* * * Всесильная еще недавно при Жозефе Фуше полиция Наполеона продемонстрировала полную несостоятельность и была скомпрометирована. Историк Жан Тюлар по этому поводу пишет: «Нельзя не признать, что хваленая имперская полиция продемонстрировала несостоятельность, допустив арест своих руководителей». В Париже потом еще долго ходила такая шутка: «Вы не знаете, что происходит?» — «Нет, не знаю!» — «А, понятно, вы — из полиции…» Министра полиции Савари по названию тюрьмы, в которую он угодил, стали называть не иначе, как Герцог де Ля Форс. С другой стороны, события 23 октября 1812 года многим показались странными, и на это указывает Вальтер Скотт, который отмечает, что заговор Мале был «… столько же замечательным кратковременным своим успехом, как и скорым его уничтожением». Когорты национальной гвардии первого призыва были расформированы и преобразованы в обычные линейные полки, два полка Парижской гвардии были переформированы в полк муниципальной гвардии Парижа, а затем тоже в обычный линейный полк. Если не считать расстрелянных, больше всех пострадал за свою «доверчивость» префект департамента Сена Николя Фрошо. Наполеон выбрал его и обрушил на него всю мощь своего негодования. В результате 23 декабря Фрошо был отстранен от исполнения функций государственного советника и префекта департамента Сена и заменен графом де Шабролем, префектом Савонны, очень кстати находившимся в Париже в отпуске. Вальтер Скотт пишет о нем так: «Несчастный Фрошо спасся, как лишенный снастей корабль уходит из боевой линии под огнем других сражающихся». Умер Фрошо в 1828 году. Полковник Пьер Дусэ за активное участие в аресте Мале был произведен в бригадные генералы. Позже он сражался в Германии, был взят в плен в районе Дрездена, но служить Бурбонам отказался. Выйдя в отставку, он умер в Париже в 1834 году. Дивизионный генерал Пьер-Огюстен Юлен, получивший от Мале пулю в щеку, получил прозвище Проглотивший пулю, после Реставрации перешел на сторону Бурбонов, но во время Ста дней снова занял пост губернатора Парижа. В июле 1815 года он вынужден был покинуть Францию, жил в Германии, Бельгии и Голландии. Юлен был амнистирован и вернулся во Францию лишь в конце 1819 года. Умер он в Париже в 1841 году. Министр полиции Савари, герцог де Ровиго, после Реставрации попал в опалу и находился в эмиграции. После Ста дней, в декабре 1815 года, он был заочно приговорен к смертной казни. Амнистировали Савари, как и Юлена, в 1819 году. В 1831–1832 годах он командовал оккупационным корпусом в Алжире, но вернулся оттуда по состоянию здоровья. Умер Савари в Париже в 1833 году. Генерал Анри-Жак-Гийом Кларк, герцог Фельтрский, прозванный в армии Генералом-чернильницей, пробыл военным министром Наполеона до конца марта 1814 года. Он оказался одним из первых, кто изменил императору и перешел на сторону Бурбонов. В 1816 году был произведен в маршалы и снова стал военным министром. Умер в 1818 году. Дольше всех прожил префект столичной полиции Этьенн-Дени Пакье. В 1819–1821 годах стал министром иностранных дел, а при короле Луи-Филиппе — председателем палаты пэров. Умер в 1862 году в возрасте 95 лет. * * * Историк Е.В. Тарле утверждает: «Мале все это затеял один». И он, скорее всего, неправ. Генерал де Коленкур в своих «Мемуарах…» приводит следующий факт. Сразу после получения первых сведений о событиях в Париже Наполеон сказал ему: «Этот бунт не может быть делом одного человека». Очень важное признание, свидетельствующее о том, что Наполеон сразу понял суть произошедшего! У А.З. Манфреда по этому поводу читаем: «Он еще в России, под Дорогобужем, когда ему было доложено дело Мале, понял его истинный смысл. То был республиканский заговор, в том не могло быть сомнения. Материалы дела, с которыми он, прежде всего, ознакомился в Париже, полностью укрепили его в этом мнении». Историк Жан Тюлар по этому поводу высказывается несколько иначе: «Кто стоял за спиной Мале? Талейран и Фуше? Маловероятно. Нотабли? Конечно же, нет. Скорее всего, речь шла об уже наметившемся на юге сближении роялистов, объединившихся в Общество рыцарей веры (хотя они и действовали еще чрезвычайно осторожно), и горстки неисправимых республиканцев». Такое объяснение кажется более справедливым. Несмотря на различия во взглядах, роялисты и республиканцы вполне могли найти общий язык, чтобы объединить свои усилия во имя свержения Наполеона, узурпировавшего власть в дорогой им всем Франции. Но дальновидный Наполеон сразу понял, что ему было выгодно утвердить версию о том, будто бы генерал Мале был лишь психически больным одиночкой, ведь только безумец мог бы покуситься на власть