Прибывшая очередная эстафета, чудом прорвавшаяся сквозь казачьи заставы, доставила подробности, которые подтверждали сообщения генерала Савари. Но военный министр Кларк по-прежнему усматривал в этом деле обширный заговор, и его сообщения все время беспокоили императора, которого поведение скомпрометированных лиц возмущало до такой степени, что он говорил об этом, не переставая. — Рабб — дурак, — негодовал Наполеон. — Ему достаточно показать большой печатный бланк с поставленной на нем печатью. Но как был обойден и обманут Фрошо, человек умный, человек с головой? — Он — старый якобинец, — предположил де Коленкур, — наверное, его снова соблазнила республика. — Конечно, он привык к переворотам, и этот переворот удивил его не больше чем десяток других, которые он видел на своем веку. Известие о моей смерти показалось ему, по-видимому, правдоподобным, и, прежде чем вспомнить о своем долге, он задумался о том, как бы сохранить свое место. Он присягал добрых 20 раз, и присягу, которая связывает его со мной, он забыл так же, как и другие. Быть высшим должностным лицом города Парижа и без всякого сопротивления приготовить в городской Ратуше, в своем собственном помещении, зал заседаний для заговорщиков, не навести никаких справок, не принять никаких мер, чтобы воспротивиться заговорщикам, не сделать ни одного шага, чтобы поддержать авторитет своего законного государя! Он, должно быть, участник заговора, потому что подобная доверчивость со стороны такого человека, как Фрошо, необъяснима. — Савари сделал большую ошибку, не арестовав его. — Он еще больший изменник, чем Мале, которого я прощал четыре раза и который всегда занимался заговорами. Что касается Мале, то это его ремесло. — Милосердие Вашего Величества тяготило его. Это же сумасшедший. — Да, но Фрошо — член государственного совета, начальник администрации важнейшего департамента Франции, человек, осыпанный моими благодеяниями! Это возмутительная подлость и измена! Ему нечего было бояться умереть с голоду, если он потеряет свое место. Зато он потерял свою честь. Думает ли он, что его честь менее драгоценна, чем его место? Если бы даже Мале сделал Фрошо первым министром, то он не спас бы его от позора измены своему долгу и своему благодетелю. Я хорошо знаю, что не всегда можно особенно полагаться на людей, которые смотрят на военную карьеру только как на ремесло, на выгодную спекуляцию и готовы служить всякому, кто оплачивает их риск соответствующим окладом, но ведь Фрошо — высшее должностное лицо, человек с большим состоянием, отец семейства, обязанный показывать своим детям пример верности своему государю, которая является первейшим долгом каждого! Я не могу поверить в такую подлость. Император был в негодовании. Он казался оскорбленным до глубины души. Судя по тому, что император говорил потом Коленкуру и что он рассказывал также Дюроку и Бертье, он изменил свое мнение насчет министра полиции Савари и понимал, быть может, лучше, чем это понимали в Париже, как именно мог быть захвачен врасплох и арестован этот министр, даже если заговор являлся замыслом и делом одного Мале. Генерал Кларк продолжал подозревать, что к заговору причастны и высокопоставленные лица. Имя Фрошо, который скомпрометировал себя, придавало этому мнению вес в глазах императора. Камбасерес и Савари держались, к счастью, противоположного мнения. Последний продолжал говорить о генерале Фанно де Лаори как о жертве обмана, который ничего не знал до того, как за ним пришли в его тюрьму. Донесение префекта полиции и другие донесения были в том же духе. Генерал де Коленкур в своих «Мемуарах…» пишет: «Пример, который показал смельчак Мале, и поведение префекта департамента Сены дали императору пищу для серьезных размышлений. В особенности