В приоткрытую дверь я видела спину Стеффена. Он сидел и что-то писал. – Привет, – сказала я. Стеффен вздрогнул и обернулся. – Петра! – ответил он. – Рабочий день закончен, но заходи. Я села и рассказала обо всем, что случилось. – Боже мой, – произнес Стеффен. – Мелика сейчас в трейлере на пути во Францию? Он говорил словно большими буквами, и я кивнула. Стеффен начал рыться в бумагах на столе, как будто его руки не знали, что делать. – Это все благодаря тебе, – сказала я. – Что?! Он уставился на меня. – Да, из-за твоей записки. Лицо Стеффена побелело. – Но Петра, я не имел в виду, что ты должна посылать за парнем ребенка в трейлере! Я хотел дать тебе контакты для юридических советов и помощи! – Да, – сказала я. – Нам нужна небольшая помощь сейчас. Родители Мелики кричат и плачут. Стеффен поднялся со стула и взял телефон. Он не сводил с меня глаз. Я встала и выровняла картину с морским берегом. Получилось так: Хокон Хёйер поговорил с родителями Мелики. Да, все взрослые люди иногда договариваются друг с другом, и я подумала, что если бы все так же переживали за Явида, как сейчас за Мелику, то все было бы гораздо проще с самого начала. Я считала дни и часы. Когда человеку нужно время на еду и сон, до Франции получается довольно далеко. В Снеккерстаде было так холодно, что воздух вгрызался в щеки. Хорошо, что в такие моменты можно смотреть на Луну. Я думала про число пи и мысленно подтягивала к себе Конрада и Мелику. В классе было спокойнее, чем когда-либо. Парта Мелики пустовала, и все знали почему. Кристине смотрела назад сквозь меня. Она узнала, что Тур Мартин тоже ходил к психологу и что для этого не надо быть куку на всю голову. Я думала, что больше всего куку те, кто просто стоит и пялится на других. Я шла по освещенной дорожке. Снег трещал. Я проверила наш почтовый ящик. Пусто. Бросила взгляд на ящик Мелики – там лежала открытка. Почерк Явида. Слов я не могла разобрать, но на внешней стороне была надпись «Кале» и картинка с берегом и сине-зелеными волнами. Полицейская машина выключила мигалку, и на площади у торгового центра стало совершенно тихо. Родители Мелики стояли, обнявшись, и я видела, что если ее отец моргнет, слезы покатятся по его щекам. Конрад, погудев два раза, припарковался у входа. Повсюду горели рождественские огни. Дверь трейлера открылась. Сначала я увидела блестящие волосы Мелики. Она высунула голову, остановилась на лесенке трейлера и посмотрела сверху на площадь. Потом вышел Явид. Он выглядел, словно Мелика, только был выше и мальчик. Я подумала, что, когда растает снег, мы можем все вместе играть в футбол внизу у затона. Явид будет с нами. Скорей бы! Их родители отпустили друг друга и кинулись к трейлеру. Кто-то захлопал, кто-то бросился обниматься. Теперь у Мелики полная семья. Она и Явид снова вместе. – Х-х-хорошо сработала, – сказал Крис и взглянул на меня. Я обернулась к нему и сглотнула. Его тревожные глаза, его дыхание я знала с самого раннего детства. – Ты тоже, – ответила я и положила руки ему на плечи. Вот и конец Длину окружности Луны совсем легко найти. Я стояла возле «Быстропива» и смотрела на небо. Там была полная луна и множество звезд. От моего рта при дыхании шел пар. Окна словно рифмовались друг с другом. В среднем окне «Быстропива» висела красная звезда Адвента[10], а сбоку в парикмахерской вокруг всего окна сверкала мишура. Я смотрела на свое отражение – темнота превратила окно в зеркало. Волосы у меня торчали, это отображало мой характер. Ко мне вышла Малин с подарком в руке. Возле «Треугольника» стояла большая зеленая рождественская елка с крошечными свечками. В кафе-клубе был рождественский базар, и там собрался почти весь Снеккерстад. Люди улыбались друг другу, а мы скоро должны были отправиться в Грумс, чтобы отпраздновать Рождество. Малин открыла дверь и пропустила меня вперед. Пахло вафлями, глёгом[11] и мандаринами. Сольвейг играла на пианино, рядом стоял и пел какой-то третьеклассник. Я сняла шапку. Вдали за углом я увидела Мелику. Я ничего не слышала, но видела, как она смеется птичьим щебетом. Рядом с ней стоял Явид, в руке у него было какао, а на верхней губе – белые усы от сливок. Стеффен стоял возле пианино и ел вафлю. Увидев меня, он подмигнул. – Хочешь что-нибудь, Петра? – спросила Малин. Я посмотрела на Стеффена. – Мы можем взять одну вафлю на двоих, – ответила я. – Хорошая идея! – сказала она и поднялась. Внутри меня было странное чувство. Море не волновалось, оно было совершенно спокойным, и меня уже долго не тошнило. Я смотрела на собравшихся. Мэр гордо хлопала в ладоши, Кристине стояла и глазела на людей вдали у елки. Я посмотрела на нее. Когда она встретила мой взгляд, между нами установилось равновесие. Она знала, и я знала. В дверь вбежал Крис. На нем была куртка нараспашку и сумка через плечо с надписью «Плавательный клуб Снеккерстада». Крис любил воду. Там не надо было думать и говорить. Он сел рядом со мной. – Хорошо потренировался? – спросила я. – Да, – ответил он. – Н-н-н-новый рекорд. Подошла Малин, неся тарелку с вафлей. В ней было пять долек в виде сердечек. Я смотрела на них. – Разделим вафлю на двоих, Петра? – сказала Малин. Я моргнула. Мне не хотелось разрывать одно сердечко пополам, но тут я встретила взгляд Стеффена. Есть много несовершенного, но хорошего. Я разорвала вафлю на две части так, что в одной оказалось два сердечка, а во второй – три. Взяла кусок из трех сердечек и дала одно Крису. Он проглотил его целиком. И тут хлопнула дверь. – Опять Рождество, ну ничего себе! – сказал Конрад, шатаясь. Он пришел с большим еловым венком в одной руке и с журналом в другой. Когда он сел, я увидела, что это «Прекрасная жизнь». – Смотрите сюда, – произнес он. – Свежайшая, из парикмахерской! Кто-нибудь хочет прочитать стиш недели? Крис, дожевав, протянул руку. Я видела, что он пролистнул чуть дальше середины, и сначала зашевелились его губы, а потом он прочистил голос и прочел вслух: Когда вокруг т-темным-темно – любви, объятий ищут люди, ведь есть у к-каждого друзья, которых с-сердце не забудет. Он посмотрел наверх и встретил мой взгляд. – П-петра Пи. Конрад захлопал, Крис моргнул, а в моей голове все завертелось. Я взяла журнал и своими глазами увидела, что там напечатан мой стиш и что под ним мой псевдоним. Глаза у меня стали словно какао, хотя они – синие. Я смотрела вокруг, на Мелику и Явида, на Сольвейг и Стеффена, на Малин, которая говорила со Стеффеном. На Конрада и Кристине. На Криса, который только моргал. Кто послал мой стиш в «Прекрасную жизнь»? Мой стиш в «Прекрасной жизни»! Снаружи сверкали рождественские огни. Хор третьеклассников пел «Счастливое Рождество», а когда слезы у тебя льются, словно прилив, – все сверкает еще сильнее. Пошел снег.