императора. На Францию и всю Европу произвели глубочайшее впечатление та легкость, с которой Мале сумел убедить войска в смерти императора, и та пассивная покорность, с которой муниципальные власти подчинились его приказам. Французские историки Эрнест Лависс и Альфред Рамбо совершенно справедливо отмечают: «Инцидент этот свидетельствовал о том, насколько дело Наполеона, поставленное на карту в равнинах России, было непрочно в самой Франции. Все "установления Империи", весь ее блеск — все это держалось жизнью одного человека». Писатель Вальтер Скотт развивает эту мысль: «Во время пребывания Наполеона в русском походе составился заговор, доказавший, как нетверда была народная привязанность к императорскому правлению, какими легкими средствами можно было его ниспровергнуть. Власть императора казалась подобной крепкому высокому сосновому дереву, которое, распространяя вокруг себя обширную сень и вознося чело свое к облакам, не может, однако же, как дуб, пускать корни свои глубоко в недра земли, но расстилая их в стороны по поверхности, подвергается опасности быть низверженным первым ударом бури». В этих условиях ему, императору, было очень даже опасно признать перед всем миром, что заговорщик Мале не был одиночкой, а за ним стояли мощные подпольные силы той самой Революции, которые ему, Наполеону, так и не удалось до конца растоптать. Именно потому лживая версия о генерале Мале как о «безумном одиночке», столь удобная для Наполеона, надолго утвердилась в литературе, поддерживаемая сторонниками Великой Личности в истории. * * * После того как герцог де Ровиго стал посмешищем всей Франции, позволив арестовать себя во время попытки переворота, предпринятого генералом Мале, друзья стали советовать Фуше, что наступил подходящий момент, чтобы попытаться вернуться. Но ответ опального министра их удивил. — Мое сердце закрыто для всей этой человеческой суеты, — сказал он. — Власть больше не привлекает меня, в моем теперешнем состоянии мне не только желателен, но и совершенно необходим покой. Государственная деятельность представляется мне сумбурным, полным опасностей занятием. Что это было? Кокетство? Или этот человек, действительно, научился житейской мудрости, пройдя полный курс обучения в школе страдания? Биограф Фуше Стефан Цвейг пишет об этом следующее: «После двадцати лет бессмысленной погони за почестями стареющим человеком овладела глубокая потребность в отдыхе, во внутреннем успокоении. Кажется, в нем навсегда угасла страсть к интригам, и воля к власти наконец-то окончательно сломлена в этой так много метавшейся, беспокойной, ненасытной душе». Надо сказать, весьма спорное мнение. Все-таки не такой человек был Жозеф Фуше, чтобы быть окончательно сломленным. Для него, скорее всего, больше подходит следующее определение историка Альбера Сореля: «Партия жертв никогда не была его партией». Заговор генерала Мале заставил Наполеона бросить свою разбитую армию в снегах России и срочно вернуться в Париж. Среди прочих неотложных дел он отдал приказ и о проведении секретного расследования на предмет возможности участия в заговоре бывшего министра полиции Фуше. Впрочем, никаких доказательств этого обнаружено не было. Однако это никоим образом не говорит о том, что изгнанник Фуше совсем не был в курсе происходившего. Был, еще как был! И имел об этом весьма профессиональное суждение. Оно до такой степени интересно, что его хотелось бы привести практически без сокращений. Вот что написал Фуше о заговоре Мале в своих «Мемуарах…»: «Как Мале смог осуществить свой заговор, как смог стать хозяином в Париже? Вы скажете, что не было никакого указа Сената, но уверены ли вы, что внутри Сената не существовало очага оппозиции, который мог действовать в зависимости от обстоятельств? Я настаиваю на факте, что среди ста тридцати сенаторов было по меньшей мере шестьдесят, находившихся под влиянием господина де Талейрана, господина де Семонвилля[14] и под моим собственным, которые оказали бы содействие любой революции в целях самоспасения или для демонстрации своего согласия с этим тройным влиянием. Подобная каолиция не была ни невозможной, ни неосуществимой. Эта возможность объясняет создание Временного правительства, в которое вошли господа Матьё де Монморанси[15], Алексис де Ноай[16], генерал Моро, префект граф Фрошо и еще пятый человек, которого не назвали. Замечательно! Этим пятым человеком был господин де Талейран, а я должен был заменить отсутствующего генерала Моро, имя которого стояло в списке либо на всякий случай, либо для того, чтобы польстить армии. Что касается Мале, ценного инструмента, то он должен был уступить