Лесовоз польской постройки “Двинолес” достиг цели своего рейса, Александрии. Сейчас, в окружении сухогрузов разного типа, торчал на внутреннем рейде в ожидании выгрузки пиломатериалов, которые месяц назад погрузили в Игарке. Время было утреннее, хотя и не спозаранку. Сергей Шканцев, молодой радист, с кружкой кофе вышел на крыло мостика. Дверь в радиорубку оставил открытой, пусть сквознячком протянет, здешний август нечета игарскому лету, где и в самую жару люди ходят в ватниках. Сергей пристроил кружку на планшире, затянулся сигаретой, благодать. На рейдовых стоянках вахту нести не надо, время от времени полагается вести приём циркулярных повесток на частотах родного пароходства, а так, занимайся, чем хочешь. Вот Серёга и придумал себе занятие. Притащил в радиорубку магнитофон из трансляционной, чтобы вести перезапись понравившихся мелодий из судовой фонотеки. С плёнкой, правда, была беда. Одну единственную кассету в придачу к магнитофону “Комета”, который Сергей приобрел в Игарке, хватило на запись пары концертов. Выручил начальник радиостанции, достал из своих запасов кассету в пятьсот метров, вручил Сергею со словами: “Разделишь на две меньшие кассеты, на одной сделаешь запись для меня”. Так, теперь Сергей, вроде бы и при деле. Задание озвучено, аппаратура настроена, дело за малым, выбирай, что нравится, записывай. Сергей попыхивал сигаретой, пускал дым колечками, время от времени прикладывался к кружке с кофе, мысли его были далеки от александрийского рейда, в прошедшем отпуске. Конечно, можно сказать, что мечта его сбылась, приобрёл магнитофон, пусть и не заграничного производства, “Комета” весом в шестнадцать килограмм. Мечтал он, конечно, о совсем другой технике, названия фирм звучали как песня: “Пионер”, “Сони”, “Панасоник”. И уж, совсем с неслыханным качеством, стереофонией. С приятелем старшего брата, таким же фанатом звукозаписывающей аппаратуры, Сергей частенько забредал в ближайший от дома комиссионный магазин, в котором на полках ждали своего часа вожделенные приёмники, магнитофоны, динамики и прочая техника с названиями, непривычными для слуха жителя российской глубинки. Знакомая продавщица, Соня, таким посещениям была рада. Приятель, Анатолий, трудился в каком-то НИИ и по роду своих занятий имел дело с секретной аппаратурой, иными словами, был радиоинженером, специалистом высшей квалификации, и о технике, стоявшей на полках, мог рассказать всё, разложить по косточкам обывателю все хитрости в эксплуатации. Продавщицу Анатолий приветствовал словами: “Здравствуй, Японочка, что нынче новенького, кто из дипломатов решил обменять привезённую технику на рыжие рубли?” Японочкой продавщицу Анатолий нарёк, видимо, из-за созвучия её родного имени с японской фирмой. Та нисколько не обижалась, выкладывала паспорта, формуляры, и если у самой были вопросы, углублялась вместе с ним в технические описания. В один из таких походов приятели застали покупателя, для которого Соня выставила на прилавок гору аппаратуры. Тот придирчиво осматривал клавиши, кнопки, пытаясь по своим обывательским приметам определить срок эксплуатации. Наконец, ткнул пальцем в стереомагнитофон: “Пожалуй, возьму этот прибор, выписывайте”. Сергей машинально взглянул на ценник, почти четыре тысячи рублей, можно сказать первый взнос на трёхкомнатную кооперативную квартиру, и мужчина готов расстаться с эдакой уймищей денег. Анатолий, стоявший ближе к покупателю, неожиданной вмешался. Что его заставило вступить в беседу, Сергей мог только догадываться, скорее всего, впечатление, которое испытал сам: ладони мужчины были в шрамах, явно человека не из среды дипломатов, но финский плащ, костюм, пошитый не на фабрике “Рабочий”, выдавали в нём не простого обывателя. “Простите великодушно, – начал Анатолий, – неужели вы не замечаете, что идёт “завал” по высоким и низким частотам. Магнитофон, конечно, новенький, не более двух месяцев, как на нём крутили плёнку, но вопрос какую? Явно не соответствующую техническим