– Автоматизированное устройство? Робот, разумная машина? – Возможно. Он вещь в себе. – Значит, его нельзя использовать для перевозки пассажиров между звездами или мирами? Доля напряжения в голосе шестилетней девочки, которая пытается разъяснять взрослые слова и идеи – им, наверное, сотни тысяч лет, – передается мне, когда я пересказываю вопросы и ответы. Моя память, как всегда, безупречна. Я подозреваю, что именно это качество помогло заслужить эту должность на холодном юге, чтобы подслушивать, шептать и запоминать. – Как вы себе это представляете? Ничто органическое не может пережить транспортировку со скоростью аднота. – Пребендарий, при всем уважении, вы же ее пережили. – Мои воспоминания. Моя личность. А тело вы сами создали. Клада огромна. Больше и старше, чем вы могли бы вообразить. Возможно, цивилизации IV типа[246] способны переносить человеческие тела в пространстве с релятивистскими скоростями – хотя я не представляю себе, зачем им это, – но мы не можем. Мы связались с вами через аднот. Если так будет проще, думайте об этой «личности Шодмер» как об элементе аднота на орбите вашего мира. Легкий испуг. Трайнские министры иностранных дел попросили сделать паузу на несколько минут, подозвали советников и атташе. Пребендарий покачалась взад-вперед на стуле с упором для коленей, как будто умоляя, чтобы все поскорее закончилось. Я тоже этого хотела, но сперва желала бы расспросить, почему их так интересует аднот, какую пользу в нем они видят – или не видят – для своих национальных интересов. Я бы еще спросила про общество настолько огромное, что его границы растут быстрее, чем их можно нанести на карту. Попыталась бы заглянуть в самые недра полумиллионной истории. В моей голове витали вопросы, которые могли бы задать люди с сиянием звезд в глазах, а не политики, выпрашивающие голоса избирателей. За фасадом детской непоседливости пребендария я ощущала то же самое разочарование. – Они зациклились на адноте, – замечает Кларба и делает пометку на экране наладонника. – А вдруг у них есть данные со спутников, которых нет у нас? Вспышка тремера между братьями: в момент совместного осознания они приходят к согласию о дальнейшей стратегии. Я думаю о том, как мало у нас с Фодлой разделенных моментов. До заплыва в обеденный перерыв последним контактом оказался сумеречный проблеск: танцевальная музыка на Фестивале нового вина в Нарраване, Фодла с Адмер и Адмолой едут по переполненным улицам, высматривая место для парковки. Помню, как испугалась за гуляк в масках: Фодла всегда была ужасным водителем. Я увидела, как братья Брейнт – в роли двуединого Бога вина – катались пьяные в своих паланкинах, а молодежь гонялась за ними по площади; я ощутила запахи раскаленного свиного жира, горячего масла, древесного дыма с примесью пряных трав. Я смаковала слегка отдающий мочой привкус молодого вина из только что открытых бочонков. Я заметила, как над Часовней виноторговца взорвался фейерверк. Нарраван: осенний фестиваль. Прошел уже целый сезон. Хотя тремер не знает физических границ – Клада с ее протяженностью в тысячи световых лет еще может это проверить на практике, – разлука ему препятствует. – Есть что-нибудь по-настоящему важное? – спрашивает Кларба, открывая на наладоннике канал связи с собственными кураторами в Далит-Тале. – Обычная космическая трескотня о присоединении к семье Панчеловечества и тому подобное. Ничего особенного. – Тебе не нравится этот ребенок, – замечает Кларриг. Я пожимаю плечами. – Не испытываю к ней неприязни; она просто заставляет меня нервничать. Вы не проводите с ней так много времени, как я. Я ее как следует изучила. Кларриг с трудом встает и начинает возиться с чайником, чтобы сделать новую порцию мате. Судя по тому, сколько братья пьют, у них мочевые пузыри растягиваются, как кожаные мехи. – Зато я изучил тебя, Фодаман. У тебя предубеждения относительно соло, вот в чем проблема. – Для ребенка такое состояние противоестественно. – Вы, ксено, сами это придумали. Я отбрехиваюсь стандартными фразами о необходимости создать для пребендария среду, настолько похожую на ее родину, насколько мы способны таковую восстановить по Монологу. – Ее родина здесь, Фод, – говорит Кларриг. Он предлагает чай, но у меня есть обязанности, которые я предпочту времяпрепровождению с толстячками