командование в Париже Массене[17], который, как и я, находился в отставке и немилости». Потрясающее признание! Фуше обвиняет господина де Талейрана в покровительстве заговору, называет себя в числе возможных членов незаконного Временного правительства. Далее Фуше анализирует причины поражения Мале и утверждает, что его погубила излишняя снисходительность: «Вместо того чтобы тут же убить Савари, Гюлена и его двух помощников Дусэ и Лаборда, Мале счел возможным ограничиться их арестом без пролития крови. Это ему удалось в отношении представителей полиции, которая была дезорганизована, как только Савари позволил себя схватить и позорно препроводить в тюрьму. Но как только сопротивление Гюлена заставило Мале вытащить пистолеты, его нерешительность тут же его и погубила». Своеобразная, но очень точная оценка! Нерешительность — это удел посредственности. Она идет от слабости характера. Очевидно, что сам Фуше в подобных обстоятельствах действовал бы по-другому. А теперь ознакомимся с главным выводом Фуше относительно того, был ли Мале безумным одиночкой: «Легкость, с которой был осуществлен захват власти, является признаком того, что это не было неожиданностью. Все было готово в Ратуше для начала работы Временного правительства. Бледный и дрожащий архиканцлер ждал, что его придут убить или отправить в тюрьму, как Савари. Что касается народа, то он не сделал ничего для успеха предприятия, сначала покрытого сумраком ночи, но потом он последовал бы за победителями в силу инерции, всегда вредной для слабых правительств». Очень суровый для Наполеона вывод. Его, конечно, нельзя считать полностью объективным, но и совсем проигнорировать его также невозможно. В книге Вальтера Скотта «Жизнь Наполеона Бонапарта» можно найти следующее мнение: «Мале держался перед смертью с наивеличайшей твердостью. Солнце всходило над Домом инвалидов, и работники золотили великолепный купол его, по именному повелению Наполеона, в подражание, как сказывали, виденных им в Москве. Пленник сделал несколько замечаний о том, как это украсит столицу. Идя к месту казни, он сказал таинственно, но угрюмо: "Вы поймали хвост, но вам не захватить головы!" Из этих слов заключили, что подобно тому как умысел адской машины, первоначально составленный якобинцами, был приведен в исполнение роялистами, так и этот заговор принадлежал роялистам, хотя был исполнен руками республиканцев. Истина эта, которая должна быть известна нескольким живым еще людям, до сих пор никем не обнаружена». * * * Заявление Фуше относительно заговорщической роли Талейрана невозможно оценить, не зная предыстории отношений этих двух неординарных личностей: с одной стороны, они были очень разными и непримиримо враждовали друг с другом, с другой — их противодействие безграничной власти Наполеона объединяло их и делало во многом похожими. Стефан Цвейг дает очень точную картину сопоставления этих двух выдающихся и противоречивых политических деятелей: «Эти два самых способных министра Наполеона — психологически самые интересные люди его эпохи — не любят друг друга, вероятно, оттого, что они во многом слишком похожи друг на друга. Это трезвые, реалистические умы, циничные, ни с чем не считающиеся ученики Макиавелли. Оба выходцы из церкви, оба прошли сквозь пламя революции, оба одинаково бессовестно хладнокровны в денежных вопросах и в вопросах чести, оба служили, одинаково неверно и с одинаковой неразборчивостью в средствах, республике, Директории, Консульству, империи и королю. Беспрестанно встречаются на одной и той же сцене всемирной истории эти два актера в характерных ролях перебежчиков, одетые то революционерами, то сенаторами, то министрами, то слугами короля, и именно потому, что это люди одной и той же духовной породы, исполняющие одинаковые дипломатические роли, они ненавидят друг друга с холодностью знатоков и затаенной злобой соперников. Они принадлежат к одному и тому же типу безнравственных людей, но если их сходство проистекает из их характеров, то их различие обусловливается их происхождением». Действительно, Талейран был из очень знатной аристократической семьи, а Фуше — из семьи потомственных моряков и купцов. Талейран пришел к революции сверху, как господин, вышедший из своей кареты, Фуше — снизу. Талейран, обладая тонкими манерами, добивался своего со снисходительностью барина, Фуше — с ревностным старанием хитрого и честолюбивого чиновника. Оба они любили деньги, но Талейран делал это их как аристократ (он любил сорить деньгами за игорным столом и в обществе красивых женщин. — Авт.), а Фуше — как купец, превращая их в капитал, получая барыши и бережливо накапливая.