параметрам, скажу проще, нашей советской, а она для японской техники, что наждачная бумага. Так что, головки стёрты, вот и идёт искажение. Любую другую неисправность я могу устранить, но перемотать записывающие и воспроизводящие головки, увы, я не в силах”. Мужчина выслушал, не перебивая, вложил обратно в карман бумажник: “Значит, по-вашему, “завалы”, болезнь неизлечимая?” Анатолий подошёл вплотную к прилавку: “Вы позволите?” – поиграл клавишами, включил воспроизведение, зазвучала знакомая мелодия, только там, где должна была вступать флейта, пискливо вторгался неизвестный инструмент. “Надо же, пять минут назад мне прокручивали ту же плёнку, а я ничего не заметил, слух у меня явно не музыкальный, а вот перед дочкой было бы неудобно. Она в музыкальной школе учится, у неё абсолютный слух, сказать напрямую, постеснялась бы, а “игрушку” забросила, в душе посмеялась”. Анатолий щёлкнул выключателем, остановил плёнку: “Вижу, у вас есть желание дочь всё же обрадовать, давайте отложим покупку до следующего раза, оставьте телефон Соне, мы с ней со временем подберём что-нибудь стоящее, надеюсь, сроки, и сумма вас не лимитируют?” Покупатель улыбнулся: “Вы совершенно правы, в деньгах и времени у меня ограничения нет”, – мужчина на листочке, вырванном из записной книжки, сделал запись, протянул Соне, – “Буду очень благодарен”, и повернувшись к приятелям, добавил: “Не согласитесь ли вы со мной отобедать?” Приглашение было принято, и Сергей с приятелем очутились за столиком в ресторане “Нарва”, в двух шагах от комиссионного магазина. Новый знакомый, Алексей Егорович, так он представился, предложил в заказе не стесняться. Анатолий размахнулся и заказал бутылку водки, на что новый знакомый с усмешкой заметил: “А может лучше коньяк?” Анатолий, нисколько не смутившись, согласился. Алексей Егорович придержал официанта, добавил: “Молодым людям по двойной порции чёрной икры и всё, что к ней причитается, а мне котлету на пару, овощной салат и минеральную воду”. Сергей переглянулся с приятелем: “Что ж на себе-то экономите? – Анатолий кивнул в след удалившемуся официанту, – А говорите лимита в средствах нет”. Алексей Егорович поднял ладонь в протестующем жесте: “Анатолий, вы слишком прямолинейно мыслите, мой желудок не принимает уже другую пищу” Видимо, слова приятеля задели собеседника за живое, и он поведал друзьям свою историю, и если бы один из них имел отношение к кино, то непременно снял фильм на основе рассказанного: “Представьте себе молодого человека, возрастом, ну, скажем, как ваш приятель, – Алексей Егорович кивнул в сторону Серёги, – Я только что, отслужил в армии. Конечно, тянуло в родные пенаты, но мечта, тянула совсем в другую сторону. Если я вам скажу, что я тяготился славой подпольного миллионера Корейко, вы вряд ли поверите мне. Но всё так и обстояло в действительности. Было только одно отличие: я воспитывался в простой семье трудяг, образование получил в провинциальной школе, привык выкладываться до седьмого пота и совершенно не представлял, что можно большие деньги заработать каким-то другим путём. Оповестил родных, и не заезжая домой, прямиком отправился в Калининград, где требовались обработчики рыбы на промысловый флот. Определили меня на плавбазу по вылову и обработке тунца. Что представляет собой рыбный цех в период путины, да, ещё в тропической зоне, ад кромешный. Бок обок орудуют ножами обработчики, откидывая внутренности и отходы в баки под разделочными столами, рядом в отсеке гонят рыбий жир, тут же отходы перемалывают в рыбную муку. Жара стоит неимоверная, воздух спёртый, пронизанный рыбьими потрохами, вентиляция не справляется. И так несколько смен кряду. Под конец с ног валишься от усталости. В цехе я отработал пару путин, а потом определили меня в промысловую команду. Тунца-то как промышляют, на перемёты, на крюковую снасть, которую опускают с вельботов. Их по бортам на шлюпбалках на разных палубах с пару десятков насчитать можно. Работа, на первый взгляд, куда как, полегче. Ну, правда, на