Алексей рассказал другу про свою встречу с полковником Енисеевым в Москве, разумеется, не упомянув о его просьбе и дальнейшей совместной жизни с его дочерью, которая похитила у своего фиктивного мужа и душу, и сердце. Иначе как объяснить то, что он вроде бы и здесь, но чувствует себя опустошенным? Будто самая главная, самая лучшая его часть осталась дома, и от этой разлуки болит и ноет все тело и сознание. – Да, я слыхал, что после отставки Енисеев как никогда вошел в силу, – качал головой Федор. – Но ты знаешь, чем больше денег, тем больше проблем. Там кому-то перешел дорогу, здесь тебе кто-то позавидовал, тут кто-то решил отщипнуть от тебя кусочек, решив, что от тебя не убудет... Да и кто из нас безгрешен? Но я никогда не стремился обладать большими деньгами именно потому, что они создают большие трудности. А потом из-за этого страдают родные. Я даже слышал такое, что с женой его случился вовсе не несчастный случай. Впрочем, это только сплетни, а не факт. И девочку жалко – такая хорошая девочка у Володи была – да ты ее видел, наверное? Алексей кивнул, чувствуя, как против воли заливается краской. Федор, однако, не обратил на это никакого внимания: – Вот уж кому не позавидуешь... Быть богатой невестой – это, брат, та еще морока. Сколько стервятников захотят ограбить, сколько альфонсов – пожить за ее счет... Родин подумал, что уж этого он не позволит, об этом он позаботится... выберет Наде хорошего человека – при деньгах и совести – если только её отец не сможет сам этим заняться. В подарок хозяевам Алексей привез несколько килограммов Алтайского горного меда в пластиковых контейнерах, и он так им понравился, что они взяли с него обещание прислать еще, когда он вернётся, транспортной компанией. На каждые последующие выходные, что он провел у Федора, к ним привозили внучку Оленьку, и Родин с удовольствием общался с ней, читая книги, бегая в догонялки, а иногда даже не брезгуя игрой в куклы. Эта теплая семейная атмосфера исцеляла его душу, а безудержная тоска по Наденьке постепенно превращалась в светлую, мудрую печаль. И по истечении намеченных трех недель он почувствовал в себе силы взглянуть ей в лицо. Глава 34. Он вернулся Надя жила без мужа почти как обычно – это удавалось ей, потому что она до отказа заполнила свой день разнообразными делами и заботами. Прилежно училась, общалась с Таней, помогала бабе Зине по хозяйству, возобновила занятия скрипкой с Адрианом. Она теперь сама ходила к нему на студию – чтобы поменьше обременять его и побольше двигаться. Адриан хотел было отказаться от оплаты, но все, на что согласилась Надя – это скидка в 100 рублей. Печаль ее отступила, спряталась в потайные уголки сознания, ожидая своего времени. Ее время наступало вечером после ужина. Вымыв посуду, Надя отправлялась в рейд по памятным местам, где они проводили время вместе с Алёшей. Сначала лавочка за сараем. Подолгу находиться там было уже холодновато, но Надя каждый вечер присаживалась на минутку и, прикрыв глаза, представляла, что ее муж и повелитель сердца сидит рядом, рассказывает ей что-нибудь своим мягким рокочущим баритоном. Может быть, даже говорит комплименты или признается в любви – в своей манере, так что нельзя понять: это он всерьез, по-взрослому, или просто дразнится и имеет в виду свои дурацкие дружеские чувства. Да пусть хоть бы и так – все же какая-то надежда. А теперь – одна тоска. Ирония судьбы: Надежда без надежды... Потом Надя шла к себе, но проходя мимо комнаты мужа – запертой на ключ, как выяснилось в первый же день – прислонялась к ней лбом и горестно шептала что-нибудь вроде: – Алёша, вернись ко мне, пожалуйста, вернись! Я не могу без тебя, я не живу без тебя, меня словно разрезали на две половины и одну увезли так далеко, что вторая вот-вот умрёт..! Так больно было ей, так тоскливо... С трудом засыпала она в своей постели и почти всегда в слезах. Надя не позволяла себе реветь, чтобы не быть утром опухшей, чтобы не знали все вокруг, как ей плохо, как одиноко... но одну-две слезинки удержать