– Малин тут? – спросила я у парня, который там работал. – Нет, ей надо было сходить в ратушу. Я встретила взгляд Криса. Он поднял карты к лицу так, что я не видела его глаз. Я катила на велосипеде домой, в волосах играл ветер. Взглянула сверху на Ватеросен, там горели окна и все родители были дома. В нашем почтовом ящике не оказалось никаких писем. Я посмотрела на ящик Мелики, просто чтобы проверить, но он тоже был пуст. Зашла в свою комнату, достала желтую тетрадь и перечитала рапорты с самого начала. Стукнула дверь, и я захлопнула тетрадь. Малин вошла и остановилась посреди комнаты. – Петра, – сказала она. – Извини, но меня совершенно внезапно вызвали на рабочее собеседование. – В ратушу? – спросила я и моргнула. – Да, – ответила она. – Им нужен администратор на стойку. Я думаю, все прошло хорошо! Она села на кровать под картой и посмотрела на меня. – Но нам кое о чем надо поговорить. – Ох, – отозвалась я. – Ты ничего не хочешь мне рассказать? Я смотрела на нее и думала, что очень давно ей ничего не рассказывала. – Нет. Малин сверлила меня глазами. – Я встретила в ратуше одного педагога-психолога, – сказала она. – Стеффена Свенсена. Я опустила взгляд. – Я знаю, что ты осенью постоянно ходила к психологу, Петра. Стеффен мне рассказал. В моей груди все раскалывалось, словно там была плотина, которая вот-вот прорвется. – У него обязательство молчания, – ответила я. – Не в отношении родителей, – сказала Малин. – Родители должны знать, что происходит с их детьми. Я смотрела на нее, на каштановые локоны. Сколько всего она не знала о своем ребенке. – Он сказал, что ты немного придумываешь. Я быстро поднялась, спрыгнула с кровати и выбежала из комнаты, хлопнув дверью. – Ничего я не придумываю! – крикнула я. Томас существовал. Он существовал больше, чем что-либо другое в моей жизни. Утром у почтовых ящиков я увидела спину Мелики. Она не стояла и не ждала, просто катила вдали свой велосипед. Я изо всех сил надавила на педали, чтобы догнать ее. – Мелика! – позвала я. Она обернулась. Я спрыгнула с велосипеда и не сводила с нее глаз, пока мы шли. – Мелика. Произошло так много всего странного. Я совершенно забыла… – Из Дувра не пришло никакой открытки, Петра. – Да точно все получится! Явид смелый. Он сможет с этим справиться. Но внутри меня было противное чувство. С открытки из Кале прошло много времени. – Ты помнишь, я рассказывала про Пита Хейна? – начала я. – Про поэта? – спросила она и посмотрела на меня. – Да. Он еще и математик. И гражданин мира. Я достала книгу со стишами и показала ей. Мелика читала, между бровей у нее появилась складка. – Но что такое гражданин мира? – спросила она. – Давай это узнаем, – предложила я. – Сходим в библиотеку после школы. Библиотекарша странно смотрела на нас поверх очков. – Это Мелика, – произнесла я, показав на подругу. – Мы хотели кое-что узнать. – Слушаю, – сказала библиотекарша. Я показала ей книгу Питера Хейна. – В «Прекрасной жизни» написано, что Пит Хейн – гражданин мира. Что это значит? Она сняла очки и взглянула на меня. – Х-м-м-м, – сказала она. – Я так говорю, только когда у кого-то рождается младенец. «Поздравляю с новым гражданином мира». Мы с Меликой переглянулись. Такой ответ мало что дал. Хотя, может, это значило, что все, кто родился, – граждане мира. Библиотекарша показала на одну из полок и направилась к ней. Мы пошли следом. В дальнем от окна углу она села на корточки и достала большую энциклопедию. Мы с Меликой сели за стол. Библиотекарша положила энциклопедию, послюнявила указательный палец и начала листать. Я наблюдала за ее руками. На них были веснушки. Наконец руки остановились на одной странице, и указательный палец заскользил вниз по листу. – Пит Хейн, – произнесла она. – Вот он. Родился в 1905-м году, умер в 1996-м. У меня прыгнуло сердце. – Умер? – спросила я. – Пит Хейн умер, да, – ответила библиотекарша и посмотрела на меня. – Но, – сказала я, быстро моргая, – но как он тогда может посылать каждую неделю стиш в «Прекрасную жизнь»? – У них наверняка есть книга, откуда они берут стиши, – ответила она и продолжила читать, водя указательным пальцем. Мелика стояла на коленях на стуле, склонившись над энциклопедией, чтобы лучше видеть. Умер. Я смотрела на книгу, которую взяла в библиотеке, и думала, не такая же ли книга у них в «Прекрасной жизни». Указательный палец библиотекарши остановился на словах «гражданин мира». Сбоку было написано: космополит. – Вот, – сказала она и протянула нам энциклопедию. – Тут вы можете прочитать. Она надела очки и вернулась к стойке. Мы с Меликой читали вместе. В статье было написано много странного, например, об одном парне по имени Пер Гюнт. «Вы же норвежец!» – «По рождению – да. Но душой я – гражданин мира!» Мы посмотрели друг на друга. Звучало почти как стиш без рифмы. Все это было не очень понятно, и я стала читать дальше. Еще там было про философа, которого звали Томас Пейн. У меня потеплело лицо, когда я прочла имя. Томас Пейн однажды сказал: «Моя родная страна – мир, все люди – мои братья, а моя религия – делать добро». Я прочитала это вслух для Мелики. «Стиховым» голосом, которым я читаю вслух стиши в «Быстропиве». – Явид такой же? – спросила я. – Не знаю, – ответила Мелика. Мы листали дальше, не читая. Мелика сказала, что, может быть, Явид и считает мир своей родной страной, ведь его настоящая родная страна исчезла. – Он любил играть в футбол, – произнесла она. У меня потеплело внутри при мысли о том, каково это – брат, который любит играть в футбол. Мелика рассказала, что Явид с друзьями обычно играли на улице, где они жили. Там лежали камни, мусор и осколки стекла, ведь когда идет война, все вещи ломаются, – но они играли в футбол. А Мелика сидела у окна и поглядывала на брата, который делал трюки, улыбался и радовался, когда попадал в мусорный бак. Однажды он исчез. Однажды Мелика нашла на подушке английский словарь с запиской. «Не бойся, младшая сестренка. Я и мои друзья ушли, чтобы найти место получше». Она уставилась в энциклопедию.