— Когда капитан Лаборд сказал, что император жив, — продолжил Пикерель, — все стали кричать «Да здравствует император!», а я кричал громче всех. После этого граф Дежан переключился на Боккечиампе. — Кто освободил вас из тюрьмы? Это был обвиняемый Мале? — Я нисего не снал, — ответил корсиканец со страшным акцентом. — Камеру окрыфали, и я фисел потисать сфесим фостуком. — Что вы делали в префектуре полиции? — Я присол тута полусить документи для моей песопасности. Меня там арестофали. Я нефинофен. Потом председатель суда обратился к полковнику Раббу: — Вы читали указ Сената, приказы и прокламации? — Да, господин граф. И вот, как это произошло. В восемь утра прибежал мой адъютант и принес мне пакет. Он сказал, что сегодня много новостей. Он был очень взволнован. С первых его слов я понял, что император погиб под стенами Москвы. Я был так поражен этим известием, что даже вынужден был опереться о камин, чтобы не упасть. Когда он закончил чтение, я сказал: «Мы пропали. Что с нами теперь будет?!» Я быстро оделся и поехал на Вандомскую площадь. Там я увидел капитана Лаборда, и он спросил: что значит все происходящее? Я пошел к полковнику Дусэ, он закричал: «Что вы наделали, Рабб?» — Почему вы не сохранили при себе все эти документы? — Это моя ошибка, господин граф. Я был сам не свой. Я к ним даже не притронулся, их читал мой адъютант. Мне не 20 лет, и после известия о смерти императора, меня словно парализовало. После этого были допрошены еще несколько обвиняемых, но они ничего толком не знали и не могли сообщить ничего интересного. Наконец, председатель суда начал допрос капрала Рато. — Вы показали, что много раз видели обвиняемого Мале до 23 октября? — Прошу прощения, монсеньор, — отчеканил Рато, — но это чистая правда. — Это противоречит показаниям Мале, который утверждает, что никогда раньше вас не видел. — Прошу прощения, монсеньор, но я с ним виделся пять или шесть раз. — Свидетельствует ли это о том, что обвиняемый Мале посвятил вас в свои планы или хотя бы в часть своих планов? Рато отрицательно замотал головой. — Он вам сказал, что вы будете его адъютантом? — Прошу прощения, монсеньор, он сказал мне это только 23-го числа. — Кто познакомил вас с обвиняемым Мале? — Прошу прощения, монсеньор, меня с ним познакомил господин Лафон. — Но вас все же предупредили, что 23-го вы должны быть в униформе адъютанта? — Прошу прощения, монсеньор, меня никто не предупреждал. Утром генерал Мале сказал мне: «Вы теперь — мой адъютант. Теперь вы должны мне подчиняться». Я согласился, ведь никто не захочет вечно оставаться капралом. — Достаточно. Садитесь. Рато щелкнул каблуками и с достоинством дворового пса сел на свое место. — Заседание прерывается на два часа, — объявил граф Дежан. — Жандармы, уведите обвиняемых. * * * Было уже восемь часов вечера. Все страшно устали, и перерыв оказался весьма кстати. В десять часов вновь прозвенел звонок, объявляющий заседание открытым. — Жандармы, — провозгласил граф Дежан, — введите обвиняемых. Через десять минут все расселись по своим местам. — Все обвиняемые имели возможность высказаться? — спросил председатель суда у секретаря. — Да, господин председатель. — Тогда приступим к защите. Обвиняемый Мале, что вы можете сказать в свою защиту? Мале встал и громко объявил: — Человек, который взял на себя защиту прав своей угнетенной страны, не нуждается в защите: он либо побеждает, либо умирает! Шум прошел по залу заседаний, и председатель суда поспешил обратиться к другому обвиняемому: — Обвиняемый Лаори, вам слово. — Хочу сказать, господа, я думал, что начинается новое 18 брюмера. Я пошел за генералом Мале, как 12 лет назад я пошел за генералом Бонапартом. — Это серьезное преступление — верить в возможность революции при правлении Его Величества Императора. Фанно де Лаори лишь усмехнулся. — Вчера вечером, — сказал он, — я узнал, что нас будут судить сегодня. Я попросил света, чтобы иметь возможность хорошо подготовиться к защите. Мне его не дали. Я не говорю уже об адвокате. — Точно! — выкрикнул Гидаль. — Не дали ни свечи, ни бутылки вина! Граф Дежан сурово посмотрел на Гидаля: — Обвиняемый Гидаль, правильно ли я вас понял, вы хотите что-то сказать в свою защиту? Мы вас внимательно слушаем. Гидаль, и так уже приговоренный к смертной казни как английский шпион, лишь усмехнулся в ответ и сказал: — Пусть свершится моя участь! — Теперь вы, майор Сулье защищайтесь, — сказал граф Дежан, а затем спросил: — Что вы можете сказать в свое оправдание? — Увы, монсеньор, — пробормотал Сулье, оглядываясь по сторонам, словно ища защиты у окружающих, — я обращался к адвокату, но мне не ответили. — Пока его нет, защищайтесь сами. Сулье встал. Он был бледен. Словно через силу он вымолвил: — Господа, мне 45 лет, 25 из них я нахожусь на службе. У меня 14 ранений и четверо детей. В прошлом году нас окружили в Испании. Я командовал гарнизоном. Мне предлагали 500 тысяч франков и чин генерала, но я не сдался. Я ответил им огнем. Потом мы сделали вылазку и пробились к своим. Проверьте у Его Превосходительства военного министра, он вам все это подтвердит. Я невиновен и взываю к справедливости. У меня четверо детей… — Майор, — сказал граф Дежан, — будьте спокойны. Мы тщательно изучим ваше дело. Потом он обратился к Боккечиампе: — Суд предоставляет вам слово. — Я просил атфоката, я плоко кофорю по-франсуски. Кте мой атфокат? — Все адвокаты во Франции уже давно спят! — выкрикнул с места Гидаль. — Говорите, Боккечиампе, мы вас поймем. — Коросо! Я нефинофен. Мой атфокат опяснил пы фам… Я нефинофен. — Вы, полковник Рабб? — Господин граф, я полностью полагаюсь на торжество правосудия… — Тогда вы пропали, — перебил его Гидаль, сопроводив свои слова грязным ругательством. — Вы, капитан Бордерьё? — Моя защита не будет долгой. Да здравствует император! — Кто еще хочет что-то сказать в свое оправдание? — Я еще ничего не сказал, — поднял руку капитан Пикерель. — Хорошо, говорите. — Минуточку, — сказал Пикерель, легко сказать «говорите», но я не адвокат, а ведь я просил себе защитника.