Дежавю. Но в прошлый раз ничего подобного не случилось. Вот и первые расхождения. – Не спится? – спросила она. – Приснился очень странный сон. – Расскажи. Отношения были на той стадии, когда они искали в снах друг друга намеки на любовь. – Мне приснилось, что наступил конец света, – сказал Сол Гурски. – Все закончилось сиянием, и оно было подобно кинопроектору, который сохранил образ мира и того, что в нем есть – в результате мир был воссоздан, как уже бывало раньше. Пока он говорил, слова становились правдой. Да, это был сон. Жизнь, тело, воспоминания – вот на что следует положиться. – Похоже на машину Типлера, – сказала Элена. – В основе которой лежит идея, что энергия, высвобожденная в результате Большого Взрыва, может запустить некое голографическое воссоздание всей Вселенной. Я полагаю, имея в своем распоряжении достаточно развитую нанотехнологию можно и впрямь построить точную копию вселенной, атом за атомом. У Сола свело внутренности от леденящего душу ужаса. Она, конечно, не могла ничего знать. Немыслимо, чтобы она что-то помнила. – Какой смысл строить точную копию? – Ага. – Элена уткнулась щекой в колено. – Но вот в чем вопрос: это происходит впервые, или мы уже сидели вот так неоднократно, каждый раз чуть-чуть иначе? Это первая вселенная, в которой мы встретились, или нам просто так кажется? Сол Гурски посмотрел на тлеющие угли, потом на звезды. – Народ не-персе верит, что конец света наступил на третий день существования мира, а мы живем в снах второй ночи. Воспоминания – исчезающие, как летние метеоры высоко над головой – подсказали Солу, что он уже говорил это однажды, в их будущем, после своей первой смерти. Он произнес те же слова сейчас с надеждой, что будущее не наступит. Всякое отличие, любая мельчайшая деталь отдаляли эту вселенную от той, где ему было суждено ее потерять. Сломанный крест из тектопластика в тигровую полоску летел, кувыркаясь, в сторону созвездия Девы. Сол моргнул, прогоняя призрака. Тот поблек, как и прочие. Они исчезали быстрее, чем он предполагал. Надо кое-что проверить, пока и это воспоминание не ушло. Он выпутался из спальника, подошел к велосипеду, обессиленно лежащему на земле. При свете отсоединенного велосипедного фонаря проверил кассету. – Что ты делаешь? – спросила Элена, сидя у костра. Их отношения начались недавно, однако Сол помнил эту мягкую настойчивость по вопросу, заданному в другой жизни. – Проверяю трансмиссию. Что-то она мне сегодня не понравилась. Ненадежная какая-то. – Днем ты ничего об этом не сказал. Верно, подумал Сол. Я не знал. В тот раз – не знал. Кассета блеснула в свете фонарика, как будто одарила его зубастой улыбкой. – Мы их замучили. Я как-то прочитал в журнале по велоспорту, что бывает такая штука – усталость металла. Кассета ломается напополам – хрясь, и все. – На новеньких велосипедах за две штуки баксов? – На новеньких велосипедах за две штуки баксов. – И как же мы решим эту проблему в час ночи посреди пустыни Сонора?.. Опять этот многозначительный тон. Еще мгновение, Элена. Я должен убедиться, что дальше все пойдет как надо. – Что-то я переживаю. Давай больше не будем подниматься в горы, пока не проверю трансмиссию. Вдруг сломается… – Ну давай, говори уже, хватит меня бесить. – Я не в восторге от завтрашнего подъема на гору Крови Христовой. – Хм. Понятно. Ну ладно. – Может, стоит поехать на запад, к побережью. Сейчас сезон китов, я всегда хотел на них посмотреть. И там очень вкусные морепродукты. Есть одна забегаловка, где знают пятьдесят способов приготовить игуану. – Киты. Игуаны. Уговорил. Все, что пожелаешь. А теперь, раз уж ты окончательно проснулся, тащи-ка свой зад прямо сюда, Сол Гурски! Элена встала, и Сол убедился в справедливости того, что заподозрил по ее позе. На ней была только короткая велосипедная маечка. Все хорошо, подумал он, когда схватил ее и повалил, со смехом и воплями, на спальник. И одновременно