— Обычай у нас в Крыжовене такой, не древний, а вполне новый, чтоб покойники после не поднимались. — Так барин ваш… некромант? Туз кивнул и откинулся на стуле, позволяя халдеям расставить перед нами блюда со снедью. Еда меня не интересовала, я едва дождалась, чтоб официанты отошли. — И давно он шалит? С какого времени заметен? — Дайте подумать… — Яшка полюбовался жиденьким супом в своей тарелке. — С год примерно упыри по Крыжовеню принялись шастать, но и раньше звоночки были всякие. Он зачерпнул ложкой, снял пробу, мечтательно прикрыл глаза. — И вы ничего не предпринимали? — Мы — это кто? — Да кто угодно. Люди, обыватели. — У нас, Евангелина Романовна, каждый за себя. Кому удалось упыря обезглавить, тот молодец, а не сдюжил, отправляйся упырье войско пополнять. — А приказные? — Они, что ли, не люди? — Они законом на защиту подданного имперского населения поставлены. Пристав Блохин что говорил? — В личной беседе? — продолжал куражиться Туз. — Что-то не припомню даже. — Разумеется, — хлопнула я ладонью об стол, — у вас другие темы со Степкой были для разговоров. Фартовый застыл, приоткрыв рот. Наконец сказал: — Ваша горячность, Евангелина Романовна, вовсе удивительна. Пошутил я. Не знаком был со Степаном Фомичом. — Меня ваши делишки с покойным приставом занимают мало, сейчас мало. Предположу… Хотя нет, даже предполагать не буду, чем вы втроем с Бобруйским промышляли. Мне нужна информация, мистер Ас. Кто такой барин? Где его найти? Кто ему служит? — Купца еще приплели, — вполне натурально удивился фартовый. — А на вопросы отвечу так, на первых два — не знаю, а на последний — кто угодно из живых и все из мертвых, кому родня не озаботилась головы прежде погребения отсечь. Бобруйский! Может, он со мною дела вел, только я не с ним, с Сергунькой Чиковым договаривался. Но это пока он жив был, а как помер, я сразу Степану Фомичу сказал, что ничего общего с упырями… — Погоди, Яков, — перебила я фартового, не заметив, что перешла с ним на «ты» и ухватив его за руку. — Чикова совсем недавно застрелили. — А до этого он вешался, в травне еще, и топился, и от опия помирал. И всякий раз… — Он перегнулся через стол, не замечая, что окунает кончик шелкового галстука в суп, стиснул с силою мои пальцы. — Чую я покойников, Геля, как зверь кровь чую. Ходят среди нас, людьми притворяются, только гнилые внутри. Я посмотрела на сидящего за соседним столиком Зябликова, тот без аппетита ковырялся в тарелке, любуясь настенным натюрмортом. Проследив мой взгляд, Туз хрипло хохотнул: — Герочка живехонек, от него только страхом пахнет. Боится болезный, что его, такого раскрасавчика, мимо воли обратят. — Он сам на себя навский артефакт подчинения нацепил, — пожаловалась я, — таскается вот теперь, никак не отстанет. Я уж собиралась его калечить, чтоб в больничке полежал. — Очень на него похоже. — Галстук свой фартовый из супа вынул, а руку мою отпускать и не думал, перебирал интимно пальцы, поигрывал перстнем. — Хочешь, я эту змейку с него сниму? Поглядим, куда наш пострел метнется прятаться. — Ты можешь? — Выразить крайнюю степень удивления можно было, лишь всплеснув руками, для этого мне понадобились обе конечности. — Я на этих цацках навьих собаку съел. Думаешь, чем мы с Блохиным промышляли? Всего-то и надо нужную мелодию наиграть. Доставай дудку, сейчас мы фраерка освобождать будем. — Не время, — остановила я фартового. — Зябликов мне еще пригодиться может, он единственный, про кого мы точно знаем, что он барину служит, он нас в логово отведет. — Нас? — Туз покачал головой. — На такое я ни в жизнь не согласный. — Тогда зачем ты мне это все рассказал? — Молчать не мог больше. Ты когда на площади нынче кричала, что все мы гнилые, дрогнуло сердце. Я, Геля, в Бога верую, а то, что в Крыжовене творится, — воле