первый взгляд. Воздух, конечно, морской, недостатка кислорода лёгкие не испытывают, зато солёной водой поливает со всех сторон. Линь, на котором нанизаны поводки с крючками, ладони стирает до кости и не ровен час, вместо живца сам на крюке окажешься, не миновать купания за бортом. Хорошо, если старшина команды расторопен, даст во время задний ход, а напарники ходом втянут тебя обратно в вельбот, спасёшься, а нет, так на базе, завёрнутый в брезент в морозильнике вместе с уловом до Калининграда и довезут. Руки-то у меня все в отметинах, сколько раз крючки из себя выдёргивал, со счёта сбился. А самым первым так чуть сухожилия не порвал, решил обратным ходом вытащить. Хорошо бывалые моряки рядом оказались, втянули крюк поглубже, чтоб цевьё показалось, кусачками его отняли, а дальше уже по накатанной ране и вытащили. Через три дня повязку уже и скинул. Бывало, и на палтуса ходили в высокие широты. Там и летом вода выше пяти, семи градусов за бортом не поднимается, так что, очутиться в почти арктических водах на пять, семь минут дольше, верная смерть. При такой сумасшедшей работе отпуск грезится как оазис в пустыне. Уж, на что заработки были высокие, так некоторые моряки умудрялись спустить всё здесь же, в Калининграде, не доезжая до родного дома. Мне казалось по началу, что мои товарищи так ведут себя из какой-то профессиональной бравады, так, мол, принято среди бывалых моряков. А потом заметил, что местная власть некоторым образом поощряет такой “профессионализм” в кавычках. Приход в родной порт обставлялся с помпой, фейерверками, торжественным заседанием во Дворце Моряков и с дармовой выпивкой. Много ли надо мужику, постившемуся полгода в морях. Совсем чуть-чуть. А вокруг столько соблазнов, выпивка, красивые женщины вокруг. Да, они все красивые после выпитого вина. А к первым дням окончания путины шлюхи, простите меня за хлёсткое слово, со всего Союза слетались в портовый город. Мне одного раза хватило, побывал на слёте ударников морской нивы. Я потом от всех торжеств открещивался, сразу вставал на вахту, благо желающих после рейса торчать у трапа не оказывалось. Недели через две, смотрю, знакомые лица, опухшие, правда, по каютам распределяются, по утрам на работу спешат, кто грузчиком на складах, кто с автокаром управляется, а кто просто причал подметает. Вот, думаю и мой черёд наступил. Пишу заявление на отпуск, беру в кассе полный расчёт и прямиком на вокзал, билет покупать. По пути к дому подарков накуплю, неделю трачу на то, чтобы с родными пообщаться, а потом прямиком на юга подаюсь. Вы не удивляйтесь, молодые люди, к Черноморскому побережью я стремился не деньги тратить на увеселения и не отдыхать, а деньги зарабатывать. Ещё в мой первый отпуск по наитию отправился на юг нашей Родины, выбрал самый престижный пансионат и прямиком к директору, спрашиваю его: “Вам мастер на все руки нужен?”, а он меня спрашивает: “А что умеешь делать?” Ответить, что прикажете, так сразу можно оказаться за дверью. Ну, я и говорю: “У вас наверняка есть кладовка, забитая поломанной мебелью, электрикой и прочим хламом, на что укажете, то и отреставрирую в лучшем виде”. И действительно, повёл он меня по коридорам в дальний угол, открыл кладовку, забитую хламом, поискал глазами, чтобы такое предложить и ткнул пальцем в хромоногий столик: “Сделай так, чтобы мебель мне понравилась”. За три дня я управился, спал тут же в кладовке, благо разбитых диванов там было ни счесть. Директор, правда, дал указание меня в столовой кормить до окончания проверки. На третий день я выкатил отреставрированный столик, под слоем чёрного лака столешница оказалась карельской берёзы. Увидел директор мебель, аж, присел, меня спрашивает: “А можно я его домой заберу?” Что я мог ответить, “Конечно, ваше же имущество, вам и распоряжаться”. С тех пор на время моего отпуска в пансионате железнодорожников мне предоставлялся отдельный номер, и я трудился во всех мыслимых качествах, от водопроводчика до электрика, от столяра до