его беспокоило то впечатление, которое это происшествие должно было произвести в Европе. Была доказана возможность подобного предприятия, хотя результат и показал невозможность успеха; уже одно это казалось императору серьезным посягательством против власти, открывающим для кое-каких горячих голов, агентов Англии, путь к созданию беспорядков и покушений. В Париже он забыл бы об этом происшествии через двадцать четыре часа, но в шестистах лье от Парижа в тот момент, когда там могли в течение некоторого времени оставаться без известий о нем и об армии, были все основания для беспокойства. Предприятие, которое человек оказался в состоянии задумать один в стенах своей тюрьмы и осуществить с помощью ложных сообщений через четверть часа после выхода из нее в центре столицы, на глазах устойчивого правительства и бдительной администрации, могло соблазнить также и других интриганов. Таковы были мысли, осаждавшие императора, а также и нас, и обстоятельства, в которых мы находились, придавали им особое значение». Но вернемся в Париж. Сидя в тюремной камере, обессиленный генерал Мале старался ни о чем не думать. До него уже дошла информация о том, что в соседних камерах находятся почти все участники заговора. Один лишь аббат Лафон, как мы уже знаем, сумел предусмотрительно исчезнуть из Парижа. В тюрьму была заключена также и жена Мале. (После смерти мужа, она будет освобождена, и ей будет дана небольшая пенсия, а после Реставрации Людовик XVIII предоставит сыну генерала Мале военную пенсию. — Авт.) * * * Следствие длилось всего четыре дня, и 28 октября заговорщики предстали перед военным судом. В половине восьмого утра председательствующий граф Дежан открыл заседание. Обвиняемые Мале, Фанно де Лаори, Гидаль и их сообщники были введены в зал и усажены слева от судей. Начался традиционный опрос обвиняемых: имя, фамилия, место рождения, возраст и так далее. Всего на скамье подсудимых сидело 22 человека. Это были: Мале, родился в Доле (Юра), 58 лет, бригадный генерал; Фанно де Лаори, родился в Гавру (Майен), 46 лет, бригадный генерал; Гидаль, родидся в Грассе (Вар), 47 лет, бригадный генерал; Сулье, родился в Каркассоне (Од), 45 лет, командир батальона, майор 10-й когорты национальной гвардии; Рабб, родился в Пеме (Верхняя Сона), 55 лет, полковник национальной гвардии Парижа; Пикерель, родился в Нёфмарше (Приморская Сена), 41 год, капитан 10-й когорты национальной гвардии; Стинхувер, родился в Амстердаме (Нидерланды), 49 лет, капитан той же когорты; Прево, родился в Клермоне (Уаза), 23 года, лейтенант той же когорты; Ренье, родился в Шато-Рено (Луара), 34 года, лейтенант той же когорты; Леби, родился в Вимутьере (Орн), 39 лет, лейтенант той же когорты; Гомон, родился в Меце (Мозелль), 44 года, су-лейтенант той же когорты; Лефевр, родился в Лилле (Нор), 45 лет, су-лейтенант той же когорты; Бордерьё, родился в Роанне (Луара), 41 год, капитан полка гренадеров Парижской гвардии; Руфф, родился в Буксвейе (Нижний Рейн), 48 лет, капитан того же полка; Годар, родился в Париже, 52 года, капитан того же полка; Бомон, родился в Пуатье (Вьенна), 39 лет, аджюдан того же полка; Виальвией, родился в Кресе (Пюи-де-Дом), 31 год, аджюдан того же полка; Карон, родился в Париже, 39 лет, аджюдан того же полка; Жюльен, родился в Фарен-Вонтэн (Форез), 29 лет, сержант того же полка; Кометт, родился в Париже, 28 лет, сержант того же полка; Рато, родился в Бордо (Жиронда), 28 лет, капрал того же полка; Боккечиампе, родился в Олеста (Корсика), 42 года, в течение десяти лет заключенный в государственной тюрьме Парижа. Когда формальности были закончены, обвиняемый Фанно де Лаори попросил слова. Он сказал: — Господин председатель, бумаги, которые были отняты у меня при аресте, необходимы