позабыл обо всем, даже о тех Эленах, которым не суждено было возродиться: о коротко стриженной заговорщице, жаждущей свободы, о четырехруком космическом ангеле. Они исчезли. Звезды двигались по предопределенным маршрутам. Мотыльки и летучие мыши, обитатели кактусового леса, порхали в мягкой тьме, и глаза существ, которые на них охотились, блестели в свете костра. Невыспавшиеся Сол и Элена все еще смеялись, когда с рассветом закрылись цветы на кактусах. Они позавтракали, собрали свой маленький лагерь и отправились в путь еще до того, как солнце полностью поднялось над вершиной горы Крови Христовой. Они выбрали западную тропу, уводящую от холмов и городка под названием Реденсьон, который прятался где-то там со своим грузом воскрешенного горя. Они ехали по длинной дороге, ведущей к океану, и утро понедельника было ясным, чистым и бесконечным. Тайное место Гуси вернулись к Тайному месту, и я этому рада. Некоторые, вероятно, прилетели ночью, потому что, хоть я и ранняя пташка – пребендарий обычно встает с восходом солнца, – вдоль обнажившихся с отливом илистых отмелей уже кормятся группы и семьи. Хриплые крики над крытой галереей «Приветствие западному ветру» вынуждают меня приостановиться по пути в Ясли и посмотреть на небо. Прикрыв глаза от солнца над горизонтом, я вижу, что над квадратом внутреннего двора летит неровный клин. Верная примета: зима наконец-то закончилась. Я искренне полагала, что она будет вечной. Но вот зима испустила последний вздох. Теперь пришел черед короткого, яростного лета Высокого юга. Надо выжать все возможное из нескольких недель тепла, жизни и роста, пока холода не нагрянули вновь. Здешнего лета я еще не видела; зима оказалась жуткой для уроженки Туншабеля с его мягким климатом. – Покажи мне гусей, пожалуйста, – просит пребендарий, пока я помогаю ей одеваться. Я приношу ее любимую тельбу с горностаевой оторочкой на капюшоне и рукавах, но она отказывается. – Сегодня мне это не нужно. Посол Клады может одеваться на свое усмотрение, даже если до ее шестого дня рождения еще две недели. – Как пожелаешь, – говорю я с поклоном, и мы возвращаемся в спальню, чтобы посмотреть на диких гусей. Долго стоим у большого окна – в Тайном месте лишь оно одно выходит наружу, на серый морской залив и простирающийся за ним ледник Хардрисаг. Зима всегда близко. Вечный лед вымораживает меня до глубины души. Ему сто тысяч лет. Теперь я понимаю, почему окна этой древней твердыни, принадлежавшей династии морских владык, обращены внутрь. Я думаю о севере, об Ан-Шабе и Туншабеле с его виноградной долиной, а также о Фодле. Водададада прохладная теплая над грудью-животом поворот головы, быстрый вдох, в глазу щиплет, мышцы напряжены, запах прохладноводный, хлорка, вдохохохох и ныряй повернись у ног, бледных ног, где дрейфующий бок, плывем, мы плывем, удрали с работы в обеденный час как она якобы всегда теперь делает: мы плывем вдвоем, мы стоим вдвоем, глядим из единственного смотрового окна на верхотуре одной парой глаз. Тремер. Теплые пальчики пребендария находят мои. Знаю, она чувствует, как я вздрагиваю. Смотрю на нее. Пребендарий отвечает взглядом снизу вверх, необычайно взрослым для без пяти минут шестилетки. Но такова правда. Она старше на несколько жизней. Вы что-то слышали, пребендарий Шодмер? Нет. Она сама по себе, соло, одиночка. Тремер – странный, чуждый ей социологический феномен. Меня и впрямь бросает в дрожь от этой посланницы инопланетян. * * * Захожу к Кларригу и Кларбе ради утреннего отчета, а они готовят мне к завтраку мате, ставший традиционным. Забавная, суетливая парочка. Сегодня никаких важных новостей об их приготовлениях к свадьбе. Мне трудно вообразить, что за пара пожелала сочетаться с ними браком, и все же я надеюсь, что на столь позднем этапе ничего не пошло наперекосяк. Мне хватает ума не спрашивать. За неполный год в Тайном месте я кое-чему научилась у дипломатов. Как обычно, по радио гремит «Голос Ан-Шабхи». Новости: криминал, скандал, пороки, коррупция. Забавно, что единственная зима на юге способна вызвать ностальгию по всему этому. – Гуси, – говорит Кларриг. – Может, на Науле их нет, – предполагаю я. – Такое ощущение, что на Науле почти ничего нет, – замечает Кларба. Я потягиваю обжигающий, почти безвкусный мате через серебряную соломинку, пока Кларриг проверяет утреннее расписание. В восемь часов, после завтрака и уроков по лингвистическому совершенствованию, состоится открытый форум для всех посольских миссий. У трайнской делегации отдельная часовая аудиенция в девять, затем перерыв до трех. Пусть Шодмер и наделена умом, памятью и речами наульского пребендария из Клады, но она шестилетняя девочка-соло и нуждается в отдыхе, чтобы восстановить силы и размяться. – Вот. – Кларба бросает мне пластиковый футляр с полным шприцем для подкожных инъекций. – И вновь повторяю, что у меня от этого болит голова, – говорю я. – Как у тебя с трайнским? – Могу заказать ужин в Клутае. – Надо ширнуться, Фодаман. От полуулыбки Кларбы я вечно капитулирую. Вот и сейчас он мне улыбается, и я – хотя и не преувеличиваю, когда говорю ему, что от лингвистической ДНК мне светит полдня мигрени, – забираю шприц. Ничего страшного. Может, начинаю понимать, что такого у-Традан находят в братьях Гахадд. Итак, прежде чем пойти в Ясли и привести пребендария на беседу с дипломатами и политиками со всего мира, я проскальзываю в туалет, чтобы опорожнить мочевой пузырь, поскольку этикет требует, чтобы я все время оставалась на коленях, обнажаю бедро и быстро втыкаю иглу в плоть. Пока я стою на своей мантии, новые слова проносятся клином, словно перелетные гуси, под небесными сводами моего черепа, садятся на равнины разума группами и семьями, пасутся, размножаются, собираются в стаи, хлопая крыльями так сильно, что я боюсь, как бы поднявшийся ветер не сбил меня с ног. Главный вопрос, интересующий трайнцев – аднот, таинственный артефакт Клады, вращающийся вокруг нашего мира. Трайн – педантичное, сдержанное государство, склонное к секретности и аристократическому высокомерию; по крайней мере, таким его считают в Ан-Шабе. Трайнцы завидуют нашим успехам и нашему обществу, такому открытому и энергичному. В этой истории с Кладой они наши соперники и, возможно, враги. По правде говоря, я нахожу министров иностранных дел, Ауведа и Ханнаведа, образованными, остроумными и ничуть не заносчивыми, а их предполагаемый педантизм кажется мне достойной восхищения решимостью докопаться до истины. Без сомнения, у них тоже есть предубеждения относительно жителей Ан-Шабы. Сессия выматывает. Вопросы кажутся придирчивыми и повторяющимися даже мне, не говоря уже о шестилетней девочке. После обеда я увожу пребендария Шодмер в спаленку, чтобы она отдохнула. Включаю игрушку-мобиль над кроватью: звучит старая-престарая туншабельская колыбельная, которую Шодмер любит, хотя не понимает. Какие песни поют детям перед сном на Науле? Жалюзи наполовину закрыты; послеполуденный свет, проникая через высокое окно, разбивается на теплые осколки и падает ей на лицо. Я представляю себе, что у нее и впрямь такая кожа: узорчатая, мраморная, инопланетная. Я почти целую это лицо. Почти. Смотрю на нее, одинокую в спальном алькове – посреди белых простыней, словно посреди ледника. Она слишком мала для всего, что происходит. Я вздрагиваю, качаю головой. Какое-то смутное дурное предчувствие; или это начинается мигрень, которую я себе пообещала? Как бы то ни было, я встаю и закрываю жалюзи, затем иду и отчитываюсь перед кураторами, Та-Гаххад. У меня две роли здесь, в Тайном месте, древнем пристанище морских охотников. Первая – страж пребендария Шодмер из Клады, вторая – шпионка. * * * – Не «Аднот», а аднот. – То есть это не название космического корабля, а тип или класс? – Не название и не тип звездолета или космолета. Это аднот.