— Да так. Трудно объяснить, почему Петрек отвергает великолепный дар. В другое время принял бы его с радостью. Но ведь в конечном счете к тому, что случилось, причастны и Лесняки, и Эля, и Славек. И кроме того, они — братья Эли. Если тебе дорога Эля, то не могут по-настоящему быть дороги ее братья, а если дороги все три Лесняка, то не может по-настоящему быть дорога Эля. Неизвестно почему, но так уже заведено. — Что с тобой, Петрек? Вдруг к Петреку возвращается все: слова дедушки, вечерний разговор с пани Михасей, погост под сенью грустных сосен, хрипящая корова, лисий хвост Муцека, вывалянный в пыли, и шерсть его, запятнанная кровью, насмешки Лесняков. Отчего эти каникулы не такие веселые и солнечные, как прежде? Что изменилось, окружающий мир или он сам, Петрек? Если не получалось решение задачи на контрольной работе или стихотворение вылетело из головы именно в тот момент, когда вызывали к доске, если бывало скучно, плохо, тяжело, всегда можно было сказать себе, что впереди каникулы и поездка к дедушке. А у дедушки неизменно цвел и плодоносил сад, ждали друзья, рыжий Муцек бегал за велосипедом, тайник в кустах, качели, колодец, котлованы всё было к твоим услугам. Всё. У дедушки никогда не было ни скучно, ни плохо, ни тяжело. И большей беды, чем разодранная рубаха или испачканные сандалии, не случалось. А теперь стало ясно, что стоит чуть иначе взглянуть вокруг — и увидишь, что на самом деле все совсем по-другому, чем представлялось эти годы. А может, так было всегда, только Петрек ничегошеньки не сумел увидеть и не понимал того, что видел и слышал? Прихватив каску, Славек удалился, глубоко обиженный на Петрека, который даже не внял его рассказу о том, что мама велела отнести голубей назад. Тот, кто по ночам шляется, никаких крымок и почтарей держать не будет, так она сказала. Но Славек их не отнес, прячет в коробке с дырочками на чердаке Лесневских. Просто беда, как же их к голубятнику приучишь, ну как, если в коробке сидят на чужом чердаке? Обо всем этом Славек охотно бы поговорил с Петреком, но как говорить с человеком, который не желает и слова проронить. * * * Сквозь листву золотыми стрелами пробивались солнечные лучи. В тайнике лучше всего думается, благоухает сено. До сих пор все было ясно. В центре знакомого ему мирка находился он один, Петрек, порой бывало ему весело, порой грустно, а вокруг него сновали его близкие, занятые разными делами. Отец, который постоянно жаловался на нехватку времени, грозил спустить шкуру Петреку, но никогда ее не спускал, отец, покупавший лыжи, хоккейные клюшки, велосипед, раскошеливающийся на карманные расходы и премии за пятерки («На, купи себе что хочешь»); отец, который уже в январе расстилал на столе карты и вычерчивал на них маршруты будущей поездки; отец, вскакивающий во время трансляций футбольного матча с криком: «Бей! Бей! Чего не бьешь по воротам!..» Мама, которая часто ворчит, что тетради не в порядке, почерк небрежный, тахта не застелена, одежда брошена на спинку стула; мама, не раз и не два совавшая ему в руку сложенный банкнот и ежемесячно выплачивающая взнос за него в жилищный кооператив. («Не будешь, как мы, по чужим людям скитаться, а сразу же после института вселишься в собственную квартиру»); мама, перед зеркалом прикладывающая к себе отрез ажурной ткани («Не знаю, как шить, теперь носят миди, а мне длина не идет, я предпочитала бы покороче»); мама, которая ужасно любит плакать в кино и стыдится своей плаксивости и которая при посторонних отца называет супругом, а сына — отпрыском. И дедушка в своем саду, улыбающийся, седовласый, среди всех этих цветов, лукошек с клубникой, твердых черешен с бледно-розовым румянцем; дедушка, любящий мастерить и возиться с лопоухими кроликами; дедушка, за которым преданно следует рыжий Муцек; дедушка, у которого в колодце самая вкусная питьевая вода и дом, оплетенный диким виноградом. В этом мире всем было хорошо, каждый делал то, что хотел. Петрек тоже, и почему все должно было быть иначе? Дедушка говорил об отце: «Генек — это голова», отец о дедушке: «Таких фруктов, как