– А она горячая, – Кезон потягивается. Октавий не знает, что позади него, прячась в густой тени, стоит Лилит – звонок Кезона разбудил и ее, потому она, завернувшись в одеяло, пошла следом за Октавием – хотела напугать его, неожиданно напрыгнув в темноте. А теперь против своей воли слышала весь разговор. И улыбалась – Кезон назвал ее горячей. – Привык к ней? – С чего взял? – морщится Октавий. – Ты видел, чтобы я к кому-то привыкал? – Все бывает в первый раз, – загадочно улыбается Кезон. – Ты постоянно тусуешься с ней. Лилит улыбается еще шире. В ее сердце поселятся слабая надежда, что, может быть, Октавий все-таки к ней неравнодушен и у нее есть шансы быть с ним. Она задерживает дыхание, чтобы не пропустить ни единого его слова. Лилит верит в чудо. – Она ничего, – делано равнодушным голосом отвечает Октавий. – Долго еще это будет длиться? – Чувак, думаю, ты продержался достаточно, – заявляет Кезон. – Срок подходит к концу. Завершаем. – Ничья? – спрашивает Октавий. – Ничья в мою сторону, – отзывается Кезон легкомысленно. Лилит не понимает, о чем они говорят, но ее накрывает плохое предчувствие. – С чего вдруг в твою? Моя девчонка, в отличие от твоей, от меня без ума, – усмехается Октавий. – А значит, выиграл я. – Мы идем на равных! – возмущается Кезон. – Со своей смазливой мордой ты должен был дать мне фору! Я проигрывал еще до старта. Но теперь мы наравне, – снова подчеркивает он. Октавию нечего возразить. Лилит кусает губы. О чем они говорят?.. – А давай-ка еще неделю подержимся, чувак? – предлагает Октавий. – Через несколько дней мы все должны быть в сборе на студии, – чешет медиатором подбородок Кезон. – Какая неделя? – Ты просто боишься проиграть, детка, – говорит Октавий. – Уверен в своей победе, малыш? – эхом откликается Кезон. Лилит плотнее прижимает к груди одеяло. И все еще верит в чудо. Все еще. – Уверен. Моя девочка без ума от меня. А вот твоя… Ты не смог так качественно сорвать ей крышу. – Рыжая – просто чертовка, – честно признается Кезон. – Она меня достала. Мое маленькое чудовище. Но я не хочу проигрывать тебе. Эй, я ненавижу проигрывать. – Продолжаем? – Продолжаем. – Не думал, что это будет весело, – признается Октавий. – Да, это веселый спор – кто дольше продержится с девочкой, которая нереально бесит, – смеется Кезон. – Я думал, ты сдуешься в первый день. Но ты втянулся. Мое одобрение, Сладкий. Лилит словно кто-то бьет под дых – резко и коротко. Она не может выдохнуть – стоит, замерев, слушая этот странный разговор. Она ничего не понимает – кроме одного. На нее спорили. На нее и на какую-то там рыжую. Просто спорили. – Мне просто было скучно, – отвечает Октавий, не подозревающий, что его слышит Лилит. Никакой любви, никакой симпатии. Никакого чуда. Просто спор. Спор двух придурков, которым было нечем заняться – ведь у них все есть: и деньги, и слава, и… власть. Над такими наивными и безмозглыми идиотками, как она. Спор из-за скуки. Лилит до боли сжимает одеяло. Ей нехорошо – по щекам бьет гневное пламя, глаза застилает странный туман – может быть, это слезы? Лилит проводит дрожащей рукой по глазам – они сухие. – Может, поднимем ставки? – предлагает Кезон, который тоже не видит Лилит. – Проигрываешь ты – споешь песенку «Пепельных цветов». На стадионе «Уэмбли» – кажется, он откроет следующий тур? – Рехнулся? – хмурится Октавий. – На такое я не буду подписываться. – Потому что боишься проиграть, малыш Ричард. – Тебе не взять меня «на слабо», успокойся. Но если хочешь – можем поднять твою ставку. Проиграешь и скажешь Кею – Кей ведь, верно? – что сходишь по нему с ума и дичайше хочешь. Публично. Эта новость взорвет таблоиды. – Иди ты. Не упоминай его при мне. – В глазах Кезона вспыхивает пламя и тотчас гаснет. – Оставляем старые ставки? Гитары? Они оба коллекционируют редкие инструменты, принадлежащие некогда величайшим музыкантам. Обоим есть что терять. И обоим есть, на что спорить. – Твоя «Элис» скоро станет моей, – кивает Кезон. – А ведь когда-то на ней играл сам Шоу[6]! – Я тебе ее не