– Хорошую музыку играют? – не мог отстать дядя Витя. – Вам не понравится, – вздохнул админ. – Это почему? – возмутился Виктор Андреевич, почувствовав, что его считают замшелым и отсталым. – Она, как бы сказать… Тяжелая. – Я, между прочим, старой гвардии. Рок – моя юность, – гордо сказал дядя Витя. – Так, говоришь, они популярны? – Да, – не понимал админ, чего от него хочет гендиректор, у которого опять, видимо, что-то заклинило в голове. И зачем-то добавил: – Записывают в Берлине новый альбом. Они и в Европе популярны. То, что Синий действительно популярный, стало для дяди Вити сюрпризом – он-то думал, что эта наглая морда с пирсингом играет с какой-нибудь никчемной кучкой неудачников в гараже да выступает в затхлых местах два раза в год. А тут вон оно что! Их и в Европах слушают! Глядишь, и не такой уж этот огрызок общества нищеброд. С помощью своего того же админа он нашел информацию о группе в Интернете и даже посмотрел несколько клипов. Первый же, посвященный нелегким отношениям жертвы и психа, который преследовал ее даже во сне, поверг его в легкий шок: и сюжет, и музыка, и тексты. Это был даже не клип, а скорее короткий триллер со вставками сцены, на которой играли музыканты. Псих-маньяк – он же солист – гонялся за девушкой то один, то в компании совершенно гнусного чучела, постепенно сводя ее с ума. И атмосфера ненормальности была такой яркой, что даже дяде Вите с его железобетонным характером стало не по себе. На экране монитора Келла выглядел иначе, нежели в жизни – с лица исчезли дурашливость и дерзость, зато появились сосредоточенность и жесткость. Келла, больше похожий не на человека, а на синеволосого демона остервенело стучал по тарелкам и бочкам, создавая ритмичную атмосферную и очень громкую агрессивную музыку. В конце клипа сверху стала капать кровь – начался этакий алый зловещий дождь, и каждый удар палочками сопровождался кровавыми брызгами. А на последних секундах на напольном томе и вовсе вдруг откуда ни возьмись появилась голова маньяка-солиста, вращающая глазами и шепчущая последние слова песни. Что-то о том, что лирический герой все равно найдет ту, которую любит своей черной извращенной любовью, даже если ему придется вернуться за ней из другого мира. Напоследок прошептав: «Кошмарных снов», голова лопнула, забрызгав кровью и камеру. Клип закончился. – Однако, – только и сказал Виктор Андреевич, про себя вдруг решив – хорошо, что его зятьком стал не солист – беловолосый тип с окровавленным лицом и дырами вместо глаз, который по совместительству играл и психа. Следующим видео, которое довелось увидеть Виктору Андреевичу, стало соло ударника НК с живого последнего выступления в столице, которое проходило летом. На нем, в дерзких огнях прожекторов и софитов, Келла больше был похож на человека – без грима, в черной футболке и в военного цвета штанах. Он, растворяясь в музыке, умело и быстро отбивал ритм, под который прыгала и кричала огромная толпа людей. Камера объезжала его массивную ударную установку кругом, и видно было и сосредоточенное лицо Келлы, и быстрые точные удары рук, и спину, по которой тянулся тонкий белый провод. Закончив, он вскочил со своего места, держа в поднятой руке обе палочки, и зрители приветствовали его еще громче. Раздался рев бас-гитары и на сцене вспыхнули алые огни. – Классно, да? – с горящими глазами спросил админ, на миг забывшись. Ударник НК очень ему импонировал – играл, казалось бы, так легко, но так талантливо. – Да? – поскреб щеку дядя Витя. Он был крайне удивлен. – Послал Бог зятька. – Что? – не понял админ. – Ничего, – рявкнул дядя Витя. – Иди уже работать, чего расселся, умник?! Увиденное еще долго не давало ему покоя. И даже почему-то захотелось играть на барабанах, а то в юношестве у него была только одна гитара. Декабрь В комнате царил полумрак из-за плотно задернутых штор – горел лишь нижний свет, и негромко играла расслабляющая музыка. Мы сидели друг напротив друга. Антон откинулся на спинку стула и сложил руки на груди, внимательно за мной наблюдая. В его серых глазах таились и недоверие, и интерес, и некоторая даже жадность. А я затягивала волосы в высокий хвост. – Готов? – спросила я, улыбаясь. Антон в ответ только кивнул и на его губах заиграла едва заметная улыбка. Он ждал. Я встала со стула, по своему мнению, весьма изящно, махнула хвостом и встала посредине комнаты – так, чтобы Антон четко меня видел. И широко улыбнулась ему, кокетливо поведя плечами. Он, предвкушая зрелище, подавался вперед, ставя на стол оба локтя и не сводя с меня глаз. Я хотела показать ему небольшой импровизированный танец. Не то, чтобы я стала невероятно танцевать, но все-таки кое-чему научилась на пол-дэнсе, да и занятия по стрип-пластике, на которые я записалась не так давно, дали свое – кое-какие движения давались мне хорошо, но я долго тренировалась, прежде чем решилась на подобное. Мне хотелось заставить Антона скучать по мне еще больше. А он был только за. Я встала в соблазнительную, по мнению своего преподавателя по пластике, статистическую позу и слегка повела плечами, неотрывно глядя на Антона, словно спрашивая, готов ли он к моему маленькому представлению. На мне были свободная белоснежная футболка, оголяющая одно плечо, и черные леггинсы, ибо шорты с такими синяками на ногах от