Пройдясь по комнате из конца в конец и выпив еще воды, я тоже уверенность немного растеряла. Вдруг ошибаюсь, вдруг упустила чего? Злыдня эта хитроумная горазда честных сыскарей за нос водить. Может, на завтра допрос отложить? Утро вечера мудренее. Лучше в баню отправиться, косточки попарить, отмыться. Я же грязная, как чушка, и платье мятое. Может, лавки еще не закрылись, и я успею свежий наряд из готовых приобрести. Нет, Геля, нельзя откладывать. Злыдня медлить не собирается, напролом к цели прет. Пока ты перышки чистить будешь, у Бобруйских покойников прибавится. Это ведь так просто: яд или петля, самоубийство от невыразимой скорби. Развернувшись на каблуках, я спросила: — Поминки закончились, можем к допросу приступать? Семен сделал глоток из моего стакана, в груди кольнуло. Такой интимный жест, такой родной. — Ни о чем не забыли, Евангелина Романовна? Мысленно вызвав перед собою паутинку сыскарской схемы, я ответила по уставу: — Никак нет. — Даже о посещении дамской комнаты? — Вот весь вы в этом, ваше превосходительство, — бормотала я, толкая дверь и быстро идя по коридору, — только бы барышню чиновную позорить. Крестовский шагал следом и остановился лишь у порога упомянутого помещения. И то потому, что я непотребным нарушением интимности возмутилась, а так бы и внутрь вошел. Видимо, мое отсутствие и то, что я о нем не предупредила, чародея встревожило не на шутку. Умываясь перед зеркалом, я старалась в него не смотреть, но пришлось. Чучело. Форменное чучело. Волосы — солома, лицо синюшное, только на щеках румянец, будто свеклой притирали. Веснушки еще. Вот бы зима была в Берендии круглогодично, чтоб рыжих барышень от этой напасти избавить. Кое-как заколов выбившиеся из прически локоны, я вышла в коридор. — Попович готова к бою, — одобрил шеф. — Мне сообщили, что из приказа еще не явились. Желаете арестантку дождаться? — Без нее начнем, — решила я после недолгого размышления. — Извольте. Сбившись с шага, я пытливо посмотрела в лицо начальства. — Семен Аристархович, вы меня, что ли, экзаменуете? — Просто хочу удостовериться, что надворный советник Попович способна… Бросьте, Геля, после поговорим. — Лучше сейчас, чтоб недомолвки меня от допроса не отвлекали. Вы же меня знаете, я о двух вещах одновременно думать не умею. Что произошло? Меня в другой приказ переводят? В тайный? Шеф не ответил, повел рукой, приглашая продолжать движение. Я подумала, что канцлер вполне мог сообщить Крестовскому о своем мне предложении, и думать об этом перестала. Если мы с чародеем живыми и здоровыми из передряги выберемся… Нет, и эту мысль прочь. Дорогу Семен Аристархович знал, успев изучить план дома либо расспросив прислугу, пока я веснушками в уборной любовалась. Посему уверенно провел меня через залу с оленьими рогами на стенах. За аркой была гостиная, предназначенная, пожалуй, не для самых уважаемых визитеров. В ней мы увидели адвоката Хруща с Марией Гавриловной. — Отдохнули? — спросил Андрон Ипатьевич весело. — А мы с Машенькой, представьте, прожекты строим. Она ведь по зельям мастерица, вот и надумала аптечное дело открыть. Талант. Форменный талант. Я посмотрела на пузырек, который «форменный талант» крутила рассеянно в руке. (Указательный палец измазан чернилами. Не забыть. Это важно.) Хрущ продолжал разливаться соловушкой: — Провизорское разрешение я выправлю, заведение арендуем. А кроме привычных товаров предложим народу специальное наше исключительное средство «Отрезвин». Несколько капель в рот, и от хмеля ни следа. Отобрав пузырек у Марии, он сунул его мне. На Крестовского адвокат старался не смотреть. Вытащив притертую пробку, я понюхала. Пахло густо и довольно приятно. Семен помешать не успел. Я вылила в рот остатки из пузырька и зажмурилась. В голове бахнуло, не громко, а будто подушкой пуховой со всей дури приложили, только не снаружи, а изнутри. Мгновенно полегчало, отпустила давящая на виски боль, взгляд прояснился, мысли выстроились