мне для защиты. Я надеюсь, меня не осудят, предварительно не выслушав. Во время допросов в полиции меня обвинили в том, что я был одним из главных действующих лиц еще одного заговора, имевшего место два года назад. В бумагах, о которых я говорю, якобы есть доказательства этого. Сейчас они мне нужны. — Но сегодня речь не пойдет о прошлых заговорах, — возразил ему председатель суда. — Ваша прошлая деятельность никак не повлияет на решения суда, который я имею честь возглавлять. — Раз вы отказываете мне в том, что я прошу и на что я имею полное право, мне нечего больше сказать. — Вас будут судить только по факту того обвинения, которое обращено на вас сегодня. Я обещаю вам. Сказав это, граф Дежан велел Фанно де Лаори сесть и обратился к генералу Мале: — Обвиняемый Мале, прошу вас встать. При этих словах взгляды всех присутствующих сконцентрировались на генерале, одетом в синий мундир без знаков отличия. Мале встал, сложил руки на груди и гордо посмотрел на судей. — На столе лежат два пистолета, изъятые у вас. Вы их узнаете? — Да, узнаю. — Теперь, когда вы признались, нет смысла задавать вам другие вопросы. Мой следующий вопрос обвиняемому Лаори: вы участвовали в аресте министра полиции, потом заняли его место и даже успели подписать несколько документов — что вы можете сказать по этому поводу? — Идя арестовывать министра полиции, — сказал генерал Фанно де Лаори, — я подчинялся приказам Мале. Что касается должности министра, то я согласился на нее исключительно потому, что волновался за судьбу герцога де Ровиго. Это был мой единственный мотив, но если бы я, действительно, считал себя министром, я воспользовался бы своим положением не только для того, чтобы освободить нескольких пленников, с которыми я находился в тюрьме Ля Форс. Скажу больше: я согласился стать министром из благородных побуждений, я хотел спасти жизнь министра. Когда он попал в мои руки, моими первыми словами было заявление о том, что ему повезло, что он попал ко мне, что я не причиню ему зла. И в тюрьму я его отправил для его же безопасности. Я отказываюсь признавать то, что я узурпировал эту должность. Покажите мне хоть один документ, где я реально пользовался бы своим новым положением. — Вы слишком умны, чтобы не понимать характер происходившего. Признайте: ведь вы сразу догадались, что показанные вам Мале документы не являются подлинными? — Господин председатель, — снова заговорил Лаори, — мне объявили, что я свободен. Выйдя из тюрьмы, я встретил генерала Мале, который передал мне пакет с указом Сената и рассказал о гибели императора. Речь шла о формировании нового правительства. Честно говоря, я думал, что это революция, а вовсе не заговор. — Но вы должны были знать бывшего генерала Мале. — перебил его граф Дежан, — Не сидел ли он сам раньше в тюрьме Ля Форс? — Да, но, после того как он вышел из тюрьмы, у меня с ним не было ни прямых, ни косвенных контактов. Я не знал, что происходило, а сам должен был уехать в Соединенные Штаты. Выходя из тюрьмы лишь для того, чтобы быть высланным за границу, я больше, чем кто-либо, заслуживал лучшей участи. Если попытаться прочувствовать мое душевное состояние, можно лучше понять причину, по которой я согласился на сделанные мне предложения. Тем более мне не оставили времени подумать. Мале сказал мне: «Нельзя терять ни минуты». Я пережил 18 брюмера. Это была революция, которая делалась почти так же, и вы все это прекрасно знаете. В конце концов, любой человек имеет право на ошибку. — Никто и не утверждает, что вы были главой заговора, — сказал председатель суда. — Но тем не менее есть объективные доказательства того, что вы в нем участвовали. Затем вопросы были заданы генералу Гидалю, но тот каждый раз отвечал одно и то же: что он все