— У ей револьвер имеется, у советницы энтой, сейчас выймет да палить примется… — Экая ситуевина, никаких фильм не нужно, все туточки и задаром… — Красненькую ставлю, что барышня полкана уделает! — Не, не сдюжит… Сделав шаг назад от возвышающегося надо мной постового, я заорала: — Давилов! Выходи, шкура ты трусливая! Старунов! Оба сюда, дубины вы стоеросовые! Шторка в окне второго этажа, там, где находился кабинет пристава, немного отодвинулась, но на крыльцо никто не вышел. Зато из арочного входа показалась целая процессия. Младшие чины, городовые и прочие двинулись к стоящей неподалеку приказной пролетке, четверо несли на носилках укрытого по подбородок верблюжьим одеялом Григория Ильича Волкова, пятый, Федор Степанов, держал в руках пухлый дорожный саквояж и трость. Бросившись к последнему, я ухватила его за рукав и требовательно спросила: — Что происходит? — Велено господина пристава к вам доставить в бобруйский дом на Гильдейской улице. — Кем велено? — Начальством. Бросив злобный взгляд на кабинетную шторку, я пробормотала: — Крыса ты, Федька, предатель. Мужик молча виновато потупился. — Все вы крысы, Семена Аристарховича на смерть отправили, теперь воображаете, что вам все с рук сойдет. Отвечай, скотина, кто ваш барин и где обитает? В ажитации я наскакивала на Степанова и толкала его в грудь, он отступал, не делая попыток защититься. Наконец пробасил примирительно: — Охолоньте, вашбродь, не бабьего ума дело, без вас все порешали. Берите жениха своего, пару деньков обождите под его защитою, а там… — Какая еще защита? — Да известно какая, чародей сказал, вас обручальный перстень сбережет, ежели упыри… — Федор замолчал, вздрогнув, будто от удара, и заключил невпопад: — Совет вам да любовь с господином Волковым и детишек побольше. — Это тебе тоже чародей сказал? — Нет, это я от себя. После самодовольного этого сообщения Федор кивнул и побрел к пролетке, где уже полулежал закутанный в одеяло Григорий Ильич. Женихом я решила пренебречь, довольно балагана. Могла бы перстень его с руки сорвать — немедленно бы это сделала, да еще бы в площадную грязь втоптала. Но пришлось просто стоять и смотреть, как крыса-Степанов берет поводья, прочие служивые уносят пустые носилки и коляска неторопливо едет через площадь в направлении Гильдейской. Перфектно! Ты, Гелюшка, ничего совершать не смей, а чтоб наверняка, я тебе таких палок в колеса повставляю, что и не сможешь. Что делать? Что?! Выругавшись вслух по-гнумьи и облегчения не испытав, я привлекла вокабуляр обитателей самого общественного дна, чем вызвала восторг зевак. Обведя толпу злобным взглядом, я закричала: — Весело вам, иродам? Поганый вы народ, все до единого. Гнилые люди. Над вами тут упыри начальствуют, а вы и рады шеи под ярмо подставлять! Расхристанная рыжая девица, под шубой которой чернел бесполезный чиновничий мундир, страха ни в ком не вызывала. Да и не хотела я их страха, орала просто, чтоб злоба наружу вышла, чтоб не болело так в груди. Какие-то пацаны неподалеку уже начинали лепить снежки, зачерпывая мокрый снег руками из стаявшего грязного сугроба. Как только в меня полетит первый снежок, толпу будет не остановить, меня забросают всем, что под руку подвернется. Нарядный господинчик из публики широко улыбнулся, блеснув золотой фиксой, сказал спутнику: — Экая амазонка, об такую даже барин клыки мог бы обломать! — Я без труда прочла фразу по губам, вздрогнув при слове «барин». — Ты, Косой, присмотри, куда барышня отправится, познакомиться… Дальше разбирать не стала, чтоб действительно под обстрел снежками не попасть, отвернулась и прошествовала к пролетке с послушным Герочкой. Ушла в последний момент, промедли хоть немного, хлебнула бы еще больше позора. Хотя куда уже больше… — С базарной площади правь, — велела я Зябликову, — не спеши, медленно поезжай. Направо останови у первой же попавшейся ресторации. Геродот Христофорович пучил глаза, демонстрируя желание разверзнуть уста вопросами, но исполнял приказания молча. Золотозубый сказал «барин», сказал «познакомиться». Он явно из фартовых. Его шестерка сейчас меня пасет, смотрит, куда я отправилась. Я отправлюсь в ресторан, сяду за столик и буду ждать приятного знакомства. Если от коллег помощи не получить, я буду искать ее в другом месте и у других людей. Это первое. Второе: Семен не собирался сдаваться без боя, не такой он мужик. Значит… Предупредительный халдей провел нас с Герочкой к столику, я выбрала ближайший к витринному окну, чтоб с улицы меня было видно, принял заказ, я тыкала наобум в золоченое меню. Официант удалился, пыхтение отставного корнета мешало сосредоточиться, я бросила отрывисто: — Чего еще? — Ваше высокоблагородие, — зашептал Геродот с преувеличенным почтением, — это