не могла. Как можно не плакать, когда сердце твое разбито на мелкие осколки? Однако, постепенно жизнь начала налаживаться. Вася часто заходил по-дружески поддержать её, они даже иногда обсуждали темы из Надиной учёбы, и молодой человек порой высказывал весьма здравые мысли, ничуть не хуже Алёши. Постепенно Надя привыкала к его присутствию в своей жизни и сама иногда расспрашивала Васю о его учёбе и помогала ему по мере сил с непрофильными предметами. Между ними завязывались настоящие теплые дружеские отношения, и хотя Надя порой замечала на себе весьма двусмысленные взгляды Шехонина-младшего, в остальном ей очень нравилось с ним общаться, принимать от него заботу и самой помогать ему. Множество тем затрагивали они в разговорах, и эти беседы выгодно отличались от бесед с Алёшей взаимным равенством собеседников, тогда как муж всегда априори считал Надю наивной в силу молодости. В чем-то, конечно, уступала она и Васе, у него было больше опыта в некоторых сферах жизни, зато в других вопросах превосходила его значительно. Васе нравилось слушать, как Надя играет на скрипке – по крайней мере, он так утверждал и на ее предложение помузицировать всегда отвечал согласием. Сам он не играл на музыкальных инструментах и не очень-то жаловал мужчин-музыкантов, особенно Адриана. – Этот хлыщ мне не нравится! – сказал как-то Вася, узнав, что Надя берет у него уроки. – Выглядит, как п*р, и при этом смотрит на тебя... плотоядно. Сразу ясно, извращенец какой-то... Надя не смогла удержать смеха, как и всегда, когда слышала, как ее друг высказывается о ее учителе музыки. – Вась, ну ты сам себя послушай! Ну где тут логика? – Логика-шмогика... говорю тебе, не нравится он мне и все тут. Давай договоримся, что если он начнет себя как-то странно вести, ты сбросишь мне экстренный вызов. Я хоть с работы сбегу, но тебя спасу! Надя снова хихикнула: – Спасибо, ты настоящий друг! Но беспокоишься понапрасну. Если бы Адриан был извращенцем, я бы это уже знала – он бы столько не продержался. – Много ты понимаешь в извращенцах! – А ты? – Уж побольше твоего! Вася так близко подошел к Наде, так низко склонился над ней, так заблестели его глаза, что ей захотелось отшатнуться, но она боялась обидеть его и пришлось придумать повод, чтобы отойти. Иногда Надя приглашала на эти посиделки третьей Таню, и тогда все происходило более мирно, но парень становился угрюмее, а подруга отчего-то не любила эти встречи. Зато было очень весело ходить на горку, которую в середине ноября установили на площади. Снег лег уже основательно – ночью так подмораживало, что утром даже щипало нос. Надя не привыкла к таким морозам в ноябре, но ей все равно нравилась эта погода – ясная, холодная и сверкающая. В субботу она была там с Таней, а в воскресенье – с Васей. Целая ватага детишек, закутанных в пуховики и тулупчики, носилась по площади, скатывалась с горки и устраивала кучу-малу, выбрасывая в воздух тучи мелких сухих снежинок, ослепительно сиявших в солнечном свете. – Какая красота! – вздохнула Надя, глядя на то, как малыши весело барахтаются в снегу, хохоча и вереща от радости. – Неужто в Москве не так красиво? – недоверчиво поинтересовался Вася, смахивая снежинки с воротника ее зимнего пальто. Она пожала плечами: – Многие думают, что столица – это какой-то абсолютный образец всего. Но везде есть свои преимущества, свои неповторимые красоты, свои радости. – И ты смогла бы прожить всю жизнь в таком захолустье, как Кокса? – совсем уж скептически осведомился парень. Надя улыбнулась: – Почему бы и нет? Это хорошее место. Ты ведь не имеешь в виду прожить безвылазно? Можно ездить в отпуск, путешествовать, а потом возвращаться сюда. Тут такие душевные люди, такие веселые дети, которые катаются с горки, вместо того чтобы играть в телефон, такие красивые виды и чистая экология. Знаешь, людям свойственно всегда стремиться к чему-то большему, лучшему, новому, но ценить то, что имеешь – очень важно. – Ты прям философ! – усмехнулся Вася, а Надя с грустью подумала, что потеря мамы