Но пора было выходить. Уже стемнело. Бабушка в это время обычно смотрит на кухне телевизор. Двери все заперты до утра. Значит, надо выбираться через окно. Мой второй этаж исключался. На цыпочках я спустилась вниз, в одной руке кроссовки, в другой – телефон. Потихоньку, потихоньку… Так. Единственное окно, на которое бабушка не обратит внимания, – это маленькое окошко в козлятнике. Есть у нее в доме такое помещение, сырое и холодное. Когда-то в нем держали козу. Козы давно нет, один запах остался. Бр-р-р! Противное ощущение! Но выбора у меня не оставалось. Нельзя же из-за отвращения к козьему запаху забыть о своей любви. Это всё равно что променять прекрасный замок с башнями на кривенький замок из песка. Так что – вперед, только вперед, к новым победам, как говорит наш физрук Михаил Арташесович. …Зачем я полезла в окно босиком? Вот ума палата! В результате приземлилась на кучу битых кирпичей. Не больно, скорее неприятно. И еще обидно, что я такая глупая. Чтобы как-то себя подбодрить, решила придумать слоган к своему ночному приключению. Нет, «слабоумие и отвага» не подходит! Пусть будет «невидимость и удача». Очень хочется, чтобы меня никто не заметил. В деревне было тихо. Тут вообще нет постоянного звукового фона. Зато если уж шум, то его будет слышно отовсюду: ругань там или дискотека. Вот и сейчас в самой тихой тишине на свете то и дело возникали резкие шумовые всплески: лай собаки, шелест проезжающей по шоссе машины, отдаленный свист. Я шла вдоль дороги, и мне почти не было страшно. Непривычно – да. А так… Никто не попадался мне навстречу, да и дорога вполне сносно освещалась редкими фонарями. А я-то думала, придется освещать себе путь слабеньким фонариком из телефона! Когда вышла из деревни, стало немного не по себе. Чтобы не привлекать внимания проезжающих машин, я спустилась прямо в поле и шла теперь низом, по неровной тропинке. Здесь видимость была похуже, но для невидимой тени это даже лучше. Настоящий страх – маленький, скорее страшок, а не страх – закогтил во мне, когда тропинка твердо и окончательно повела меня в рощу. В черную, черную, черную рощу. «Нет! – подумала я. – Никогда!» Не зайти в рощу было еще глупее, чем прыгать из окна босиком. Зайти в рощу было невозможно. 11 Я села прямо на тропинку, обхватила коленки руками и стала мрачно смотреть на темную рощу. Ну что в ней такого? Сколько раз я видела ее днем – обычные деревья, нормальные, здоровые и совсем не страшные. Бояться глупо. Надо идти. Вот вставай и иди. Встаю. Иду. Нет! Ни за что! Сколько сейчас времени-то? Я нажала на экран телефона и тут поняла, где спасение: музыка! Ура! В наушниках будет безопаснее, чем в танке! «Иди через лес, – велел телефон голосом Саши Васильева, – иди через ягоды, сосновые иголки к радуге на сердце…» Я и пошла. Оказывается, ночная роща жуткая только снаружи. Изнутри она обычная, как днем. Ну, темная, конечно. Просто к ней глаза должны привыкнуть. И уши. Когда песня у меня в телефоне закончилась, я осмелела, вынула из уха наушник – и обнаружила, что роща дышит! Прямо как спящий человек, понимаете?! Она дышит совершенно как человек – глубоко и гулко! Из-за этого, наверное, я не могла идти ровно и размеренно. Как будто я высадилась на другой планете и мне не хватает кислорода. Пару минут иду, потом минуту отдыхаю, прижавшись спиной к тонкому стволу. Подумав, я поставила песню заново. Пусть сегодня именно она будет со мной. «А на зеленой траве, на зеленой траве не спрятать красные маки, не спрятать рисовые зерна. А на большой высоте летит самолет и посылает нам знаки, что дождь будет скоро!» – я сама не заметила, как начала подпевать, шагая по этой сумрачной, но совершенно обычной роще. Время от времени мелодия давала мне возможность вставлять еще одно слово – Олег. Получалось: «…что дождь будет скоро, Олег!» Рощица