— Еще один вопрос, — остановила я ее. — Фамилию того лекаря, к которому Нинель Феофановна Нюту водила, помните? — Фамилию? — Барышня наморщила лоб. — На Швейной улице у него кабинет… Он всех нас пользует, лысоватый такой, из ссыльных. Халялин! Поблагодарив, я сослалась на головную боль и желание подремать в одиночестве, а дождавшись, когда собеседница уйдет, выбралась из дома черным ходом. — Попович, вы меня в гроб угоните! — ругался Крестовский через два с половиной часа, когда я уже снимала в прихожей позаимствованный у истопника тулуп и дожевывала ватрушку, купленную на базарной площади. — Было же велено ни на шаг… — Ваше пре-превосходительство, — пропела я и чмокнула чародея в нос, вызвав его немалое удивление, — кто у нас молодец? Я у нас молодец! — Вы пьяны? — Пришлось чуточку для сугреву и беседы поддержания. Ноздри начальства раздулись: — Спирт? — Экий вы сыскарь! — похвалила я, взъерошив львиную начальственную гриву. — Ладно, работаем. Семейство где? Ждут вердикта? А приказные? Собачку мне еще подать! Последнее, что я увидела, — синие как сапфиры глаза Семена Аристарховича и длинные его белые пальцы, плетущие волшбу. Мятой запахло уже в темноте, я заснула. Богатый терем купца Бобруйского погружался в сумерки. Вечерело, даже самые стойкие из скорбящих, сидящие за длинным поминальным столом, начинали подумывать об уходе. До безобразия напившийся Хрущ рыдал, обхватив за плечи мажордома. — Гаврила Степанович! Барин! На кого… — Андрон Ипатьевич! — Маша Бобруйская разомкнула мужские объятия, отвела адвоката в смежную со столовой гостиную. — Присядьте, выпейте кофе. В ее руках появился пузырек темного стекла, содержимое масляной струйкой полилось в чашечку. — Никто его не любил, барина, — всхлипнул Хрущ, опускаясь на стул. — А я любил. — Это потому, что батюшка вас с малолетства… Пейте. — Маня… — Адвокат обхватил стоящую девушку за бедра, уткнувшись лицом ей в живот, забормотал невнятно. — Он же добрый был, батя твой. — Был да весь вышел. Пусти. — Не пущу! Ты мягкая и пахнешь хорошо. А ежели боишься, что я тебя того… этого… Так сообщу тебе без утайки, чтоб ты знала… Девушка вырвалась, схватила адвоката за волосы и, запрокинув ему голову, влила в рот содержимое кофейной чашечки. — Не трудись, Андроша, все про тебя все знают. Хрущ закашлялся, разбрызгивая бурую слюну. — Зелье какое? — Такое. — Маша присела в соседнее кресло. — Назову его «Отрезвин», лавку аптечную открою, да и буду им торговать. — Вся в батю, знаешь, где выгоду поиметь. — Хрущ потер лицо, поморгал, удивленно проговорил: — Действительно весь хмель улетучился! — Вот и славно. Его превосходительство горничную прислал, они скоро с Евангелиной Романовной к нам выйдут. — Откуда? — У барышни мигрень приключилась, в диванной прилегла. Адвокат зевнул украдкой и вдруг испуганно вытаращил глаза: — Что ты там про «все всё знают» говорила? Все? И барин знал? Мария Гавриловна кивнула. — Думаешь, почему, когда ты лет десять назад свататься ко мне пришел, он тебе по уху съездил? — И после денег дал, чтоб адвокатскую практику открыть… — Хрущ заплакал, но тихо, без всхлипов. Маша поморщилась. — Дело прошлое, не нужно сейчас ворошить. Не рыдай и не пей больше, нам твоя помощь нынче понадобится. — Какая помощь? — Адвокатская. Эта Попович до мигрени своей очень любопытные вопросы мне задавала. Не верит она в вину актерки Дульсинеи, другого подозревает, а точнее — другую. И очень меня это тревожит, Андроша. Потому что… — Маня, — по-бабьи всплеснул руками Хрущ, — это ведь не ты? Не ты Гаврилу Степановича порешила? Девушка лизнула вымазанный чернилами пальчик и стала оттирать пятно носовым платком. ГЛАВА ШЕСТАЯ, в коей надворная советница утоляет свою страсть к театральным эффектам во имя закона и правопорядка В преступлениях, учиненных несколькими лицами по предварительному их на то согласию, признаются зачинщиками те, которые, умыслив содеянное преступление, согласили на то других… Сообщниками — те, которые согласились с зачинщиками или с другими виновными совершить преступление. Уложение о наказаниях уголовных и исправительных. 1845 Нет, я, конечно, Семена Аристарховича уважаю безмерно, но нельзя было бы мне в Крыжовень другого чародея прислать? А именно статского советника Зорина, который одним щелчком по носу страдающую персону отрезвить может! Ну куда это годится? Проснулась я с тяжелой головой, мучимая жаждой и в самом гнусном расположении духа. Крестовский сидел в двух шагах у низкого столика, читал романчик в потрепанной обложке. На мой стон «пить!» мерзейше ухмыльнулся и с преувеличенной медлительностью налил воды в стакан из хрустального графина. Струйка била в стекло с водопадным рокотом. За воду в Берендии не благодарят, примета такая, я и не благодарила, опустошила стакан, подставила его за добавкой. — Времени сколько? — Все ваше, Попович. Не желаете объясниться? Прислушавшись со вниманием к организму, я решила, что ни в малейшей мере, о чем и сообщила. — С кем пьянствовали? Обведя взглядом покои, в которых почивала, я прикинула, что всех Бобруйских тайных ходов я не разведала, так что за любою из масляных картинок любопытные глаза и уши могут скрываться, и ответила уклончиво: — Это по работе. — Отчего же, Евангелина Романовна, мне, к примеру… Заскучала я довольно быстро. Нотация затягивалась, отчего-то став похожей не на служебную, а вовсе семейную. Я была названа легкомысленной, порывистой, не дающей себе труда подумать о последствиях своих действий. Близкие мои от этого страдали. Для виду с каждым словом начальства соглашаясь, я не могла сдержать торжествующей улыбки. Заметив это, Семен вздохнул, прервав на полуслове обвинительную тираду. — Ладно, Попович, оставим. — Вот и славно. Поднявшись с низкого диванчика, я пошатнулась, справляясь с головокружением. Все-таки не предназначен дамский организм к употреблению крепких напитков, даже если дама суфражистка и надворная советница. Крестовский подобрался, наблюдая мои движения, чтоб подхватить, ежели сомлею, проговорил, будто извиняясь: — Для излечения мне требуется непосредственный контакт с солнечным сплетением… Вообразив, как шеф в чужом доме стягивает с меня платье, обнажая грудь, я замахала руками: — Пустое! Сон меня освежил. — Настолько, что работать сможете? Изобразив мощную берендийскую бабу, я уперла руки в боки, беззвучно сообщила: — Мы их сделаем, Семушка. Он не поверил, я точно видела тень сомнения в сапфировых чародейских глазах, но улыбнулся.