садовника. Мало того, постояльцы несли на ремонт обувь, сумки, очки. Вы, наверное, часто видели в кинотеатрах, в фойе игровые автоматы для детей. Мишень поражать из ружья, торпеду пустить в силуэт корабля, баранку крутить и выворачивать по набегающей трассе, всё это позволяли автоматы на радость детишкам и подвыпившим мужикам. Последние были предпочтительнее, за тридцать секунд, что автомат действовал, выложи двадцать копеек. Так, отдыхающие на спор, кто удачливее, часами гоняли автоматы. Самое смешное, что зачастую победитель выкладывал за удовольствие пострелять по мишени сумму втрое большую, чем ему вручали проигравшие. Мне и ночью покоя не было, не ровен час автомат забарахлит, так дежурный спешит ко мне, а неисправность только в том, что касса переполняется. Однажды, в межсезонье, я приспособил старенький трактор для очистки пляжей от мусора. Вы знаете, сколько золотых украшений теряют люди за сезон? Говорить не буду, а то ринетесь в мусорщики. Пришлось через директора у местных властей выправить патент. И я с полным на то основанием открыл ювелирную мастерскую и стол находок. Одно время, даже, занялся ростовщичеством, ссужал каталам[19], приезжавшим на юг, на свой промысел, под хороший процент большие деньги. И они исправно выполняли обязательства. Как-то мысль кольнула, а зачем, собственно говоря, возвращаться на палубу, за сезон возле пляжа зарабатывал в несколько раз больше, нежели за путину. Но не зря говорят, море зовёт, без старых друзей, чувства локтя, без вибрации корпуса под ногами я уже не мог, и всякий раз возвращался в Калининград. После сорока, когда появились первые проблемы со здоровьем, я огляделся, задался вопросом, а для чего всё это? Для кого? Последний раз, чтобы отправиться в рейс и пройти медкомиссию, пришлось заплатить врачам, чтобы в заключении не значились мои болячки. Вожделенный миллион, если всё собрать в одну кучу, может быть и был в кармане, но воспользоваться им в полной мере легально я всё равно не мог. Тем более что флот обветшал, пополнять флот новыми судами государство не собиралось, и я сошёл на берег. Обосноваться решил в Питере, купил кооперативную квартиру, женился на молодой вдове с ребёнком, потихоньку провожу время в ремонтной ювелирной мастерской, трачу деньги с оглядкой, чтобы соседи не заподозрили чего-нибудь незаконного”, – Алексей Егорович умолк, вилкой разделал остывшую котлету, взглянул на притихших приятелей, на их вытянутые лица: “Вы думаете, с чего бы дядька разоткровенничался, да, ещё с первыми встретившимися людьми. Поверьте, не обо всём можно говорить с женой, а с вами побеседовал, вроде легче стало. И потом, на тунцелове я вырос до шкипер-мастера, главного человека на промысле, второго, после капитана и в людях разбираюсь, как вон Анатолий в схемах. Знаю, в долг не попросите, ни с кем не поделитесь услышанным, а за услугу, что мне окажете, оплачу десять процентов”. Сергей допил остывший кофе, потушил сигарету: “Кажется, Анатолий через пару месяцев подобрал-таки нужную аппаратуру, и Алексей Егорович очень был доволен, и Анатолия не обидел, обещанный гонорар выплатил”, – воспоминания об отпуске на этой мысли оборвались. То, что разыгралось на глазах Сергея, сначала повергло в ступор, а в следующее мгновение он уже мчался через радиорубку, по трапу вниз, к доктору в амбулаторию. – Полундра, Борисович! – Сергей влетел в санитарный блок, – Давай, хватай носилки и на второй номер, Петрович на доски приземлился без страховки! Михаил Борисович, молодой врач, год назад впервые ступил на палубу и за прошедшее время не раз подвергался безобидным розыгрышам. И на сей раз не спеша задвинул ящик с лекарственными препаратами, снял очки: – Надеюсь, вы не весь кетчуп на него вылили? – Побойся Бога, Борисович, – Сергей даже молитвенно сложил руки, – не шучу, с топовой площадки тяжеловеса[20] на втором номере Петрович выпорхнул, прямо на моих глазах. – Ну, смотри, Маркони[21], магарыч с тебя, если разыграл, – доктор выудил из-за