Рагнар, уходя, подмигнул ей, оставив женщину в полном недоумении. Северянин видел, в какое замешательство привел врача. На самом деле, он сделал это совершенно сознательно — хотел отвлечь ее от мрачных мыслей о возлюбленном. Он прекрасно знал, а, принеся Вариния в валентрудий в неурочный час, лишний раз убедился, что его друг сумел найти какие-то ключики к ее спящему естеству. На арене Рагнар, несмотря на то, что и самому досталось, по привычке командира, видел и всех своих товарищей, и догадывался, как тяжело пришлось Таранису. Какой бы легкой Гайя не была, все же бросить ее на щите одному потребовало усилий, и, выскакивая из колесницы уже за Воротами жизни, Таранис закусил губы, опершись рукой на высокий борт. Тем не менее, к Рените его не отвели — может, не заметили ничего опасного, потому что грудь мужчины как раз с поврежденной стороны была скрыта маникой. Услышав про юную гостью, Рагнар мысленно воззвал к Фрейе, чтобы это снова оказалась та девочка, хотя его рассудок молил о другом — чтобы Юлия и думать забыла о гладиаторах и сомнительных приключениях. Попадись она Вульфрику или многим другим из Лудус Магнус — не ушла бы целой. Ренита, вытерев начисто стол после Рагнара и вымыв в очередной раз руки, выбежала из валентрудия — судя по гулу толпы, заканчивался следующий бой. К тому же ей не удалось повидать Тараниса — видела только, что крови на нем не было — а та, которой он был забрызган, не оставляла сомнений в ее происхождении. И тут же, нос к носу, столкнулась в Вульфриком. Конечно, не носом — ее нос разве что уперся бы в его волосатую грудь, котрую германец, вопреки римским правилам приличия, не потрудился избавить от растительности, в отличие от остальных гладиаторов. — А, мышь! Не пустили тебя еще на арену? Жаль, а то мне просто таки не с кем сразиться тут! Слабаки сплошные. На тебя, мышь, одна надежда, — он откровенно издевался над ней. — Не хочешь заранее попробовать мой бархатный меч? Чтобы было что вспомнить, принимая в свой живот стальной? Ренита заметалась глазами по мужчинам, стоящим неподалеку, но все они — и наставники, и надсмотрщики, и урбанарии, и даже Требоний — все они или правда были увлечены происходящим на арене, или сделали вид, что не слышат и не видят того, что их не касается. Она не нашлась, что возразить, лишь из служебного долга окинула быстрым оценивающим взглядом сплошь забрызганного кровью германца: — Не ранен? Тогда не мешай, дай пройти. — Куда собралась, мышь-трупоедка? Нет там для тебя ничего. У меня живыми не уходят. — Так уж и не уходят, — выпалила со зла Ренита и крепко пожалела, но было поздно. Вульфрик Безжалостный упер руки в бока и захохотал: — Ты про любовничка своего и рыжую сучку? Так им просто повезло! В следующем бою я не просто прирежу твоего кельта, я еще ему и причиндалы отрежу. Тебе на память. Высушишь и будешь любоваться, когда я не буду спать с тобой. Потому что чаще буду спать с рыжей сукой. В ней есть огонь, о который я хочу погреться. — Ты не посмеешь, — прошептала Ренита, вжимаясь в стену. Он склонился над ней, обдав жарким запахом резкого, звериного пота: — А кто мне запретит? Ты, мышь? С каким оружием? Ночной вазой? Да до этой рыжей я доберусь уже сегодня ночь, раз не удалось в прошлый раз. А после упокою твоего ненаглядного галла и покажу тебе, что такое настоящий мужчина. Ренита оползла по стене под ноги Требонию. — Это еще что за представление? — рявкнул помощник ланисты. — Вставай! Или, хочешь, пока валяйся тут. Все равно этот Вульфрик вырезал всех, а следующий бой только начался. Он переступил ноги полулежащей женщины и удалился. Она пришла в себя от нескольких ощутимых оплеух. Возле нее на колене стоял немолодой урбанарий: — Ты чего? Беременная? — Неееет, — протянула она. — Просто жарко. — Ну-ну, — усмехнулся солдат. — Воды тебе принести? Или проводить