ГЛАВА ДЕСЯТАЯ, в коей Евангелина Романовна в последний раз идет на поводу страсти к театральным эффектам Кто при отправлении своей должности употребит какого-либо рода истязания и жестокости, тот за сие приговаривается… или к заключению в тюрьме на время от шести месяцев до одного года; или к лишению некоторых, на основании статьи 53 сего Уложения, особенных прав и преимуществ и к заключению в смирительном доме на время от двух до трех лет. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных, 1845 — …лась. Споткнувшись, я упала лицом вниз, кисельно хлюпнула макушкой, раздвигая ею чародейский полог, глубоко вздохнула и поползла вперед. Ладони коснулись шерстяного коврового ворса, в уши полилась музыка. Последняя была не очень благозвучной, механическая, навроде граммофонной. — Какой неожиданно приятный визит! — Глубокий баритон принадлежал не Семену, тот бормотал «изыди». — Имею честь познакомиться с Евангелиной Романовной Попович? Выползши из завесы полностью, еще обернулась через плечо, чтоб убедиться, что да, целиком, я, покряхтывая, встала на ноги. Обычная гостиная, приятная даже. И хтонь, сидящая в удобном кресле, тоже отвращения не вызывала. Носатый седовласый красавец в мундире. — У вас с господином Асмодеусом одна личина на двоих? — спросила я. — Просто вот именно это тело я на вокзале в другой одежде лицезрела. — Может, это я был? — усмехнулся красавец, подвигая к столу третье кресло. — Не вы. Усевшись подле Крестовского, я положила на колени сумочку, с нее текло, из прорехи грозилось высыпаться все содержимое. — Отчего такая уверенность? — Не думаю, что у вас возможность была свое логово покидать. — Экая вы барышня раздумчивая. — Мимика еще у вас иная, чем у Асмодеуса, — пояснила я дружелюбно. — И осанка. Асмодеус явно из военных отставных, а вы… Погодите… Я бросила взгляд на Семена, вовсе не в поисках поддержки. Чародей бормотать прекратил, внимательно меня разглядывал. «Ну же, болван, это я, твоя Попович. Видение всяко лучший наряд бы себе сочинило. Это я, грязная, избитая, лохматая и голодная я!» Механическая мелодия прервалась, скрежетнуло, будто действительно иглою по пластинке. — Гелюшка, — позвала хтонь. — Предположу, — вернулась я к разговору, — что генерал Попов вашим первым сосудом был. Правильно? И, стало быть, Асмодеус настоящий Теодор Васильевич Попов и есть. — Браво! — Барин изобразил бесшумные аплодисменты. — Все верно. Но я предпочитаю использовать термин «аватар». — Вместо сосуда? Богатое слово. Запомню на будущее, чтоб при случае блеснуть. Упырь хихикнул и покачал головой, выражая сомнения то ли в моей способности мудреное словечко запомнить, то ли в возможности хоть какого-нибудь будущего. Ткань юбки неприятно липла к ногам, я поерзала, из прорехи сумочки выпало несколько патронов, бесшумно раскатившись по ковру. Темные глаза упыря на них остановились. — Почему ты девушка? — спросил вдруг Крестовский. — Чего? — Одним глазом я пыталась удивленно воззриться на чародея, другим не упустить барина, который опускался с кресла на ковер и полз на коленках к ближайшему патрону. — Почему ты до сих пор девица? — повторил Семен с нажимом. — Невинная! — Это у тебя надо спросить! Упырь поднял все патроны, пересчитал их, шевеля губами, заозирался, пополз на четвереньках под стол. — Ты не спала с Волковым? — Что это с ним? — Я подобрала ноги в кресло, барин шарил уже под сиденьем. — Семен, сделай что-нибудь! Крестовский заглянул под столешню: — Граф должен всю мелочь рассыпанную собрать, особенность у его вида такая. Ты не ответила на мой вопрос. Ты с Волковым не спала? Вот ведь… Мужик, что с него взять? На том свете пребывает, у черта под мышкой, а все о своем, мужчинском. Запустив руку в сумочку, я зачерпнула еще патронов и бросила их широким жестом за спину. — Григорий Ильич ко мне в кровать без разрешения влез, когда я уже спала. Фактически да, мы провели ночь в одной постели. И целовал меня, наверное, потому что мне что-то такое мерещилось, правда с тобою в главной