, Геля, хорошая сущность, правильная. Навроде охранителя, потому как, ежели где зло беспримерное творится, оттуда, — Костик ткнул рукой вверх, — завсегда кого-нибудь присылают. — Мы о чем толкуем, — перебил Мишка. — Малой, то есть охранитель, перед тем как к своим вернуться, просил его превосходительству на словах передать. Он запнулся, припоминая, и Костыль, опередив друга, выпалил: — Непременно, когда в грядущем душевные всякие терзания изучать будут, одно из них Семкиным именем назовут. — Простите, ваше превосходительство, — протянул смущенно Мишка, — именно так и говорил. Назовут, потому как Семен Аристархович самозванцем себя мнит, на случайную удачу либо чужие заслуги свои победы списывает. Крестовский краснел редко, на моей памяти, наверное, никогда. Сейчас же залился краской от воротника до границы волос. Мальчишки, этого не замечая, тарахтели, перебивая друг друга: — Передайте, чтоб не сомневался, что сам герой. — Сам. — А что уваровской силы отхлебнул… — Место, наверное такое, Уваровка. — Не остебятничай! А то, что уваровской силы отхлебнул, так Дмитрий у него не меньше тогда увел, может, и поболе. Так что квиты. Ха-ха… ха-ха-ха. — Пять раз засмеялся — и отбыл, истаял маревом и леденец с собою прихватил. — Понятно, — сказал несчастный Крестовский, пряча глаза. — Спасибо, молодые люди. Пацаны ушли с Дуняшей, та, оборачиваясь через плечо, все прожигала Эльдара страстными взглядами. — Митенька? — Мамаев рассеянно послал девице воздушный поцелуй. — То-то мне мальчонка знакомым показался. Скажи, Вань. — Тебе, Эльдар Давидович, — Зорин обнял друга за плечи, — велели Блохина в камеру тащить, а не горничным куры строить. Пошли, подсоблю. Мы остались с Семеном у приказного крыльца, молчали. В лицо ему я старалась не смотреть, он, наверное, плакал, а любая особа женского полу, будь она семь раз суфражистка, знает, что для мужчины это стыдно. Страдает, болезный, кручинится. Ну ничего, ничего, время лечит. Все равно ты лучший, и человек и сыскарь. Добрый, умный, сильный. Идеальный просто. За тобою и в огонь и в воду пойду без раздумий. Знаю, обережешь, направишь. — Геля… — Встретив взгляд сапфировых очей, я немедленно была награждена поцелуем. — Прогуляемся, душа моя, до отеля, а по дороге ты мне еще раз все в подробностях расскажешь. — Ты первый, Семка. И с самого начала. И еще, давай сразу договоримся больше ничего друг от друга не скрывать. Потому что, если бы не Митенька блаженный, я бы таких дел наворотила в неведении… Кстати, что там у вас с графинею Головиною? Я ведь ревнивая, оказывается, до последней степени, по семь раз на дню мечтаю за рыжие вихры некую сиятельную даму оттаскать, за крашеные ее патлы. Не хохочи, точно крашеные, у меня глаз наметан! Отсмеявшись, Семен Аристархович заключил меня в объятия, поцеловал, сказал серьезно и, кажется, удивленно: — За какие заслуги меня тобою наградили? Вопрос был риторическим, то есть ответа не требовал, а прогулка наша затянулась до самого рассвета. ЭПИЛОГ ПЕРВЫЙ, в коем столичные сыскари заканчивают дела в уездном Крыжовене К Бобруйским меня сопровождал Эльдар Давидович. Я несколько дней уже откладывала визит, не специально, просто времени особо не было. Крестовский лавировал среди городского начальства, демонстрируя чудеса дипломатии, налаживал связи, которые будущему приставу непременно пригодятся. Зорин неотлучно был при храме, на тамошнем подворье проводились опознания подвергнутых некромантскому поруганию тел. А еще Ивану Ивановичу пришлось ассистировать в обряде лишения боярыни Квашниной чародейской силы, для которого из… непонятно откуда прибыл неприметный безымянный господинчик и свершил его тайно, без свидетелей. Блохин знакомства с анонимусом не удостоился, потому как стараниями подельницы и без того опустел. Ах как хитро поступил Крестовский, спровоцировав поганую чародейку на эти действия! Не высоси она досуха Степана да связи свои в высших имперских сферах обнови… — Исключительных талантов