до фонтанчика? — Я сама. Врач, исцелись сам. Спасибо, — она неловко поднялась на ноги, боясь следующего приступа слабости, но голова полностью прояснилась, и она ушла к себе, так и не найдя Тараниса. * * * — Нет, ну ты подумай! — Марс со всей силы и злости ударил кулаком по известняковой стене коридора казармы, оставляя кровавый след от сорванной кожи. — Молодой! Гаденыш! Подкараулить его… — И что? — пытался успокоить друга рассудительный Таранис. — Прирежешь патриция? И куда дальше? — А дальше арены все равно не пошлют! — Ошибаешься. Так ты выходишь с оружием против оружия, а бросят голым к тиграм, запоешь по-другому. — Да за Гайю… — Понятно, что за Гайю ты согласишься, чтоб тебя запинал и заклевал африканский воробей. Но ты сам на него сейчас похож, голову в песок прячешь. — Я? Ты считаешь меня трусом? — Марс даже остановился, а надсмотрщик, сопровождавший их, отвлекся от своих мыслей и посмотрел укоризненно. — Тише, — хлопнул его по спине кельт. — Ты не трус, просто не видишь очевидного выхода. — Какого? Разнести этот балаган до основания? Унести ее отсюда на руках куда глаза глядят? — он взмахнул рукой и сморщился от боли, все же растревоженная едва зажившая рана на ребрах давала о себе знать. — Да, далеко донесешь ее, — усмехнулся Таранис, тоже растирая ладонью ноющую грудь. Мужчины понимающе преглянулись и криво улыбнулись друг другу. Они дошли до камеры Марса, и Таранис попросил надсмотрщика: — Дружище, я точно не сбегу никуда. Слишком мне хреново. Позволь с товарищем немного поболтать. Надсмотрщик кивнул, погрозил им обоим кулаком на всякий случай и удалился. Марс мерял шагами камеру. — Хватит уже мельтешить! Сядь. А то у меня самого голова кругом пойдет. Уймись. Ну, выскочишь ты сейчас. Добежишь до гостевых покоев. Там охраны полно. Схватят, в карцер, к столбу, плетка. — Мне не страшно. — А о Гайе ты подумал, дурья башка?! Ее принесут истерзанную, а тут еще и ты после сорока плеток? И что ей делать? — Как… истерзанную…, - у Марса подкосились колени и он буквально упал на солому. — Это мне больно думать, что она в чьих-то руках. Но женщины, которые были в моих руках, всегда благодарили. И просили еще… У меня и девственницы были. — В твоих, — заметил кельт. — И в моих. Рагнар наш вон на пирушке этой на днях, говорит, пятерых ублажил. А попадись она такому гаду, как Вульфрик? Марс сжал голову руками и застонал в голос: — Нет. Не могу. Тогда ее точно надо спасать! — Думать раньше надо было. И не только головой, но и даже головкой. Если бы сам ее взял, а не только целовался бы по углам, ей бы не так больно было бы принять другого мужчину. — Прекрати! — Марс вцепился в плечи друга всеми пальцами, позабыв, что у того болит рана. Таранис зашипел от боли, и это отрезвило Марса. — Прости. — Забыли. Успокоился? — Да. — Сиди и жди ее спокойно. Ей твое утешение понадобится, а не сцены ревности. Хочешь поревновать, так ревнуй меня к Луцилле, она ж не тебя в конце концов выбрала для постоянных встреч. Марс расширенными глазами посмотрел на друга: — А врач? — Вот тебе и ответ. Рениту я люблю, как ты свою Гайю. А Луцилла? Все мы тут что-то делаем не по своей воле. Думать-то о хорошем даже в этот момент никто не запрещал. И он побрел в валентрудий, чувствуя, что поднять рук почти не может. Рениту он застал заплаканной и усталой, снова в серой хламиде и с убранными под туго завязанное покрывало волосами. — Любимая, что случилось? — он хотел ее обнять, но с трудом сомкнул руки на ее талии. — Ты как? — она бросилась его осматривать и ощупывать. — Болит? Он прикрыл ресницы, не в силах лгать, но и не желая ей жаловаться. — Ложись, — она показала ему на стол. — Ты же мылся уже? Он кивнул и легко запрыгнул на прохладный мрамор. — Что ты собралась делать? Ран же нет. Я старался поберечься, чтобы не нагружать тебя работой. Она вздохнула: