— Я отвечу тебе завтра. Сначала мне нужно узнать, я всё ещё прем или уже свободный бродяга. И ещё выспаться. Свяжусь с тобой, лады? — Завтра, так завтра. И мы разъехались в разные стороны. *** Лендик сидит в углу и выглядит существенно более побитым, чем утром. — Удрать хотел, — деловито сказала Лирания. — Попросился якобы в туалет, а сам как ломанулся… Ну, я ему и навешала. Теперь пусть в штаны валит, говнюк! — Как настроения в народе? — Да вон, у народа и спроси… Корпа «Шуздры» собралась в круглом зале под комнатой управления. Все стоят, переминаются, переглядываются, только Нагма сразу прилипла ко мне, да Лоля смотрит куда-то внутрь себя, ни на что не обращая внимания. — В общем, прем, — взяла, наконец, слово Шоня, — мы тут долго пытались чего-то решить. Пересрались все в сопли. Оказалось, никто вообще не знает, чего хочет. Кроме Лоли, она хочет вштыриться. — Прем? — встрепенулась Лоля. — Есть чо? Я со вчера пустая. Мне ж хреново, прем. Я из последних сил тут. Она смотрит с подозрением на пол, видимо, ожидая, когда он под ней провалится. — На, Лоля, — достал я из сумки ингалятор. — Держись за реальность крепче. Девушка выхватила устройство, вставила в рот нажала на кнопку, вдохнула мощно, как всплывший кит, и умолкла, остекленев глазами и тихо покачиваясь. — Итак, с Лолей разобрались, — констатировал я. — Переходим к остальным. — В общем, мы бы, наверное, посейчас срались, но потом выступила твоя сестра… — И что? — я с подозрением, покосился на макушку обнимающей меня девочки. — В общем, правильно ты ей право голоса дал, — вздохнула Шоня. — Она нам всё разложила по полочкам. И кто мы, и для чего мы, и куда мы, и как мы, а главное – как ты. Мне аж стыдно стало, что такая малявка меня носом натыкала в то, что сама я не допирала. — В общем, прем, мы были дуры, — покаялась Колбочка. — И дураки, — добавил Зоник. — Но это я только из чувства солидарности. Так-то я сразу за тебя был, учти. — В общем, — подытожила Шоня, — ты наш прем, мы твоя корпа. Ты был прав, мы ошибались. — А Лендик кретин! — добавил Зоник. — И, если ты мне прикажешь с крыши прыгнуть, — сказала Колбочка до ужаса серьёзно, — я пойду и прыгну. Потому что я тебе верю, а значит, всё кончится хорошо. — Э… Спасибо, народ. Я тронут вашим доверием, постараюсь оправдать и всё такое… Что им Нагма такого наговорила? — Так что с Лендиком сделаем? — интересуется Лирания. — Отдадим в клан, Костлявой. Он там будет говно вёдрами носить, на всякие глупости времени не останется. — Прем, — осторожно интересуется Шоня. — А зачем говно куда-то носить? — Скоро узнаем. Потому что у меня для вас внезапное предложение… И никто слова против не сказал! *** — Эй, стрекозявка, что ты им такого сказала? — спрашиваю я, как только мы с Нагмой остались вдвоём. В башне управления есть комнаты для отдыха персонала, они далеко не так шикарны, как апартаменты, где мы жили, но даже Шоня не скорчила недовольной рожи и не сморщила носик. Мы сидим с Нагмой на кровати и смотрим друг на друга. — Ничего, братик, — отводит она глаза. — На самом деле, ничего особенного. Всё то же, что говорил им ты. Просто… — Что, ватруха? Колись. — Не будешь ругаться? — Я на тебя никогда не ругаюсь. — Я знаю. Но я не уверена, что сделала правильно. Может быть, не надо было так. Может, я поступила плохо. Ты же меня не бросишь из-за этого? — С ума сошла? Ты не сможешь сделать ничего такого, чтобы я тебя бросил, потому что ты — самое дорогое на свете. Мне проще себя бросить. — Правда? — Самая правдивая правда, колбаса. Всё так и есть. — Спасибо! — она завалилась на спину, положила голову мне на колени и смотрит снизу вверх огромными зеленущими гляделками. — Так что ты натворила? — Я дала им посмотреть своими глазами. На тебя, на себя, на них. Они даже не заметили. — И от этого их так вштырило? — Знаешь, братец, я довольно странно вижу мир. — Допустим, — я погладил её по волосам. — Но я пока не понял, почему ты так напряглась. — Я что-то с ними сделала, и они изменились. Стали другие. — Хуже? Лучше? — Не то, и не то. Они смотрят на тебя, как я. — В каком смысле? — Ну, если тебя не станет, я, наверное, сразу умру. Нет, не сразу, сначала буду долго плакать. Но потом всё равно умру. — Нагма, солнце… — Нет, дай скажу. Мне от этого не плохо, а хорошо, так что всё нормально. Но им, наверное, может стать плохо. Потому что ты не будешь же с ними всегда. Это со мной ты — одно, а с ними — нет. Мне кажется, я сделала то, чего не надо было делать. Но я не знала, что так получится. Я просто не смогла объяснить словами и показала. Прости меня, папа. — Да уж, колбаса, если они все словили на меня внезапный импринтинг, проблем будет куча. Но я не думаю, что всё так плохо. Психика подростка чертовски лабильна. Скорее всего, уже завтра они оглянутся вокруг, почешут репу и скажут себе: «Чего это я на према смотрю, как дурак на балалайку? Нет в нем ничего такого, парень как парень». Через два дня начнут спорить и пререкаться, а через неделю устроят новый бунт: «А с чего это мы должны его слушаться?» — Ты думаешь? — Практически уверен, дочка. И, раз уж ты вспомнила, что я тебе в каком-то смысле папа, то иди умывайся и чисти зубы. — Ещё рано! — Мне надо выспаться. — Вот ты и чисть! — Ты как с отцом разговариваешь? — засмеялся я и прибегнул к воспитательной щекотке. Когда Нагма сначала набесилась, а потом перестала икать от смеха, то сказала: — Когда ты мной командуешь как брат, мне больше нравится. — Почему? — Потому что я могу сказать тебе «Нет, не буду!». Но не хочу. А когда как папа — то тоже не хочу, но и не могу тоже. Понимаешь? — Понимаю, наверное. — Ты всё понимаешь, ты хороший братик! — Не подлизывайся, зубы надо чистить.