его противно до самой крайней степени. — А не боишься, что барин тебя накажет? Услышит и накажет. Он ведь слышит все, упырь, крысиное ваше величество. — Он чародеев только слышит, — ответил Туз с улыбкой, — а я, к счастью, человек. — На три примерно четверти. — Думала я уже о другом, потому говорила рассеянно: — Чего? Посмотрев внимательно в серые глаза, я уточнила: — Ну, или половина у тебя людская, на остальную ты, Яшка, явный неклюд. Где сегодняшний день проводить собираешься? Мне бы вечерком переговорить еще с тобой коротенько. — Неклюд? — Ты сам говорил, что смерть, как волк, чуешь и страх тоже. Плюс у тебя зрачки забавно на свет реагируют. Предположу, что внутренний твой зверь не волк вовсе, а, к примеру, рысь. — Неклюд? — Ну чего заладил? Бывает. У мамки спроси. Жива мамка-то? — Приютский я, сирота. — Тогда поверь мне на слово. Давай, мистер Ас, назначим друг другу свидание и попрощаемся до вечера. Договорились встретиться здесь же часу в десятом. Я оставила за столом пребывающего в крайней степени растерянности фартового, Герочку даже звать не пришлось, сам соскочил с места, чтоб вперед халдея подать мне шубу. Значит, по порядку. Что мы имеем? Некоего некроманта, появившегося в Крыжовене примерно с год назад, его частично живых, частично дохлых подручных. Упырье войско, как говорил Туз. Что у нас супротив этого? Надворная советница с револьвером. Ну, положим, если Семену удастся главного закуклить, армия его опасности не представит. Кстати, любопытная несостыковка получается. Крестовский вчера еще собою жертвовать не собирался. Что его передумать заставило? Что-то, что в тереме Бобруйских случилось? Вспоминай, Геля. Вы на поминках сидели, потом ты к лекарю бегала. Что происходило в твое отсутствие? И зачем Семен чешуйку у гнума приобрел? Лавочка гравера оказалась закрыта. Не просто даже закрыта, витрина была поверх ставней заколочена крест-накрест досками. Не желая верить в неудачу, я пробежалась до «Фотографического храма искусств Ливончика», чтоб убедиться, что и это заведение покинуто. — Ваше высокоблагородие, — догнал меня испуганный Зябликов, — что случилось? — То, чего следовало ожидать, Геродот, — пнула я крылечко, — то, что всем нерасторопным болванам, навроде меня, причитается. Ступай за коляской, к кузнечным мастеровым поедем. Зябликов рысцой устремился по направлению к ресторану, на двери за моею спиной звякнул колокольчик. — Геля! — Соломон Леевич втащил меня внутрь. — Зачем ты здесь? Ставни не пускали в салон ни единого солнечного лучика, носатое лицо гнума освещалось красной фотографической лампой, которую он держал в руке. — Имущество-то свое упаковал уже, дядюшка? — А что я, по-твоему, делать должен? — Да делай, что тебе угодно. — Пришла зачем? — Да какая разница? У тебя же времени, поди, ни минуточки нет, скарб ждет. Беги, Ливончик, спасайся. Гнум шмыгнул носом. — Уезжай из города, Попович, пережди, пока чародеи меж собой разбираться будут. — Где? — Так у неклюдов, в таборе. Они наших всех примут беженцев, по договору стародавнему меж нашими народами, скажешь, что от меня. — Нет, Ливончик. Я не про то спрашиваю. Где логово вашего главного упыря? — Эх, Геля, — вздохнул гнум, красные отблески лампы пробежались по пустому помещению, — не стоит тебе туда соваться. — Это я сама решу. Где? — Ну придешь ты к барину, дальше что? — По ситуации. У него мой любимый… начальник то есть. — Рыжий чародей? Дворкин мне рассказывал, он чешуйку… — Об этом второй вопрос. Для чего она надобна? — Так для сплава. — Это понятно. Что за сплав? Оружейный? Может, Семен собирался изготовить специальный клинок против главного упыря, но потом решил, что не успеет? Достав из сумочки артефакт, я показала его на ладони. — Так любимый… кхе-кхе… начальник тебе чешуйку преподнес?