Та-Гаххад с их мате и планами счастливой жизни в браке. Поднимаясь по большой лестнице в Ясли, я обдумываю старое известие, раннее откровение, полученное нами еще до аднота и пребендария, во время первого контакта через радиосвязь и Монолога, который отправили с Наула, расположенного в восьмидесяти семи световых годах от нашей системы. Можно забраться куда угодно во вселенной, и повсюду повстречать один-единственный разумный вид – людей. Их будут тысячи разновидностей, но все останутся частями одной огромной семьи. Клада. Зоологический термин, таксономическая формулировка. Набор сходных видов внутри одного рода. Невзирая на все разнообразие человеческих существ, существует единственный мир, где они рождаются парами. * * * Сейчас ранний полдень, и мы в долине. Это любимый маршрут пребендария для прогулок, тайное место в Тайном месте. Шодмер может изрекать слова и истины как взрослая женщина, но развлекается как шестилетка. Здесь, у ручья Шибна, есть бухты с галечными пляжами и скальные бассейны, быстрины и камешки, по которым можно перейти на другой берег, а также замшелые валуны и нависающие деревья, похожие на руки и лица. Удовольствий предостаточно. В первый раз увидев, как оляпка бесстрашно нырнула в белую воду и появилась на валуне у дальнего берега, Шодмер была так ошеломлена, что я чуть не вызвала медиков, опасаясь какого-нибудь психического припадка: слишком много воспоминаний сразу. Парилка, ле́дник, старое жилище отшельника, вырубленное в скале над глубоким, темным бассейном – эти места всегда полны чудес. Каждый раз она звонит в отшельнический железный колокол. Сегодня короткий желоб, посредством которого пруд отшельника наполняется водой, гремит, а каменная чаша вся в молочной пене от тающих льдов в горах. Желоб забит сучьями и ветками; мы мрачно наблюдаем, как целое деревце кувыркается в пенистом потоке, достигает конца канала и застревает между валунами в бассейне. Она хочет его сдвинуть: если деревце не начало это путешествие по собственной воле, пусть хоть закончит свободным. – Поток унесет тебя, как веточку, – возражаю я и снова вижу разлад между телом ребенка и взрослой женщиной, которая в нем обитает. Мы пробираемся к водопаду через пробуждающийся лес. Березы разворачивают крошечные конусовидные листья из почек, похожих на наконечники копий. Зеленый цвет на серебристом фоне так же поразителен, как костюм и маска надтанской танцовщицы. Как странно – я чувствую запах времени года. Птицы на склонах долины поют, словно обезумели. – Идем, идем, я хочу тебе кое-что показать, – восклицает Шодмер, таща меня за руку по грязной тропинке между березами. Я поскальзываюсь, пачкаю брюки и подол тельбы. Едва сдерживаю ругательство. Пальцы упрямо тянут. – Быстрее! Мы поднимаемся на невысокий гребень и останавливаемся на краю лощины, где когда-то зимой упало дерево и повалило соседей. Стволы сгнили, но под сплетенными корнями раскинулся ковер из большего количества весенних цветов, чем я когда-либо видела. Желтые, белые; хрупкий пурпур рябчиков; голубые грозди диких гиацинтов. Я чувствую запах чеснока, крепкой молодой зелени. Растения притаились под пологом из поваленных деревьев, как подношения в святилище. Сколько раз я шла по тропинке всего в нескольких шагах от этого тайного места, не подозревая о его существовании? Шодмер открыла мне секрет, хотя здесь я новичок, чужачка. – Как красиво. – Собственные слова кажутся мне банальными, поэтому я превращаю сказанное в вопрос: – Ардран привела тебя сюда? – Нет, – осторожно говорит Шодмер. – Это я привела ее. Я успеваю подумать о том, кто из нас пришелец на этой планете, и тут Шодмер спрашивает: – У тебя нет детей? – Нет. – У Ардран были. Она рассказала мне все о них, Анлил и Антабан, Трайба и Трайварра. Мне бы хотелось с ними познакомиться. Я бы с удовольствием привела их сюда. Какое-то время мы смотрим на цветы. Я жду следующего вопроса. Я догадываюсь, каким он будет. – Почему забрали Ардран? У тебя нет детей, ты многого не знаешь; почему сейчас со мной ты, а не она? Профессия и навыки предлагают мне выход из западни, и я не ищу другого. – Все дело в том, на какой стадии ты сейчас находишься. В ближайшие несколько месяцев проявятся совершенно новые уровни воспоминаний и впечатлений. Пришло время больших перемен, и мы подумали, что ксенопсихолог