четко, как солдаты на плацу. Все у меня сходится, нигде концы в версиях не торчат. Полотно, конечно, прелюбопытное получилось, необычайно сложное, но без единой помарки. — Принимайте первого клиента, Мария Гавриловна, — улыбнувшись, я поставила пустой сосуд на стол. — Зелье действительно волшебное. Барышня поджала губы: — Отважная вы, Евангелина Романовна. А вдруг я бы отравить вас хотела? — Захотели бы, гораздо хитрее бы действовали. Вы ведь умная, барышня Бобруйская, очень умная. — Не знаю, чем заслужила столь лестное ваше мнение. — Расскажу, — пообещала я. — Все подробно и по порядку. Идемте, господа, устроим представление для всех заинтересованных. Шеф, то есть Семен Аристархович, меня обычно за театральные эффекты ругает, но сегодня можно. Потому как дело наше столь на пьесу похоже, что именно такого финала требует. Превесело болтая, я успевала заметить все: и встревоженные взгляды, которыми Хрущ с Марией обменялись, и нездоровую бледность последней, и пятнышки на ее щеках. Я знала, все знала. Удивительно даже, что раньше не догадалась. Призванная колокольчиком горничная сказала, что для беседы барыня велела гербовую залу подготовить и что именно туда служивых из приказа направят, как только они появятся. При словах «гербовая зала» я едва не рассмеялась. Вот ведь провинциальная комедия! Меня переполнял хороший сыскарский кураж. Перфектно. Герб там действительно был, в зале этой, обшитой лакированными дубовыми панелями от пола до потолка. Последний украшала медная люстра, висящая над столом. Обстановка походила на убранство рыцарского заграничного замка, как их принято показывать в фильмах. Я даже прикинула, что здесь вот, под гербом с паровозными шестеренками и куньими хвостами, вполне можно было бы полонянку приковать, чтоб Бесник (он именно такие роли обычно и играет) томился от неразделенной любви на этих вот пристенных сундуках, расставленных по периметру помещения на манер лавок. А ежели сцену батальную предстоит сыграть, так он любое оружие из держалок кованых может выхватить. Вон его сколько: и мечи старинные, и копья, и алебарды. Велев служанке принести из прихожей мой саквояж, я прошла к столу. Нинель Феофановна, отвернувшаяся при нашем появлении от окна, встревоженно проговорила: — Неужели дело еще не закончено? Господа, вспомните о приличиях, оставьте семейство наше предаваться скорби. Обращалась она к Семену, но ответила Мария Гавриловна. — Ее высокоблагородие считает, что Дульсинея батюшку не убивала. Вдова всплеснула руками. — Да как же так? Машенька принялась капать что-то из другого пузырька, отпаивать барыню. Хороший травяной дух разбавил затхлость помещения. Проветрить тут не помешало бы и за панелями посмотреть, не сдохла ли там какая мышь или даже целая орда зловредных грызунов. Служанка принесла мой саквояж, я поставила его до поры у ног. Обширный стол был рассчитан на более многолюдное собрание, а нас было шестеро. Я сидела во главе, чтоб видеть всех присутствующих, по правую руку устроился чародей. Прочие заняли стулья слева. — Дамы, — проговорила я торжественно, — господа… — Чаю принеси! — перебила барыня, обращаясь к горничной. Служанка юркнула за дверь. Мы молча ждали. Тишина была тревожной, нагнетающей, грозящей вот-вот взорваться чем-то невообразимым. Мой кураж исчез без следа, сменившись недобрым предчувствием. Что не так? Где-то я все-таки ошиблась? Теплая рука Семена нашла мою под столом, мои пальцы дрожали. Кашлянув, чародей спросил, глядя в пространство: — Любопытно, что символизируют паровозные детали на вашем фамильном гербе? Ему не ответили, только Анна Гавриловна фыркнула. Но тишина уже была нарушена, и гнетущее чувство отступило. Пожав благодарно мужскую ладонь, я сложила руки перед собой. Вошли слуги, стали накрывать стол к чаепитию, застелили его ажурной скатертью, расставили приборы, горки с пирожными, нарядный самовар. Меня слегка мутило от духоты, потому яства интереса не вызвали. — А собачка куда