сказал на предварительных допросах и что он имеет право на защитника… После этого попросили подняться нескольких офицеров 10-й когорты национальной гвардии, и Гидалю был задан вопрос, узнает ли он этих людей. Генерал лишь пожал плечами: — Я не знаю этих людей. Когда обратились к майору Сулье, тот так разволновался, что не мог толком отвечать на вопросы. — Вы лично видели так называемый указ Сената об учреждении Временного правительства? — Нет, монсеньор, — еле выдавил из себя Сулье. — Мне что-то зачитали, но я так плохо себя чувствовал, что ничего не понял. Потом он начал сбивчиво объяснять, что лишь дал приказ своей когорте построиться. Судорожно ища оправдания, он заявил: — Увы, монсеньор! Весть о смерти императора лишь усилила мою болезнь. Начался жар, и я вынужден был за четверть часа поменять четыре рубашки. — Это правда, — подтвердил капитан Пикерель. — Я готов. — Раз уж вы заговорили, — перебил его председатель суда, — вам слово: что вы можете сказать в свое собственное оправдание? — Черт возьми! Господин председатель, меня разбудили в три часа ночи и сказали, что господин майор требует меня к себе. Когда я явился к майору, он сказал мне: «Мой капитан, должен сообщить вам грустную новость». Я еще переспросил его, не отправил ли меня военный министр в отставку. «Нет, — сказал он, — император умер!» Я был так поражен, что еле удержался на ногах. Потом майор сказал мне, чтобы я сходил за шпагой и был готов к выступлению. Это что, преступление? Когда майора Сулье вновь спросили, кто отдал приказ 10-й когорте выходить из казармы, тот замялся. Генерал Мале повернулся к нему и что-то шепнул ему на ухо. После этого майор ответил: — Я плохо помню, но генерал Мале мне подсказал, что этот приказ отдал он. — Это правда, — подтвердил генерал Мале. — Да, вы же видите, я просто был вынужден. — промямлил майор Сулье. — Если мне предоставят слово, — вновь вмешался в ход заседания генерал Мале, — я расскажу, как все было. Когда я пришел к майору, я застал его в постели. Он был очень болен. Я потребовал, чтобы когорту построили для зачтения документов, подтверждающих смерть императора. Майор приказал когорте поступить в мое распоряжение. Он подчинился, так как думал, что я, действительно, являюсь генералом, присланным Сенатом. Я играл свою роль, а его долг предписывал ему подчиняться мне. — Его долг состоял в том, — крикнул возмущенный граф Дежан, — чтобы остановить вас! Не моргнув глазом, Мале продолжил: — Еще раз повторяю, господин председатель, это я ввел всех в заблуждение! Все эти офицеры невиновны. Прошу виновником всего считать меня, и только меня одного. Ему возражали, что заговор невозможно осуществить одному. Особенно настаивал на этом граф Фрошо, тоже попавший в число судей. — Но тогда кто же ваши сообщники? Назовите их. — Странный вопрос, — хмыкнул генерал Мале. — Мои сообщники — это вся Франция. И вы тоже, месье Фрошо, если бы я довел свое дело до конца. Потом председатель суда обратился к капитану Пикерелю: — Вы присутствовали при аресте министра полиции? — Да, господин председатель. Он мне еще сказал, что он министр полиции. Я ответил, что не имею чести его знать. Он спросил, кто направил меня к нему? Я сказал, что меня направил какой-то генерал, которого я никогда до этого не видел. Честное слово, я ничего не знал. Председатель уточнил: — Это вы или Гидаль сопроводили министра полиции в тюрьму? — Ну, это был точно не я… — Это был я, — перебил его Фанно де Лаори. — Я сидел в тюрьме и готовился эмигрировать в Соединенные Штаты. Потом появился генерал Мале, и я поверил ему. В этом заключается вся моя вина. Кроме того, я получил от Мале приказ убить министра полиции, но я не сделал этого и препроводил его в тюрьму. Таким образом, я спас ему жизнь.