не помешает. Все это часть плана развития. Я была в команде, которая его составляла, так что оказалась идеальным кандидатом. В каком-то смысле я знаю тебя гораздо дольше, чем ты думаешь. Ты, вероятно, этого не осознаешь, но между прибытием аднота и твоим рождением прошло много лет подготовки. Шодмер смотрит на меня, впервые кое-что понимая. – Я была первой? Где-то вдалеке доносится гул приближающегося конвертоплана. Венжетская делегация. Я могла бы сейчас закончить эту экскурсию, сославшись на необходимость провести инструктаж для гостей, перед этим сменив запачканную одежду и вымыв руки. Нет. Она открыла мне свой секрет; я поделюсь одним из своих. – Нет. Ее хватка слабеет. – Сколько их было? – Ты вторая, если не считать эмбрионы, которые не прижились, и самопроизвольные выкидыши в первом триместре. Мы были готовы ко многим другим неудачам; технология чересчур продвинута для нас, методы нам описали через Монолог. – А первая? – Девочка, как и ты. Твоя копия. Она родилась живой и дышала, но не было признаков мозговой активности. Наномеры памяти загрузились неправильно. Вегетативная нервная система руководила моторными функциями достаточно хорошо, но высшей когнитивной деятельности так и не случилось. Она не очнулась – это называется «перманентное вегетативное состояние». – Понимаю, – говорит пребендарий Шодмер таким старым голосом, что я вздрагиваю. – У нее было имя? Конвертоплан приближается. – Шотаман, – говорю я. Пребендарий размышляет. Потом говорит: – Итак, у меня была сестра. Идентичная мне, близнец. Значит, я такая же, как и все вы, я не одиночка – как вы их называете, соло? Конвертоплан пролетает к северу от нас, достаточно близко, чтобы его было видно сквозь заросли берез. Двигатели и винты поворачиваются в режим посадки, он исчезает за скатными крышами Тайного места, опускается на площадку. Шодмер наклоняет голову. – Кажется, это делегация из Венжета, – говорит она. – Значит, нам пора идти. * * * Два начала. Две истории. В первом начале было море: Детример, бескрайний мир-океан. Он тянулся куда ни кинь взгляд, не заканчиваясь, его терзали множество штормов, и его поверхность белела от пены. Воды Детримера были кристально чистыми – не синими, как сейчас, ибо тогда не существовало неба, одно лишь ничто, а ничто не имеет цвета. Океан был безвкусным и прозрачным, как дистиллированный. Еще в Детримере не было соли. И ничего живого тоже не было. Птиц не существовало, поскольку не было неба, в котором они могли бы летать. Плыла по этому океану лодка, и имя ей было Дан-ху. Никто не знает, как давно началось ее путешествие по Детримеру, однако двигалась она целенаправленно и решительно. На веслах, которых было два ряда, сидели попарно представители всех живых Народов, и благодаря их усилиям Дан-ху все плыла и плыла через Мировой Океан. Гребцы эти – микробы, растения, рыбы, птицы, звери и люди – были существами божественной природы, равными друг другу; каждая пара братьев или сестер – Бог. Надо заметить, имелась у Дан-ху одна особенность: никто не знал, куда направляется лодка, потому что все направления выглядели одинаковыми, однако за кормой море отступало. Вода стекала по склону мира, обнажая голые скалы, и вот так на свет явилась суша. От того, как струились по скалистому берегу пенные потоки, море взволновалось, вспенилось, возникли новые течения, и хотя Дан-ху была такой громадной лодкой, что и слов не найти, ее все равно швыряло по бурным волнам, словно игрушечную, ибо ничто на свете не может быть громаднее океана. Сто дней и сто ночей гребцы Дан-ху сражались со штормом. На сто первый день волна, подобных которой еще не существовало, подхватила лодку и швырнула на сто один километр в сторону суши, где Дан-ху и разбилась, ударившись о голые скалы, от чего вся жизнь, что содержалась внутри нее, выплеснулась наружу. Выжившие устроили совет, где председательствовали Секвойи – мудрейшие из всех существ. На небе все еще не было облаков, ибо первозданный свет не сгустился в шар солнца. От жары многие погибли. Три четверти Народа Рыб сгинули в этом неослабевающем мировом сиянии. Оставшимся удалось спастись лишь благодаря лужам и озерцам, возникшим во время отступления Детримера. Они тоже приняли участие в Совете Секвойи, ибо он объединил все живое. В конце концов было решено, что существа