подевалась? — спросила я Машу, сидящую ближе всех. — Маркиза? Ума не приложу. — Сбежала, наверное, — несколько визгливо сказала Нюта. — Обморочный студень, перестарок. Вы бы, господа столичные чиновники, в своем Мокошь-граде порядок навели. Где это видано — под видом щеночка старуху подсовывать? Семен Аристархович пообещал непременно разобраться, спросил о приметах продавца. Их знала Нинель Феофановна, и по ее описанию можно было хватать большую половину столичного населения, то есть мужскую его половину. Слуги ушли, почтительно прикрыв двери. Крестовский сказал негромко: — Его высокоблагородие Попович Евангелина Романовна, сыскарь чародейского приказа, начинает перекрестный допрос в доме купца Бобруйского на Гильдейской улице и продолжать его будет столько, сколько посчитает нужным. Его никто перебивать и не подумал. Тут, конечно, можно было пуститься в размышления о половом неравенстве, но я не стала. Семен достал из кармана какую-то блестяшку с половину ладони величиной, похожую одновременно на кованый листок ясеня и на бритовку, которой карманники орудуют. — Это, — пояснил чародей, — артефакт, называемый «драконья чешуя». Он Евангелине Романовне в допросе поможет. Я недоверчиво посмотрела на чешуйку, положенную в блюдце около самовара. Да, артефакт. Наверное. Только не чародейский ни разу. Это у гнумов байка есть, что ежели драконью чешую в плавильный котел добавить, сталь какие-то немыслимые качества приобретет. Ну как байка… Мифология у гнумов целая вокруг летающих огнедышащих ящеров построена. Но не суть. Именно за эту штуковину Семен граверу стопку ассигнаций заплатил. И она того стоила. Подняв вопросительный взгляд на шефа, я выслушала объяснения. Артефакт распознает ложь и правду, и ту и другую в чистом виде. Если допрашиваемый солжет, чешуйка немедленно станет красной. Например, задаем Евангелине Романовне простейший вопрос: «Осведомлена ли чиновная дама о том, кто именно хозяина сего дома жизни лишил?» Получаем ответ: «Ни в коей мере». И вот, извольте видеть… — Значит, все-таки не Дульсинея? — Глаза адвоката метались от чешуйки ко мне и обратно. — Расскажите, как вы с нею познакомились, — предложила я бойко. — Вы, Андрон Ипатьевич, с госпожою Бархатовой. Теперь он неотрывно смотрел на артефакт. — На перроне. — Чешуйка заалела, адвокат хмыкнул, скрестил на груди руки и поправился: — В зале ожидания пассажиров первого класса. Актерка эта форменный скандал учинила из-за того, что служащие вокзала ее в помещение не пускали. Гаврила Степанович рыцарство проявил, вступился. Тут, как по волшебству, Эдуард появился, супружник Дуськин, в благодарностях рассыпался. Слово за слово, общество за столик переместилось, приятное знакомство обмыть. — Вы выяснили, куда Эдуард Милославович подевался? — Ума не приложу. — На артефакт я даже не смотрела, Хрущ не врал. — С бала его не видел никто, билетов в кассе вокзальной не брал, а слуги… Звонкий собачий лай за дверью прервал рассказ. — А вот и Маркиза нашлась, — повернулась я к дверям, — и с нею, предположу, приказные. Люблю быть правой, даже в мелочах. Потому, когда в залу двое конвойных ввели мещанку Бархатову, я широко улыбнулась. Кроме младших чинов арестантку сопровождали письмоводитель Старунов с коллежским регистратором Давиловым, ну и упомянутая уже престарелая болонка мальтезе. Актерка куражилась; она сделала издевательский реверанс, приветствуя честную компанию, не снимая рукавиц, цапнула с серебряной горки пирожное, пожаловалась на мигрень. Внимания на нее особого не обращали. Старунов, косясь уважительно на герб, передал мне папочку с делом. Рассадив новоприбывших за столом, я собиралась уже продолжать, даже воздуха набрала в грудь для долгой тирады, но была безжалостно остановлена. — К чему это представление? — спросила Мария Гавриловна. — У нас есть артефакт, определяющий правду. Давайте каждый из присутствующих ответит «да» или «нет» на простой вопрос, не он ли батюшку жизни лишил.