у папаши, нигде не найдешь», а мама повторяла: «Угощайтесь, пожалуйста. Эти груши из сада свекра, садовода-любителя». Именно так говорили они, но каждому, вероятно, хотелось бы сказать нечто иное, пока не вполне осознанное, но определенно — другое. Во всяком случае, дедушку наверняка тянуло потолковать не с одним Петреком, но и с его отцом на какую-нибудь необычную тему. Ведь иначе разве он рассказал бы о прошлом? Спросил бы, что думает Петрек о женитьбе на пани Михалине? Говорил бы о своей старости? И вдобавок именно этим летом угораздило появиться Эле, да, появиться, хотя она была тут всегда и с самого начала, Эля Лесневская, Морковка, эдакая незаметная девчонка, которая играла в «классы», забавлялась скакалкой, всем мешала, без толку увязывалась за братьями и плаксиво добивалась права участвовать в их делах и играх. Петреку снова захотелось увидеть Элю, он немедленно побежал бы к Лесневским, если бы знал, что ее встретит. Он мог бы рассказать ей о Муцеке, о дедушке и пани Михалине, о себе, вообще обо всем, не постыдился бы вслух думать при ней, она наверняка бы не высмеяла его. Забинтованный Муцек привстал на передних лапах, заскулил. Это могло означать: «Возьми меня с собой» или: «Не оставляй меня одного». — Я скоро вернусь, — Петрек наклонился над белым тюрбаном, из которого торчала лисья мордочка, и добавил шепотом: — Только взгляну на Элю и вернусь. Вероятно, Муцек понял, так как улегся на прежнем месте и притих. На ступеньках крыльца сидел меньшой Лесняк, дуя в самодельную пищалку, которая издавала душераздирающие звуки. — Ребята с батей за ботинками поехали, — объявил он. — Возвратятся вечером. — А Славек? А Мариан? — Петрека не так уж волновало, где обретаются Славек и Мариан, но не мог же он прямо спросить этого сопляка об Эле. — Славек не знаю где. А Мариан учит плавать Эльку на котлованах. Уже давно ушли. …Сама сказала, что Петрек будет ее учить, а вовсе не Мариан. Так вот какая она, эта Элька, Морковка, ни чуточки не лучше других девчонок. На берегу спросит Мариана: «Хочешь, причешу тебя?» И будет его причесывать, как тогда Петрека, и скажет, что Мариан смешно выглядит с пробором посередине головы. Нет, нельзя об этом думать! — Мариан в Эльку втрескался. — Меньшой перестал пищать и счел целесообразным поделиться с Петреком этой тайной. — Батя обещает уши ему надрать, чтобы не увязывался повсюду за Элькой. — Мне это до лампочки. — Мне тоже. — Сделав это заявление, Лесняк-меньшой прижал к губам зеленый листок и запищал еще громче и пронзительней. Хорошо было бы пойти на котлованы, сесть на берегу и глядеть с ехидной улыбочкой на Элю, нескладно барахтающуюся в воде, и на Мариана, который наверняка корчит великого пловца, щеголяет разными стилями. Да, не проронить ни слова, только сидеть и усмехаться. И почему бы, собственно, не сходить туда Петреку? Нет, он не пойдет. Достаточно того, что бегал к Лесневским. Меньшой, конечно же, расскажет братьям о его визите. То, что Петрек наведался к Лесневским, ничего не значит, а появление на котлованах уже кое-что значило бы, могло разоблачить его тайну. — Чего ходишь как в воду опущенный, внучек? Петрек отвечает невнятно. Ни с кем, даже с дедушкой, не смог бы он поделиться своими мыслями. Только с Элей, но Эля пошла на котлованы с Марианом. — Гляжу я на тебя, Петрича, и, знаешь ли, диву даюсь. Еще год-два — и отца перерастешь. Тринадцать лет — это не пустяк. — Отец не такой уж высокий. — С чего ему быть высоким? Чтобы вверх тянуться, надо было есть пожирнее. Когда твой отец был в твоих годах, мы мясо только по праздникам видели. Кашей, лапшой, хлебом пробавлялись. — Знаю. Во время войны. — И после войны, внучек, и после. Тогда у нас даже сада не было, времени не было. С собрания на собрание, сверхурочная работа, там прореха, тут прорыв, приходилось оставаться и помогать. Куда ни глянь прорва работы. Такие бы ли времена, внучек, никто сложа рук не сидел, о себе не думал. — Я это проходил в школе. Период восстановления. — Ну, тогда все знаешь, — заключил дедушка, запихивая хрустящие капустные листья в