правда, что наш жених Григорий Ильич с аглицкими чародеями на короткой ноге? — А если и правда? — Это ведь великолепно, гос… то есть ваше высокоблагородие, тогда нам с вами ровным счетом ничего не грозит, барин… — Зябликов ойкнул, прислушался к себе и продолжал увереннее: — Вы уж будьте так добры, когда отпускать меня будете, записочку отпускную черкните, что претензий не имеете и оттиск перстня поставьте, чтоб я барину показал. — А он бритских чародеев уважает? — спросила я светским рассеянным тоном, мысленно сделав сыскарскую стойку. — Именно что уважает, не боится, нет, нисколечко, но почтение имеет. — Любопытно, — равнодушно бросила я, складывая на столе перед собою салфетку с таким расчетом, чтоб перстень был виден собеседнику. — Как там они прозываются? — Орден Мерлина. — Да, кажется, так. В честь великого аглицкого чародея. Чем он там знаменит? Ах, кажется, змей всех на острове извел и хтонь какую-то до купы. Зябликов кивал, я предположила: — На вашу крыжовеньскую сущность похожую? Герочка кивнул, ойкнул, захрипел, схвативши себя за горло, изо рта потекла дорожка розовой слюны. Передав ему салфетку, я велела: — Пересядьте за другой столик. В залу входил давешний золотозубый фартовый. Зябликов, уже было привставший, чтоб исполнить приказ, отнял от лица салфетку: — Какие люди и без охраны! Туз! Наше вам почтение. — Брысь, шавка. — Блеснула фикса, и на меня уставились невероятные серые глаза оттенка неба перед грозою. — Позвольте отрекомендоваться, Евангелина Романовна. Не расхохоталась я чудом, сдержалась, наступив себе на ногу другой ногой, изо всех сил вдавив каблук. Фартового звали мистер Ас, Джек Ас. Хорошо еще без отчества, потому что эдакого надругательства над отечественными прозваниями я бы точно не перенесла. Ас по-бритски значило «туз», а Джек, скорее всего, при крещении звучало как Яков. Яшка Туз был русоволос, круглолиц, обладал среднепривычным берендийским носом с чуть вздернутым кончиком, сломанными в драках ушами и в довесок к золотой нарядной фиксе — парочкой железных зубов в менее заметных снаружи местах, ростом в два аршина с половиною, то есть чуть выше среднего. Одетый с провинциальным шиком, мистер Ас демонстрировал окружающим столь непомерный апломб, такое непрошибаемое высокомерие, что мог на первый взгляд показаться безобидным шутом. Шутом он не был. В глазах видна была расчетливая хитрость и звериное равнодушие. Именно эти качества позволили ему стать королем местного преступного сообщества, и они помогали ему на шатком этом троне удержаться. — Господин Волков, — проговорила я, жестом приглашая Туза сесть напротив, — был счастлив встретить в вашем лице англомана. — Старина Грегори… Развалившись на стуле, фартовый сперва погнал прочь халдея с подносами, после, дождавшись другого, изменил заказ, велел принести «ту самую бутыль», оказавшуюся не привычно круглой, а квадратной. Янтарное ее содержимое, похожее с виду на коньяк, но пахнущее вовсе сивухой, полагалось пить из стаканов, набросав туда льда. Повосторгавшись и чокнувшись за здоровье своего спящего жениха, стакан я отставила, не пригубив. Мистер Ас расспрашивал о Волкове, но без интереса, будто прощупывая почву, удовлетворялся общими ответами. Я, в свою очередь, спросила о здоровье знакомого мне по стычке в сиротской богадельне господина Обуха. Туз предложил выпить не чокаясь, за помин души. Не донеся до рта стакан, я поинтересовалась о судьбе похищенных из дома директрисы Чиковой драгоценностей. Мне предложили оставить поиск жемчужного гарнитура полиции и напомнили, что я в Крыжовене отнюдь не в служебном качестве пребываю. На что я опечалилась, подумав, что с огромным удовольствием арестовала бы этого Яшку, вздохнула и сказала: — Надеюсь, Грегори разыщет все украденное. — Да сдались вам эти побрякушки, Евангелина Романовна! Вашу красоту смарагды оттенять должны, то есть изумруды. Желаете подарок? — Не желаю. Лучше расскажите мне, какие драгоценности ваш барин предпочитает. В дымных серых глазах блеснули смешинки. — Надо мной бар нет. — А кто есть? — спросила я быстро. Туз ответил веско и спокойно: — Один только Господь, перед которым я за свои грехи отвечу. Торжественную паузу, воцарившуюся после этих слов, нарушать не хотелось. Мы с собеседником смотрели друг другу в глаза, не мигая. Фартовый первый отвел взгляд, сказал шутливо: — Про барина вам лучше Герочку своего расспросить. — Да помрет он, до сути даже не дойдя, — махнула я рукой. — Шестерка, что с него взять. — А попробуем? Только придется головешку его набриолиненную после отрезать. Вы крови боитесь? — Ни в малейшей степени, — ответила я честно, не уточняя, что крови-то нет, не боюсь, а вот покойников боюсь до тошноты и обмороков. — Голову сечь обязательно?