и связи с отцом поневоле делают человека философом. ‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍ А вот с Алёшей все было сложнее. Променяла бы она его поцелуи той ночью на их прежние интимно-дружеские отношения? В которых даже объятия дольше трех секунд под запретом... Смогла бы она всю жизнь прожить возле него, не смея прикоснуться? Или лучше вот так – все выяснить и, может быть, даже потерять, но зато узнать, каков на вкус настоящий поцелуй любимого мужчины... Конечно, если бы Наде задали этот вопрос в момент поцелуя, то она однозначно выбрала бы второе. Потому что она никогда в жизни не чувствовала себя такой счастливой, как тогда. Как он ее целовал..! В этом было столько страсти, до того момента скрываемой, подавляемой, тайной. И потому вырвавшейся наружу, как лава из извергающегося вулкана. Ведь невозможно же скрывать такие чувства вечно! Потому он и забылся, потому и испугал ее своим напором, что прятал эти эмоции все это время. А потом в один момент они вырвались наружу и затопили все доводы рассудка, все разумные побуждения и понятия. И в те несколько минут, что они с мужем целовались, Надя была действительно, по-настоящему счастлива. По-взрослому. По-женски. Но вот теперь, с трудом собирая осколки разбитого сердца и пытаясь склеить их во что-то целое и жизнеспособное, Надя сомневалась. Может быть, ей было бы и лучше рядом с ним. Всегда чувствовать его заботу, защиту, тепло. Теперь она стала еще более одинокой, чем когда он привез ее сюда полгода назад, хотя это и казалось невозможным. Алёша вернулся в воскресенье, пока Надя была на прогулке, и встретил ее дома за обеденным столом так обыденно, будто и не уезжал никуда. Только взгляд его изменился – он старался не смотреть на жену, а если это было неизбежно, то направлял взор будто бы сквозь нее. Это было неприятно и обидно, словно она в чем-то виновата. Но ведь не виновата, совершенно, ни в чем! Или всё-таки да? Вечером Надя села почитать книгу, но совершенно не могла сосредоточиться, живя ожиданием какого-то серьезного разговора с Алёшей и заранее волнуясь. Однако, как оказалось, зря. Он не позвал ее ни на лавочку во двор, ни к себе в комнату – сидел в гостиной на диване и как ни в чем не бывало перечитывал выпуски газеты "Уймонские вести" за последние три недели. Когда его родители ушли к себе наверх, Надя, не выдержав молчания, подошла к мужу и присела рядом, на краешек. Алёша дочитал строчку и медленно поднял на нее вопросительный взгляд. – Я подружилась с Васей Шехониным, – сказала она дрогнувшим голосом. – Мы часто видимся с ним, ходим гулять... Ты... не против? Мужчина удивленно приподнял брови: – Почему я должен быть против? Наоборот, я очень даже за. Хорошо, что ты нашла себе друзей и тебе есть с кем общаться. Я устраиваюсь на работу. Надино сердце скакнуло в груди. – В полицию? – Да. Хочу попробовать свои силы. Надя какое-то время молчала, осознавая эту новость и то, какие последствия она повлечет за собой. Но потом стало неловко молчать. И уйти, не сказав больше ни слова – тоже. – Как ты съездил? – Отлично. Я давно не видел Федора, мы замечательно пообщались. – Он твой старый друг? – Да, мы давно знакомы. И он хороший человек. – Я бы тоже хотела съездить куда-нибудь... – Пока не нужно. Тебе следует... ээ... затаиться. Временно. У Нади в груди с неистовой силой полыхнул страх за отца. – А папа... от него нет вестей? Алёша отрицательно покачал головой и вдруг посмотрел на нее своим обычным, прежним взглядом – теплым, ласковым, любящим. Неожиданно протянул руку и погладил ее по волосам. Прошептал прерывисто: – Все будет хорошо, Наденька! Я... никогда тебя не брошу. Я о тебе позабочусь. У нее на глазах выступили слезы, Надя встала с дивана и отвернулась, чтобы Алёша не увидел, как она плачет. – Да, я знаю, – ответила она тоже шепотом, чтобы голос не звенел. – Спасибо. Спокойной ночи. – Спокойной ночи. Но уснуть ей еще долго не удавалось. Потому что он вернулся. Потому что он рядом, за стеной. Потому что он по-прежнему любит ее.