– Ты не будешь считать? – спросила я как-то в среду. – Считать? – сказал Томас. – Да, сидеть под водой и считать секунды. Он плюхнулся в воду спиной и остался лежать на поверхности. Я пошла следом. Идти в воде было тяжело. – Я сижу в воде не потому, что считаю, – сказал он, шевеля руками, чтобы не утонуть. – Это способ немножко исчезнуть. Люди кругом кричали, плескались, бросали мяч. Я не поняла. – То есть ты не считаешь? – Нет. Я взглянула на секундную стрелку. – Хорошо. Ты не станешь немножко исчезать? Он посмотрел на меня. Взмахнул несколько раз руками, чтобы снова встать на дно бассейна. – С чего бы? – сказал он. – Я хочу просто быть здесь над водой вместе с тобой. Никто из парней мне такого не говорил. Томас не боится сказать все, что думает, и не моргает, когда смотрит мне в глаза. Мы играли, Томас попробовал отобрать у меня мяч, я бросила его в сторону и попала одному из пап по голове. Томас нырнул, и злобный взгляд достался только мне. Когда Томас вынырнул, я плеснула в него водой, но он не плеснул обратно. Потом мы шли по освещенной дорожке, держась за руки. Его рука грела мою, хотя на улице было холодно, а куртку он носил легкую. Мы молчали. Внутри меня был хаос. Я не знала, идем ли мы в такт, наступаю ли я на люки. Он нечетное число, простое число и несчастливое число, но мне никогда не было так хорошо, как сейчас. – Ты станешь футболисткой? – спросил он через какое-то время. – Не знаю, – ответила я. – Ты станешь пловцом? – Может быть. Но мой отец от этого не в восторге, он хочет, чтобы я использовал голову, а не тело. Стал дипломатом, как он, или что-то в этом духе. Холод покусывал за щеки. Я заметила, что у Томаса красные уши. Ему надо было надеть шапку. – А кем ты станешь, если не футболисткой? – спросил он. – Не знаю, – ответила я. – Может, поэтом. – Поэтом? Мне стало жарко, и я наверняка покраснела. Достала из сумки книгу Пита Хейна и показала ему. Мы стояли под фонарем, и я смотрела, как свет падает на его лицо, пока он читал стиш. – Ты такое хочешь писать? – Да. Это такие короткие стихи. Я впервые видела, что он не улыбается. Он взял меня за руки, книга Пита Хейна упала на землю, и я почувствовала, что его дыхание и запах хлорки все ближе и ближе. Я закрыла глаза. И это случилось. Мальчик-пропеллер поцеловал меня. Боже мой, силы небесные, какие чувства разыгрались у меня внутри! Если про такой костер говорил Альфред де Мюссе, то скоро может сгореть весь Снеккерстад. Не играй с любовью, было написано там, маленький огонек может превратиться во всепоглощающий пожар! Это и есть любовь? Такое невозможно пережить. Я совсем ничего не могла делать. Только лежать на кровати с вытянутыми руками и смотреть в потолок. Мои губы были теплыми, я сжала их и заметила, что, влажные, они сильнее пахнут хлоркой. Я сжимала губы снова и снова. Словно издалека я слышала, как Малин отперла дверь и сняла ботинки. Она положила свою куртку на скамейку и просунула голову в дверь. – Почта? – спросила она. Я медленно покачала головой. Когда я вошла в класс, все посмотрели на меня. Это заметно? Внутри меня бурлил порошок-шипучка, я дрожала, словно от холода, хотя мне было тепло. Сольвейг у доски рассказывала о соленой и пресной воде. Она говорила, что в море вода соленая, а в озерах пресная. Я смотрела, как ее рука рисует что-то на доске, но могла думать только о его руке в моей. Я слышала слова «соленая вода» и «пресная вода», но могла думать только о воде с хлоркой. Море, течение и пламя – Должен сказать, что впечатлен тобой, Петра! Стеффен улыбнулся мне, я улыбнулась в ответ и почувствовала себя очень хорошим агентом. – Сейчас мы на некоторое время остановимся. Будем продвигаться потихоньку, Петра. – Согласна, – ответила я. Томас бился и плавал внутри моего моря и хотел выбраться наружу. – У меня есть любимый, – произнесла я быстро. – О котором никто не знает. – Ага, – сказал Стеффен и со скрипом откинулся назад. – И как его зовут, этого любимого, а? Я не могла сказать «Томас», потому что Снеккерстад не так велик. – Мальчик-пропеллер, – сказала я. – Я зову его просто мальчик-пропеллер. Стеффен вертел ручку и смотрел на меня, потом что-то записал в блокноте, тяжело вздохнув. – А как дела с канализационными люками, а? Ты на них наступаешь? – Н-нет, – неуверенно ответила я. Я не понимала, почему он заинтересовался люками сейчас, когда я рассказала ему о Томасе. – И число пи, ты разучиваешь пи? – Ясное дело! Стеффен смотрел на меня очень внимательно. Казалось, он больше не впечатлен, и у меня защемило в груди. Когда мне пора было идти, я заглянула в его блокнот и увидела надпись: Воображаемый друг/любимый. Стеффен считал, что Томаса я придумала, – но от воображения не может пахнуть хлоркой. Я знала, что значит «воображаемый». Тот, кого не существует. Это плохо, нельзя сидеть в ратуше на ППУ и придумывать людей. Можно было бы взять Стеффена с собой в бассейн и показать ему, что Томас – живой, что он плавает и улыбается, и ждет меня, и поправляет мои очки, и говорит, что опасности нет. Но я ведь не могла так сделать. Что я скажу Томасу про Стеффена? Если он узнает, что я хожу к педагогу-психологу, он точно никогда не захочет со мной больше встречаться. Я пошла в «Быстропиво». По пятницам Малин работала в дневную смену, и мы собирались за покупками, когда она закончит. По пятницам всегда приходило много людей, похожих на Конрада. Они чокались, шатались, кричали и смеялись. Среди них я увидела Криса. Он сидел вместе с Конрадом за центральным столом и играл в карты. Я села. Крис не смотрел на меня. Я помахала рукой у него перед лицом, как Стеффен. – Да, да, Петра, наступили выходные, – сказал Конрад. – Ты караулишь маленький стиш? Я посмотрела на Криса. Конрад переводил взгляд с него на меня. – Что-то не так? – спросил он. Я моргнула и сглотнула. Обернулась, ища взглядом Малин. Краем глаза увидела, что Крис выложил одну карту. Я поднялась и подошла к стойке.