роли. — Мерзавец! — прорычал Крестовский. — Почему ты сразу мне этого не объяснила? — А ты дал? Набычился немедленно, отвращение показал. — Какое еще отвращение? — Для себя обычное! Высокомерное. Вот! — Я выбросила горсть патронов. — Весь ты в этом! — В чем? Я пошарила в сумке, патронов в ней не осталось. Барин поднялся с ковра, держа добычу в горсти. — Вы продолжайте, молодые люди, не смущайтесь, обсудите недосказанное, чтоб в посмертии от мук ничего не отвлекало. Я подожду. «Любопытно, ежели его сейчас по рукам стукнуть, он сызнова патроны собирать примется?» Видимо предположив такую возможность, упырь ладони схлопнул, измельчив цилиндрики в металлическую пыль. — Возлюбленная ваша, Семен Аристархович, на редкость умна, рассудила, что лишь простой человек завесу преодолеть может, прорвалась. Правда, не подумала, как наружу с вами выбираться будет. — Он сел, закинул ногу за ногу. — Мы, Евангелина Романовна, с господином чародеем сейчас одною ниточкой повязаны. Видите на столе колечко? Им Семен Аристархович свои силы чародейские располовинил. Рядом с кольцом на сукне лежала открытая карта, чего-то там кубков. Неполный кубок, об этом мне провидица Зара толковала. — Ну и, представьте себе, всех провел. Одинарный перехлест я бы порвал без труда, но Семушка ваш, когда я колдовать принялся, второй набросил, поверх первого. И теперь все вместе мы, и в жизни и после, закуклились, так сказать. Крестовский сопел, прожигая меня гневными взглядами. Упыря он вряд ли слушал, на меня ярился. Хтонь же продолжала разливаться соловьем: — А знаете, как дальше будет? Силы наши сплетенные рано или поздно иссякнут, и мы покинем эти пределы. Семен Аристархович навечно, а я… на некоторое время. Бессмертен я, Гелюшка, неуязвим. — У меня под платьем, — соврала я, — четыре нитки речного жемчуга на шее висят, мелкого такого, и ежели вы, фальшивый Теодор Василия, не желаете остаток своего бессмертия на карачках провести, дайте с Семеном побеседовать. — Позвольте вам не поверить, дражайшая… — Надоел! — Крестовский щелкнул пальцами, сверху на нас градом посыпались серебристые шарики. Барин бросился их собирать, а Семен усадил меня к себе на колени. — Здорово придумала, мне и в голову не пришло так развлекаться. «От меня же, наверное, воняет! То есть не наверное, а абсолютно точно. Как он может меня такую целовать? Так целовать? Семушка!» Я вцепилась пальцами в львиную гриву, жарко отвечая на поцелуи. — Люблю дуру безмозглую, — рычал чародей. — Зачем ты пришла? Спасайся, уходи. — Ага, вот прям побежала. Я барышня, сам меня спасай. — Не могу, Геля, не могу… — Почему? — Я с трудом отстранилась, упершись ладонями в мужские плечи. — Объясни мне. И он рассказал, прижал к себе, говорил негромко на ушко, поглаживая ладонью мои волосы. Их было четверо, тех, кто испил из источника в дальних магольских степях. Иван Зорин, Эльдар Мамаев, Семен Крестовский и Дмитрий Уваров. Четверо великих чародеев. Митька самый из них талантливый был, Митька Уваров, которого после чародейский перехлест на злую сторону затянул. Помнила я его прекрасно, абсолютно безумного, запертого в скорбном доме, и дело, с ним связанное, тоже не забыла. Но Семен сейчас в другом мне признавался. — Жадный я был, Гелюшка, и гордый сверх меры, Митькиным талантам завидовал, потому больше положенного в себя заглотил. Решил, справлюсь с силою, обуздаю, но не смог. — Обезумел? Душою захворал? — Да. Товарищам в том признаться не мог, от высокомерия своего стыдно было. Хотел руки на себя наложить; топиться пробовал, но вода меня не приняла, тогда я в петлю полез. Меня ординарец мой спас, Степан Блохин. И от смерти, и от безумия чародейского. Он часть моих сил в себя принял. Это непросто, Геля, ох как непросто. — Вы с Зориным и Мамаевым друг в друга льете почем зря. — Это потому, что мы… братья, это по-другому называется, в берендийском аналога нет, мы из одного источника испили, да и мощные мы с ребятами, а Степка… Там сила едва тлела. Его от потока чуть не разорвало, неделю в горячке метался.