кончилась, и с ее опушки стало видно кладбище. Оно было совсем близко, шагов сто вперед. Самые важные сто шагов по мокрой траве. Спать совсем расхотелось, мне уже не терпелось испытать себя по полной программе. Я побежала. При этом я орала, хотя и шепотом: «Сколько дорог ведет из дома домой – об этом лишь бог весть… Сколько камней легло вокруг нас, и вот опять кольцо… Сквозь сиреневый дым я вижу мир как он есть… Иногда я вижу твое лицо…» Мне уже не хотелось остановиться и отдохнуть, как будто я привыкла дышать на другой планете, стала здесь своей. И вот оно, кладбище. Первые оградки могил и узкие проходы между ними. И ничегошеньки не видно – кладбище ночью не освещается. Саша Васильев пошел по четвертому или пятому кругу. Фонарик в телефоне то и дело что-то выхватывал из темноты – например, керамическую фотографию на памятнике. Тут такие тропинки, что и днем можно заблудиться! А мне надо идти туда, вглубь. С другой стороны, кто сказал, что эти пять минут нельзя провести на краю кладбища? Вот здесь и останусь. Операция «Невидимая тень» продолжается. Сначала я жмурилась, стараясь не читать имена на памятниках. Потом привыкла. Слева от меня лежал Сазонов Иван Антонович, справа – Круглова Прасковья Андреевна. Я подумала: «Вот, людей уже нет, а история продолжается», – потому что у Ивана Антоновича оградка была подновленная, красивая, с завитушками, у памятника стояла скамеечка для посетителей, рядом кормушка для птиц, по периметру высажены мелкие бархатцы. Домик – тьфу! – участок Прасковьи Андреевны был весь заросший, с железного креста на ее могилке облезла краска, в проплешинах показалась ржавчина. Ни скамеечки, ни кормушки. Сразу видно, кого помнят, к кому ходят, а кого уже забыли. Зато я подсчитала, что Прасковья Андреевна прожила 98 лет, а Иван Антонович – всего 49, то есть половину от ее жизни. Мне стало одновременно и тревожно, как-то колюче изнутри, и при этом ужасно спокойно. Я поймала себя на этом и чуть не рассмеялась: не хватает еще здесь уснуть! Нет, правда, как тут спокой… …Совсем близко, со стороны Ивана Антоновича, послышались шаги. Такие неспешные, хозяйские. Прошли и стихли. Я уже собиралась выдохнуть, как они снова послышались. При этом шаги явно приближались, сейчас в этом не было никакого сомнения. Мама! Бабушка! Пять минут уже, наверное, прошли, но что-то подсказывало мне, что сейчас лучше не двигаться. Кто же там идет? Вспомнился Гоголь: может, мне, как Хоме Бруту, начертить на земле круг? Тогда оно пройдет и не заметит? А? Из-за самой спины Ивана Антоновича раздался дребезжащий, но грозный голос: – Кто там? Кто там есть? Чего надо? А-а-а! Я стояла неподвижно и бесшумно, но напрочь забыла выключить фонарик. Ну, всё. Я повернулась спиной к Ивану Антоновичу и Прасковье Андреевне и драпанула к роще! Бежала и слегка подвывала: «У-у-у! У-у-у!» Мне казалось, что существо гонится за мной. И чтобы спастись, нужно только перебежать эти десятки метров до первых деревьев. Я вбежала в рощицу, как в дом родной. Вломилась, точнее говоря. И только там приостановилась. Снова вступали в действие законы другой планеты, нужно было дышать, как инопланетянин, и двигаться, как инопланетянин. Как это оно спросило: «Кто там есть? Чего надо?» Голос такой… царский! Да это же был сам хозяин кладбища! Стоп. Хозяин кладбища? Василич! Это наверняка тот самый строгий кладбищенский сторож! Я чуть не лопнула от досады: надо же так глупо испугаться того, что совсем не страшно! Не любовь преодолевает страх, а знание! Ой! Я это сказала? Нет, правда: выходит, человек боится того, что сам думает о той вещи, которая его пугает. А если узнает о ней правду, она оказывается не страшной. Получается, не бояться – значит знать? За этими мудрыми мыслями я незаметно дошагала до бабушкиного домика. Домик спал, окошко козлятника было не заперто. А