должны расселиться по всему круглому миру. Микробы поднялись с ветром и основали свое великое государство; Народ Рыб уплыл по водам озер и рек, а вот прочие очутились в западне, даже насекомые, поскольку они еще не украли у птиц секрет полета. Будучи крошечными, насекомые в совершенстве освоили науку воровства, и потому птицы за ними охотятся – хотят вернуть свое. Именно птицы пришли на помощь остальным. Они соорудили качели из обломков Дан-ху и ухватили их лапками, клювами. Животное, растение или насекомое садилось на эти качели, и птицы поднимали его повыше в чистое небо, откуда мир выглядел большим голубым шаром. Птицы развезли их по всему миру, поселили в самых разных его уголках – и вот так он стал обителью многих Народов, каковой остается и по сей день. Поначалу Народ Людей состоял из шести пар братьев и сестер. Старшая из женщин родила первой: детьми ее были Кантаюма и Астьяман, небесные близнецы, брат и сестра, мальчик и девочка, и все сочли такое противоестественным, мерзким. Эти двое были так чужды привычному порядку вещей, что отталкивали друг друга, и один стал светом, а другая – тьмой. В конце концов противостояние вынудило их покинуть круглый мир и отправиться в небо, где брат превратился в солнце, а сестра – в луну. Однако они остались родней, ибо появились на свет из одной утробы, и поскольку воспоминания об этом с ними навеки, даже сейчас луну иной раз можно увидеть днем, вместе с солнцем. И все же вражда, начавшаяся еще до рождения, приводит иной раз к затмениям, лунным и солнечным. Такова одна из версий сотворения мира. А вот другая. Одиннадцать с половиной тысяч лет назад устройство, известное как корабль-яйцо, прибыло в нашу солнечную систему после восьмивекового путешествия из Лолела, расположенного на расстоянии ста двенадцати световых лет. Лолел и сам был заселен пятнадцать тысяч лет назад кораблями, разлетевшимися повсюду из Дрейла, одного из одиннадцати миров, колонизированных во время первой экспансии Сейяманга. Сам Сейяманг уже давно совершил скачок к цивилизации типа II-а[247]; колонии веками не получали от него никаких аднотов. Наша система была впервые оценена как гостеприимная для разумной жизни древним и консервативным народом космоплавателей Уджайр. За пятнадцать тысяч лет до нашей эры уджайрский флот из девяноста тысяч космических обиталищ прервал межзвездный полет и образовал плотную оболочку вокруг нашего солнца. На орбите они провели триста лет, поглощая солнечную энергию и с помощью нанороботов перерабатывая наш пояс астероидов в новые маленькие миры. Затем Уджайр двинулись дальше, к колоссальным энергиям галактического ядра, где, по слухам, высокоразвитые цивилизации III типа[248], наделенные биологическо-электронным интеллектом, купались в излучении черных дыр, которое растворило бы простые разумные углеродные соединения. Уджайр желали заключить союз с расами ядра. Наша планета, Фанад, не представляла для них никакого интереса. Они не ценили бледно-голубые гравитационные колодцы. Но в какой-то момент Уджайр все же сообщили одной из цивилизаций, скованных гравитационными узами, о существовании перспективной каменной глыбы. Наши автоматические зонды обнаружили свидетельства инженерной деятельности Уджайр на некоторых кометах с длительным периодом обращения. Наши теории планетарной эволюции всегда противоречили результатам наблюдения за солнечной системой. Теперь мы узнали, в чем проблема. Уджайр уничтожили наш пояс астероидов подчистую. Одиннадцать с половиной тысяч лет. Восемьсот лет. Сто пятьдесят веков. Восемьдесят восемь тысяч лет с тех пор, как первые зонды покинули систему Сейяманг, двигаясь со скоростью света. Сигнал, отправленный Уджайр на Лолел, летел к месту назначения сто пятьдесят лет. Сто пятнадцать с половиной тысяч лет. Исторические хроники Клады охватывают в четыре раза больший промежуток времени. Корабль-яйцо был автоматизированным создателем миров. Он не вез ничего живого – никаких первопроходцев, нетерпеливых колонистов. Его сердцем была обширная генетическая база данных всевозможной жизни, которая должна была заселить планету: от почвенных бактерий до людей. Генетический код был первобытный; наульцы предполагали, что он не изменился со времен колыбели человеческой цивилизации. К ДНК прилагалось множество машин, от микроскопических