пилона я надеть не рискнула. Музыка сменилась, стала ритмичной и пьянящей. Под такую только и нужно показывать откровенные танцы, предназначенные лишь для одних глаз – глаз любимого человека. Надеюсь, они не вывалятся от увиденного. Несколько базовых элементов грудной клеткой и бедрами, которые, как я надеялась, получились изящными, красивые, но простые связки, грациозная волна корпусом, над которой я больше всего билась на тренировках, – все шло по плану. Плавные движения, изящные развороты на месте, эффектные наклоны и разлетающиеся дерзкой волной волосы – все это заставляло Антона смотреть на меня пристально, не отрывая глаз. Мне хотелось показать ему небольшой, но чувственный спектакль, вместо слов в котором были движения, чтобы он знал, как я скучаю по нему и как жду встречи с ним. И музыка лишь подчеркивала мои основные реплики. Наверное, еще полгода назад я бы и не подумала, что смогу танцевать столь откровенный танец кому бы то ни было, однако сейчас стеснение как рукой смахнуло, вместо него остались уверенность в себе и в своей женственности. Я знала, что Антону нравится мой танец, и от этого чувствовала себя более раскрепощенной и – парадокс! – любимой. Музыка задавала ритм и настрой. Пара круговых движений плечами и приседаний с прямой спиной, скрутка, прогиб назад, манящее движение рукой, стирающее с лица Антона ту самую полуулыбку, еще одно плавное приседание, которое должно было стать переходом из верхнего положения в нижнее, и которое я считала самым ярким элементом своего танца, и… И тут в комнату без стука ворвались. Дверь распахнулась и на пороге появился Леша с весьма недовольным выражением лица. – Дорогая племянница, ты не могла бы сделать музыку тише, – начал он и тотчас замолчал. А я от неожиданности упала на пол, больно ударившись коленом. Как же так вышло, что я не закрыла комнату на замок?! – Я этого не видел, – закрыл руками глаза дядя. – Очень смешно, – сказала я злобно. – Что происходит? – высунулась из-за его спины любопытная Нелли. – Приватные танцы, – известил весь дом дядя. – Какие танцы? – откуда ни возьмись, появился в коридоре и Томас, который непонятно когда вернулся из мастерской. – Тебе, как отцу, лучше не знать, – сообщил Алексей. – Какие, какие, какие? – заклинило Нельку, которая забежала в комнату. – Стриптиз, что ли?! – Выйдите все отсюда! – крикнула я и резво соскочила с пола, смущенная и злая на весь белый свет. Я сделала музыку тише и с ужасом глянула на экран компьютера. Антон сидел, демонстративно закрывая лоб ладонью, и тихо смеялся. Этот танец я должна была показать ему по скайпу. Нелли тоже его заметила и стала активно махать руками и слать приветы. К ней присоединилась прискакавшая на шум Кира. Дядя одарил меня весьма выразительным взглядом, поняв, что танец был предназначен Антону. Зато Томас, который, кажется, понял, в чем дело, попросил всех удалиться. – Дайте влюбленным пообщаться, – сказал он громогласно. – Катенька, станцуй сынку что-нибудь еще. Танцевать я отказалась. Села на стул и, подперев сцепленными в замок пальцами подбородок, уставилась на Антона. Тому все еще было смешно. – Что за взгляд, детка? – поинтересовался Тропинин. Кажется, он был довольным. – Сам подумай. Они все испортили, – выдохнула я. – Мне неловко. – Все было здорово, – возразил он. – Эффектно. Не думал, что ты умеешь быть такой, – понизил парень голос. – Не только Алины могут быть пластичными, – фыркнула я. – Не начинай. – Не начинаю. – Покажешь мне все от начала и до конца вживую, – сказал Тропинин самоуверенным тоном повелителя всего мира. Все-таки танец задел его. И тут меня как ледяной водой окатило. – Слушай, а они тут давно? – прищурилась я, глядя не в лицо Антона, а на задний план – на полуоткрытую дверь, в которой торчали две головы. – Кто? – не сразу понял он. И резко обернулся. Келла и Рэн, выглядывающие из-за двери, как два озабоченных школьника, с хохотом убежали. Я шумно выдохнула от возмущения. Антон вскочил на ноги – еще секунду назад он был расслабленным и довольным, а теперь на его лице расписалась холодная ярость. – Катя, минуту, – бросил он, прежде чем выйти из комнаты. Где-то внизу послышались громкие крики. Антон довольно быстро вернулся, но крики не прекращались. Сел на свой крутящийся стул и улыбнулся в камеру, заставляя мое сердце плавится от любви. – Ты их бил? – полюбопытствовала я. – Запер в кладовке, – отозвался Тропинин. – Хочешь, я сыграю тебе на гитаре, любовь моя? Мы разговаривали еще часа полтора, и я даже забыла о случившемся, растворяясь во взгляде и голосе Антона, а потом в его комнату ворвались Келла и Рэн – злые и красные от переполняющего их негодования. Я думала, Антон пошутил, но он действительно каким-то образом запер их в кладовке, а так как в доме никого больше не было, то и открыть замок им, соответственно, никто не мог. Парням пришлось выбивать дверь. И добрыми ни гитарист, ни ударник не выглядели. Тропинин спешно попрощался со мной, скороговоркой сказав, что любит, и связь прервалась. Мне оставалось лишь ждать нового звонка. И скучать. Я поняла, что время – самая странная вещь на земле. То оно бежит так быстро, что, кажется, обгоняет мысли. А то замедляется настолько, что невыносимо долго приходится ждать даже удара собственного сердца. Я стала узником времени.