вот интересно: как я влезу, если я с трудом дотягиваюсь до этого окна? Но тут ужасные твердые кирпичи превратились в моих добрых друзей. Я выстроила у стены что-то вроде ступеньки, поставила на нее ногу. Ступенька с хрустом осела под ногой, но выдержала. Теперь я смогла подтянуться и не ужом, как планировалось, а неуклюжим тюленем, но всё же влезть в дом. Конец фильма: окно заперто на шпингалет, Невидимая тень в безопасности, Василич несет вахту, бабушка досмотрела свое кино и спит, любовь преодолела страх. Всё в мире снова на своих местах. Можно наконец спокойно спать. 12 – Очень мне интересно, – размышляла бабушка как бы про себя, пока я завтракала, – кто построил лестницу у козлятника? Я молчала. Это же ко мне не относится? Я спала, я вне подозрений. И вообще я ем. – И главное, – продолжала бабушка, – зачем этот удивительный человек оставил там свои кроссовки? Я чуть оладушком не подавилась. Это ни в какие ворота… Ну я совсем уже! – Я случайно, – начала лепетать я, – сидела там, а потом забыла… – Ага, – сказала бабушка, – что-то я их не видела, когда дом на ночь закрывала. – Нет, что ты, они там были! – Ты мне лучше скажи, – бабушка уселась напротив, – зачем ты ночью в окошко вылезала? – Я не… Ну… На кладбище ходила! – Ночью? – бабушка смотрела на меня с сожалением, как на лгунью-неудачницу. – На кладбище? И зачем? – Ну зачем-зачем… Чтобы храбрость свою испытать! – Всё! – бабушка стукнула ладонью по деревянному столу. – Не могу это больше слушать! Что-то ты стала привирать в последнее время! Зачем в окно лазила, говори! – Ну баушка… Я не лазила… Я спала… Этот ответ бабушку неожиданно устроил. – Ладно… Разберемся. И вдруг она захохотала, как заведенная. Я уставилась на нее, забыв прожевать оладушек. Чего она смеется? Где я еще прокололась? – Историю вспомнила, – объяснила бабушка, вытирая слезы. – Про кладбище! – Расскажи! – И расскажу! Нас в семье, как ты знаешь, было двое детей: я и Ленька, брат мой старший. – Дед Леня? – уточнила я. – Ну да. А я такая приставучая была: куда он пойдет, туда и я. А ему это, конечно, не очень нравилось – он меня на семь лет старше, уже взрослый, а тут такая мелочь. Вот однажды собрались они с приятелями прогуляться. Идут они, значит, впереди, а я сзади зацепилась. Антоха, друг Ленькин, оглянулся и спрашивает: «А Лидка что, с нами, что ли?» Брат тоже оглянулся, увидел меня и кричит: «Иди домой! У нас свои дела!» А я противным голосом: «Я с вами. Мне дома скучно. А если будете меня прогонять, я родителям скажу, что вы курите!» Ленька только рукой махнул. Но не сразу сдался: «Хочешь, – говорит, – я тебе две конфеты дам? А ты за это дома посидишь?» – «Вот еще!» – говорю. Так и пошли. Они впереди идут, а я за ними. Дошли до кладбища. Брат тогда мне говорит: «Ну что ты всё за нами плетешься? А вдруг сейчас из гробов веселые покойнички повылазюют?» – «Не, – говорю, – не повылазюют. Они днем мирные». Видят они, что от меня никак не отвязаться. Пошептались. Потом Ленька мне и говорит: «Ладно, что с тобой сделаешь! Оставайся. А хочешь, мы тебя невестой сделаем?» – «Как это?» – спрашиваю. «Нарядим тебя красиво-красиво, фату тебе наденем. Хочешь?» Мне очень фату захотелось! Тогда они с могилок по-быстрому всякой красоты натаскали: ленточек там, веночков, цветочков бумажных. – Баушка! – завопила я. – Ужас какой! – Ну подожди. Значит, нарядили они меня во всё это и восхищаются: «Ух ты! – говорят. – Настоящая невеста! Жалко, ты сама не видишь, как это красиво». Я тоже расстроилась. Тогда Ленька и говорит: «Беги сейчас домой, посмотри в зеркало. А потом вернешься». Ну, я и побежала. Иду по деревне, нарядная, счастливая, а бабульки на меня в окна смотрят – а я вся в ленточках «От родных и близких» – и крестятся, и крестятся… «Вот, – думаю, – как на людей красота действует!» – И что? – спросила я.