кормушку. — Никуда не отлучайся, Петрусь, с минуты на минуту может приехать ветеринар, а я должен выйти. — И, взглянув искоса на внука, добавил: — В сад его своди, покажи все, что пожелает. Это разрешение самостоятельно преступить заветный порог было чем-то необычайным. Никому, даже отцу, даже пани Михалине не разрешалось без сопровождения ходить между грядок. Сад можно было посещать исключительно вместе с дедушкой. — Я скажу ему, чтобы дождался тебя. — Зачем? — Без тебя нельзя, дедушка. — Ты остаешься за меня. Тебе давно пора быть мне, старику, опорой. Впрочем, пан ветеринар тут желанный гость. Свой человек. Кролики быстро расправлялись с капустой. Это было забавное зрелище: сначала огромный, твердый лист свисал подобно гигантской салфетке, потом — хруп, хруп — сокращался в размерах и исчезал вовсе. — Смени им подстилку в клетках. Я скоро вернусь, и ты еще успеешь сбегать, куда тебе надо. — Я никуда не собираюсь идти. — Тогда сиди дома. Ветеринар появился спустя четверть часа после ухода дедушки. Лихо затормозив у калитки, он воскликнул: — Ну, как пациент? Живой? — Живой. Ему много лучше. — Вот и хорошо. Муцек одновременно и обрадовался, и испугался при виде мужчины, который положил на стол красный мотоциклетный шлем. — Видимо, он узнал меня. Мои пациенты меня ни с кем не путают, у них хорошая намять. — Ветеринар размотал бинт и потрогал зашитую рану на спине. Муцек слегка дернулся. — Заживает на собаке, как на собаке. Через несколько дней будет бегать как ни в чем не бывало. Только швы надо будет снять. Потом он вымыл руки в тазу и спросил: — Покажешь мне сад? То ли в честь гостя, то ли сам по себе, сад расцвел и благоухал еще прекрасней, чем всегда. Темная влажная земля, недавно взрыхленная мотыгой, белые оструганные колышки, поддерживающие помидоры, снежные стволы фруктовых деревьев, аккуратно расчищенные дорожки. Да, дедушкин сад хорошо подготовился к встрече гостя. По обе стороны дорожки на приземистых кустах пышно расцвели розовые, завитые, благоухающие пионы. Почти на глазах лопались тугие бутоны, развертываясь в молоденькие взъерошенные цветы. — Ну и мастер твой дедушка! Смотри, как он подрезал кроны. Такую яблоню надо на выставку, чтобы люди подивились. — Ветеринар ходил от дерева к дереву и громко восторгался. — Или вот эти груши рядком — ни одного лишнего побега, солнце со всех сторон. И как подобраны сорта! Он что-то показывал, объяснял, говорил много и торопливо. Так и чувствовалось, что если бы он мог, то срисовал бы для себя все, что видел, сфотографировал бы каждое дерево со всех сторон, чтобы узнать дедушкины секреты. — Люди говорят, что легкая рука к яблоням да к пчелам может быть только у хорошего человека, у плохого ничего не получится. Они ведь чувствуют, каков их хозяин. Он осмотрел розы, кусты пионов, лилии, гвоздики, белые солнышки хризантем, фиолетовую герань, соцветия голубых с белыми прожилками флоксов, огромные оранжево-пурпурные лепестки канны. — Твой дедушка говорил, что он сделает когда-нибудь цветочные часы, чтобы цветы распускались по очереди и показывали месяц, неделю и час. Я не поверил, а теперь вижу, что это можно сделать. Смотри, как они подобраны по цвету, высоте, форме. Я бы посадил здесь художника, бери, брат, кисти и рисуй, если можешь, — такое ведь редко увидишь. Петреку было известно — это не раз повторяли отец и мама, — что дедушка знал толк в садоводстве, любил сад и огород. Он разговаривал со своими растениями так же, как с Муцеком и с кроликами, высматривал каждый налет серой мучнистой росы, каждое пятнышко ржавчины, каждый лишай грибковой плесени, выдергивал маленькие ярко-зеленые сорняки, подрезал, подливал, окапывал, подсыпал. — Ты помогаешь дедушке? (Петрек непонятно кивнул головой, не то подтверждая, не то отрицая свою помощь дедушке, — по-разному это можно было истолковать.) Я бы на твоем месте вообще не вылезал отсюда. Шучу, конечно, но знаешь, я думаю, что человек, у которого такой сад, должен быть счастливым, поистине счастливым. — Почему? — Если бы он был несчастлив, то и сад у него был бы другим. Понимаешь?