баба, — объяснил мне Зорин, — то, как она арканы из разнородных сил закручивает, пожалуй, вообще никому из ныне живущих недоступно. Представляешь, Гелюшка, что произойдет, если кто-нибудь в своих целях ее использовать надумает или мастерству композиторному пожелает обучиться? Но Квашнина ошиблась, поспешила, пожадничала. Иссушение, которое она исполнила, — самый главный чародейский грех. Потому анонимус загадочный и явился немедленно, обезвредил, наказал. Теперь Фараонию людской суд ждет. Нас с Эльдаром начальство к уничтожению навьих артефактов определило. Хорошая работа, вещественная, жарко только в литейной. Собиралась сначала, между делом, к ковке гнумьего своего кольца приступить, но передумала. Волковский перстень до сих пор красовался на безымянном пальце, при нем женихаться с Семеном было неловко. Ничего, в Мокошь-граде выкую перфектно. — Дворец целый! — присвистнул Мамаев, когда наша коляска въехала в ворота на Гильдейской улице. — В котором богатые невесты обитают. Лакей проводил нас в кабинет к Марии Гавриловне, та поднялась из-за стола, явив заметный уже животик, бросилась ко мне с поцелуями. Мы дружески поболтали обо всем и ни о чем. Ну, то есть разговор и происшедших страшных событий касался, но эмоций сильных они уже не вызывали. Маня спросила о судьбе Блохина. Я честно ответила: — В крепость его пока переводят, а после, скорее всего, казнят, слишком много на нем преступлений. Разумеется, на родственниках его приговор не отразится, все имущественные и прочие привилегии при них останутся. — Невероятная удача для родственников, — сказала Мария Гавриловна равнодушно, погладила животик и широко улыбнулась. — Мы с Андроном Ипатьевичем обручились в ту страшную ночь, когда упыри в городе хозяйничали, через неделю свадьба. Мы с Мамаевым невесту поздравили, а когда покидали кабинет, я заметила, как она бросает в горящий камин лист бумаги. И даже когда от жара он искорежился и развернулся, усмотрела лиловые казенные печати брачного свидетельства. Значит, Маня решила жизнь с чистого листа начать. Пусть счастлива будет, пусть ребеночка здорового родит, маленького Хрущика, который и знать не будет, каким поганцем его настоящий отец оказался. — Чего загрустила? — спросил Эльдар, когда мы, сопровождаемые горничной, поднимались на второй этаж. — Стыдно, — призналась я шепотом. — И перед Волковым за трость сгоревшую, и перед Нютой. Эх… — Да наколдуют твоему Грине новую палицу, лучше прежней, не кручинься. Я отсюда волшбу чую не нашу, чужеродную. Григорий Ильич почивал, Анна Гавриловна вышивала, устроившись в креслице подле кровати. — Евангелина Романовна, — подняла от пялец голубые глаза, поглядела на Эльдара без интереса. Тот представился с поклоном, похвалил вышивку, подошел к спящему. — Будьте любезны, барышни, меня ненадолго наедине с господином коллежским асессором оставить. — Зачем? — встревожилась Нюта. — Для тщательного чародейского осмотра, — ответил Мамаев строго, — с полным заголением. Не для невинных девичьих взоров зрелище. Для Анны Гавриловны телесных тайн в Грине, кажется, давненько уже не было, но меня она решила от них уберечь, пригласила в смежную горенку. Она как раз была оборудована для рукоделья, и свет хороший, яркий из большого окна, и столик с нитяными коробочками. Мы присели на стулья, Нюта прислушивалась к доносящимся из-за двери звукам. Мамаев двигал мебель, звякал чем-то стеклянно, бормотал с завываниями, изображая волшбу. — Простите, — проговорила я покаянно, — дорогая Анна Гавриловна, за обман мой подлый. Мне очень нужно было, чтоб вы в доме оставались, когда… Голубые очи барышни посветлели, будто затянутые льдом, она фыркнула: — Ты чего вообще сюда явилась, Попович? Не извиняться ведь? Грегори забрать хочешь? — Куда забрать? — Получается, когда ты с другими мужиками по подземельям скакала, не нужен он тебе был, а теперь вспомнила? Воображаешь, я в лепет твой поверю? Скажешь, Григорий Ильич не интересовался мною нисколько?