отдам, – отзывается Октавий. Лицо Кезона вдруг меняется – становится озадаченным. Но Октавий не успевает спросить, что случилось. – Ты можешь сделать это прямо сейчас, – раздается неожиданно звонкий голос Лилит. – Можешь отдать свою «Элис» прямо сейчас. Потому что ты уже проиграл. Октавий резко оборачивается – позади стоит Лилит, завернувшаяся в одеяло. Он не узнает ее лицо – резкие тени падают на него, искажая. Лилит в ярости. Зла. Обижена. – Черт, – только и молвит музыкант, опуская руку с телефоном. Он растерян. Ему и в голову не приходило, что она может слышать их разговор. – Кто-то звонит в дверь, пойду открою, – говорит Кезон с веселым сочувствием. – Вы уж разберитесь как-нибудь, пока-пока. И отключается. Лилит медленно подходит к застывшему Октавию и дает звонкую пощечину. – Я все слышала, – сообщает она и горько усмехается. Он все так же молчит. Просто смотрит на нее и молчит. – Какая же ты тварь, – Лилит прикрывает глаза. – А ведь я решила, что ты хороший человек. Зря. Октавий видит, как трясутся ее пальцы. – Заслуженно, не спорю, – касается он горящей щеки – удар получился хлестким и болезненным. – Но давай поговорим. – О чем? – выкрикивает Лилит. – О том, что ты и твой дружок решили на спор захомутать двух девчонок? Как ты сказал? Которые нереально бесят? Хотели доказать друг другу свою крутость? Она запрокидывает голову и смеется – громко и страшно. Октавию не нравится этот смех. И эта ситуация ему не нравится. Он не хотел, чтобы Лилит что-то узнала. И он действительно думал о том, чтобы встречаться с ней. – Какая же я дура! Дева Мария, какая же наивная идиотка! Меня ослепили деньги, которые ты предложил за роль подружки! Деньги. Деньги. Ненавижу деньги, – вдруг переходит Лилит с крика на хриплый шепот. – Ради них я столько раз прогибалась, терпела, унижалась. Ради денег согласилась стать твоей подружкой, чтобы обмануть твою мать. А ведь дело было не в этом, верно? Ты просто поспорил со своим другом. Кто дольше… Продержится… У нее во взгляде столько боли, что Октавий окончательно теряется. – Мать действительно хотела, чтобы у меня кто-то появился, – сухо говорит он. Как себя сейчас вести, Октавий не знает. Девушки его ни разу не били. – Какая я жалкая. Сначала повелась на деньги и то, что когда-то ты был моим кумиром. А потом решила, что ты прекрасный человек. Знаешь, Ричард, каждый день с тобой был словно сказка, – Лилит улыбается, но эта улыбка словно оскал. – Я знала, что однажды сказка закончится – у таких Золушек, как я, часы всегда пробивают полночь и волшебство исчезает. Но я не знала, что ты никакой не принц. А обыкновенная мразь. Господи Иисусе, какая же я жалкая, жалкая, жалкая!.. Лилит бьет себя по щеке, и Октавий хватает за ее за тонкое запястье, чтобы она перестала это делать. – Не трогай меня! – вырывает руку девушка. – Не смей меня касаться! – Нам нужно поговорить, – как робот, повторяет он. – Поговори со своим другом. Может быть, найдете еще несколько таких же идиоток, как я. Убери руку, я сказала. Она уходит – не убегает в слезах, а уходит, придерживая свое дурацкое одеяло, словно обноски некогда шикарного платья. Хочет казаться несломленной. Уйти с прямой спиной. Сохранить остатки достоинства. Но в спальне, где лежат ее сумка и платье, она не выдерживает и ревет, закрывая рот рукой, чтобы Октавий не слышал. Он стучится в дверь, явно переборов себя, и снова просит ее успокоиться, но Лилит не открывает ему. Молча плачет. И он уходит. Она с трудом успокаивает себя, надевает алое платье – не помнит, где ее вещи, потому что чувствует себя будто в тумане, хватает сумку и идет, громко стуча каблуками, к двери. Ей сложно дышать, и все, чего Лилит хочет – так это оказаться на улице, подальше от этого дома. Подальше от Ричарда. Она верила в чудеса. Какая, должно быть, она жалкая в его глазах. Забыла, что такие, как он, привыкли ставить себя выше таких, как она. Октавий считал ее развлечением, играл с ней, словно с куклой – наряжал, красил, надевал украшения. И пользовался – потому что поспорил.