наночастиц, которые могли манипулировать цепочками макромолекул, чтобы адаптировать живые существа к новым условиям, до дирижаблей размером с тучи, которые бороздили ионосферу, аккуратно уничтожая озоновый слой при помощи сложных хлорфторуглеродов. Несколько десятилетий воздействия жестких ультрафиолетовых лучей должны были стерилизовать местную микрофауну, а затем раздутые брюха дирижаблей могли разорваться и пролиться дождиком из бактерий. Как только концентрические оболочки машин отделились от корабля-яйца, от него осталась примерно дюжина желточных мешков, прицепленных к хребту аннигиляционного тормозного двигателя. Запуск корабля-яйца был колоссальным, грандиозным предприятием, которое потребовало задействовать ресурсы целой системы, но как только разгонные лазеры отключились, он отправился в восьмисотлетнее падение среди звезд и остался в полном одиночестве. Как бутылка, брошенная в океан. Лолел и не рассчитывал получить от него весточку. Никто не планировал миссии по пополнению запасов, разведывательные полеты и проверки. Поселенцы были предоставлены самим себе. Первые пять тысяч лет нашей истории – эпоха бактерий; караван Уджайр подробно отчитался о пригодности Фанада для жизни, так что потребовалась всего пара столетий, чтобы ободрать его до каменного основания и засеять заново. Пока наши предки спали, в океанах были установлены микробиологические пищевые циклы, движители замысловатых биоклиматологических механизмов обратной связи, которые навеки сделают Фанад дружественным к нашей форме жизни. В течение следующих двадцати столетий господствовали растения. Выросли леса, пышно распустились джунгли: сначала хвойные и бесцветковые разновидности, затем, по мере появления популяций насекомых, цветущие растения и травы. Всему свое время, свой черед. Тридцать тысяч заселенных планет позволили отработать процесс до мелочей. Через восемь с половиной тысяч лет после того, как корабль-яйцо вышел на орбиту вокруг Фанада и взорвался, разлетевшись на миллион отдельных компонентов, первые люди ступили из своих инкубационных капсул на почву девственного мира. Именно на последнем этапе наномашины ошиблись. Сто миллионов транскрипций – и один маленький огрех, не фатальный, но серьезный. Чтобы увеличить численность населения достаточно быстро и избежать вымирания от дрейфа генов, поселенцы были запрограммированы на рождение близнецов. Предполагалось, что как только популяция достигнет самоподдерживающегося уровня, ген изменится и приобретет две рецессивные аллели. Но этого не случилось. Два начала. Одно рассказано средствами мифологии и веры. Другое получено через Монолог, продлившийся десятилетия. Верьте в любое из них. Они сходятся в том, что мы особенные, будь то с точки зрения божественного вмешательства или технологий. Окаменелости демонстрируют – и весьма наглядно, – что мы в этом мире чужие. Некоторые верующие не могут смириться с тем, что мы появились благодаря человечеству, а не богам, хотя люди, способные разрушить планету до основания и воскресить ее, вполне могли бы ими называться. Нет никаких археологических свидетельств заселения – ни погребенных капсул-инкубаторов, ни окаменелых машин-сеятелей. Мертвый остов корабля-яйца сгорел в атмосфере, когда у него закончилось топливо. Возможно, он и был Звездой Небесное Семя, по которой астрологи Ардва-Дран предсказали семилетнюю засуху, уничтожившую Каппадридскую империю. Геофизики и металлурги в настоящее время изучают ряд небольших ударных кратеров на предмет наличия в них ионов металлов. Пока никаких вещественных доказательств нет. А как быть с другой историей? Божествам доказательства не нужны. Наши устные традиции разделяют ряд базовых образов: мировое море, представление о реальности как о единой изначальной сущности, которая распалась на взаимодополняющие и противоположные близнецовые эманации. Точно так же наши языки, по-видимому, имеют один общий корень. Исследования нашей митохондриальной ДНК демонстрируют, насколько тесно связаны даже самые враждебные нации. Поселенцы изначально владели железными орудиями труда. Их интеллекта хватало для развития письменности, но у первых поколений имелась другая задача – выжить. Какие уж там летописи. Первых людей было до безумия мало. Они были ужасно одиноки. Мы до сих пор такими остались.