– Что значит «Томас»? – спросила я. Он взглянул вверх на небо – так делают люди, когда размышляют. – Я думаю, это значит «близнец», – ответил он. – А что значит «Петра»? – «Камень», – сказала я. – Или «скала». Это пришло с Ближнего Востока. Он посмотрел на меня. – Ты много путешествовала? Я покачала головой. – Только в Швецию. И тогда он сказал, что жил во многих странах, потому что его отец – дипломат. Я не знала, кто это такой – звучало, как человек, который делает дипломы, но я не сказала этого вслух. Мы дошли до последнего фонаря и остановились. Было здорово, что фонарный свет падал на его лицо. Четыре секунды мы смотрели друг на друга. – Пока, – сказал он и поднял руку ко лбу. – Пока, – ответила я и побежала вниз к Мёллевейен. И чувствовала себя не камнем, а совсем наоборот. Все изменилось. В коридоре стояла Малин, хотя я думала, что она должна быть на работе. – Мелика звонила три раза, – сказала она. – Ага, – ответила я. – Петра, она, кажется, сама не своя. Я увидела перед собой глаза Мелики и ее склоненную голову, но это было словно во сне. Я думала только о Томасе. И о воде. Я лежала на кровати и пялилась в потолок. В теле бурлило, и я не заметила, что Малин стояла в дверном проеме и смотрела на меня. – Это у тебя тут лежит? Она держала выпуск «Прекрасной жизни». – Да! – сказала я и протянула руку. Малин дала мне еженедельник и странно на меня посмотрела. – Что такое? – спросила я. – Ничего, – сказала она. – Ты просто немного странно выглядишь. Я и чувствовала себя странно. Мальчик-пропеллер словно видел меня насквозь, и когда я смотрела, как он плавает, он как будто плавал и во мне тоже. Малин вышла из комнаты и закрыла дверь. Я выдвинула ящик тумбочки и достала листок с числом пи. Оно непостижимо и несовершенно, но необходимо, сказал Стеффен. Все круги во всем мире зависят от числа, которое никогда не заканчивается. После этого я открыла «Прекрасную жизнь» ближе к концу и нашла стиш недели: Не играй с любовью, маленький огонек может превратиться во всепоглощающий пожар! Довольно несовершенный стиш. Это первый стиш без рифмы, который я видела. И его написал вовсе не Пит Хейн, а человек по имени Альфред де Мюссе[8]. Запах хлорки и шелест школьных дневников, Крис, дернувший Ямилу за хвостик так, что она завыла, – все это словно происходило где-то далеко. Я писала рапорты в желтую тетрадь, и Стеффен, конечно, считал, что я достойно встречаю свои страхи. Я не рассказывала, что у меня есть мальчик-пропеллер, который мне помогает. Я ездила на велосипеде мимо канализационных люков, не наступала на разметку, выучила тридцать знаков после запятой в числе пи и четыре раза была в воде. Голову, ясное дело, держала над водой, и Томас надо мной смеялся. В Снеккерстаде стало холодно, осень сменялась зимой. Вдали у почтовых ящиков я увидела затылок Мелики, из-под ее красной шапки струились черные блестящие волосы. Она уже давно не смеялась птичьим щебетом. – Мелика! – крикнула я. Она остановилась. Я подъехала и увидела, что ее глаза цвета какао, а рот – словно черта. – Привет, – сказала я. – Sorry[9]. – Ты могла бы перезвонить, – ответила она. Я не знала, что сказать, я почти не знала, какой сегодня день, и я давно не ездила с Крисом и Меликой в школу. – Ты перестала ходить на футбол? – спросила Мелика немного испуганно. – Не совсем, – произнесла я и покачала головой. Хотела рассказать ей о мальчике-пропеллере и о том, что я прогуливаю тренировки и плаваю в бассейне вместе с ним. О том, что он много путешествовал, побывал просто в куче стран, потому что его папа – дипломат. О том, что дипломат – это не тот, кто делает дипломы, как я думала, а тот, кто ездит по всему миру, чтобы договариваться с людьми. О том, что у меня магические мысли и порошок-шипучка в сердце. Теперь в сторону старшей школы посматривали не только Кристине и Ямила. У главного входа стоял Тур Мартин и чеканил мяч, вокруг него собралась целая стайка, но тот, на кого смотрела я, шел позади вместе с двумя мальчиками и смеялся. Мы не говорили друг другу «привет» в школе. Мы не ходили за ручку под березами между школьным павильоном и основным корпусом, как делали некоторые влюбленные. Мы встречались только в бассейне. В понедельник, среду и пятницу, с пяти до шести, я сидела на трибуне и смотрела на его руки. Разлетались брызги, и я думала, что они похожи на звезды. Когда все снимали купальные шапочки – знак, что тренировка закончилась, – я шла в раздевалку и натягивала купальник. Четыре глотка из крана были моим волшебным трюком. Я медленно шла по коридору. Когда я снова выходила к бассейну, он всегда сидел на дне. Я устраивалась на бортике под часами и больше не могла считать секунды как удары сердца, потому что оно колотилось слишком быстро. Когда Томас выныривал, он не держал руку у сердца, как тогда, под фонарем. Но он улыбался так же славно, и я думала, что краснею, и вот мы уже стояли по пояс в воде. – Тебе нужны плавательные очки, – сказал он однажды. – Зачем? – отозвалась я. – Я все равно не буду нырять. – Конечно, будешь. – Ни за что на свете. И я сделала несколько гребков, вытягивая голову к потолку. Из-за порошка-шипучки я всплывала. – П-п-п-плавательные очки? – сказал Крис. – Д-д-да, – ответила я. Он быстро посмотрел на меня. Его глаза были как пистолеты. – Прости, Крис, – произнесла я. – Я не хотела тебя дразнить. Но он ничего больше не сказал, просто пошел мимо торгового центра и дальше к «Быстропиву». Я стояла, порошок-шипучка бурлил внутри, и мне было больно. – Крис! С прямой спиной он открыл дверь в «Быстропиво» так резко, что она грохнула о стену. Я зашла в торговый центр и купила себе красные очки для бассейна. Томас улыбнулся, увидев плавательные очки. Я сидела на трибуне и ждала, и очки были у меня на лбу. Он поднял большой палец, прежде чем надеть свои очки и стать мальчиком-пропеллером. Когда тренировка закончилась, я переоделась и сделала магический трюк. Мы сидели на короткой стороне бассейна и регулировали очки. – Главное, чтобы они сидели плотно, – сказал Томас, затянул резинку и надел на меня очки. Наши лица были очень близко, его рука задела мою. – Ты готова? – спросил он. Я кивнула. И мы вместе плюхнулись в воду. Мир сквозь красные стекла стал розовым. Томас присматривал за мной. Я не привыкла к этому. Обычно это я за всем следила. Он заботился о том, чтобы мы не заплывали на глубину. Он говорил «Молодец, Петра!» точно так же, как я говорила «Молодец, Крис!» или «Молодец, Мелика!», когда у Криса получалось сказать слово или Мелика забивала гол. И я тянула голову к потолку, и Томас смеялся, и мы были очень похожи: оба из маленьких семей, оба считали секунды.