рундука[22] свёрнутые носилки, ткнул один конец Серёге, – держи, спасатель. Вдвоём с доктором с носилками наперевес выскочили на второй трюм перед надстройкой. Вокруг лежащего на досках старшего матроса сгрудились моряки, не решаясь прикоснуться. Доктор растолкал соболезнующих. Лицо его даже посуровело, он отрывисто командовал, одновременно ощупывая лежащее тело: – Носилки развернуть, пояс расстегните, сейчас я его положу на бок, край носилок подвиньте как можно глубже и помогите перенести его. Пострадавшего матроса переложили на носилки и понесли к забортному трапу с правого борта. Сергей поднял страховочный пояс, лежавший на досках, покрутил его в руках. Дата очередной поверки, нанесённая с тыльной стороны, слегка стёрлась, но цифры трёхгодичной давности ещё можно было различить. Сергей машинально водрузил карабин на палец, фиксирующая собачка не вернулась на своё место: “Вот те раз, – в мыслях присвистнул Сергей, – значит, Петрович накинул карабин на леер снизу, понадеялся на страховку, а карабин не удержал страховочную цепь и от слабины выпал, так что, Петрович только за воздух держался”. Кто-то потянул пояс на себя из рук Сергея. Он поднял глаза, перед ним стоял боцман, взгляд его был устремлён куда-то в сторону, показалось или нет, Сергею, но в голосе боцмана слышались заискивающие нотки: – Понимаешь, Маркони, нормальные пояса висят на переборке в кладовке по правому борту, а этот вообще валялся под верстаком, не понимаю, зачем он взял его, ведь не рабочий пояс, так, для списания лежал. – А нормальных поясов, сколько у тебя? – Три, как и положено, – кивнул боцман. – На покраске у тебя, Дракон, сегодня пять человек работает, значит, кому-то ещё такой же пояс достался, – Сергей перекинул цепь на боцманское плечо, – дай Бог, чтоб Петрович оклемался и зла на тебя не держал. Сергей зашагал по доскам к коридору, где на носилках лежал Петрович. Вокруг сновали моряки, вахтенный штурман что-то яростно докладывал старпому. Из надстройки выскочил первый помощник. Растолкав сгрудившихся моряков, склонился над колобахой: – Николай Петрович, прими лекарство, – в руках у первого оказалась бутылка с коньяком, серебряная стопка, – коньяк три звёздочки, очень полезен для расширения кровеносной системы. – Петрович! – Сергей шагнул вперёд из-за спин моряков к носилкам, – Не пей! Потом на тебя телегу накатают, что по-пьяному делу свалился с верхотуры. Стопка в руках первого дрогнула, коньяк выплеснулся на робу матроса, и остался там коричневым пятном. Первый помощник выпрямился, сверкнул глазами: – Вы, Сергей Алексеевич, не доктор и не смеете указывать старшему по званию. – Доктор здесь я, – Михаил Борисович, оттеснил Сергея в толпу, – и со всей определённостью заверяю, при подобных травмах, сотрясении головного мозга алкоголь противопоказан. – Да, да, конечно, – смешался первый помощник, – наверное, вы правы. Он машинально сунул стопку в карман, склонился было над Петровичем, но передумал, махнул рукой и скрылся в надстройке. Через десять минут к борту подошёл катер, по трапу поднялись два матроса. Они ловко перенесли Петровича на свои носилки и, балансируя на трапе, не спеша перенесли пострадавшего на катер. Все, кто был в коридоре, выстроились вдоль фальшборта, наблюдая, как носилки с Петровичем внесли в рубку. – Михаил Борисович, – кто-то из моряков потянул доктора за рукав, – скажите, смогут хирурги поставить на ноги Петровича? – Думаю, смогут, – доктор нагнулся, чтобы убрать носилки, – здесь наша военно-морская база, а катер санитарный, разъездной с плавучего госпиталя, там очень сильные хирурги. Через месяц встречать будем Петровича. * * * Долгое стояние на рейде закончилось. Лесовоз пришвартовался у причала, и в две смены на всех трюмах засуетились грузчики. Доски были уложены в настил, одна к одной, словно паркет в спортзале. На то, чтобы выдернуть каждую из них и уложить в строп-пакет, времени уходило предостаточно. Только через три недели неторопливой работы сняли палубный груз, открыли трюма. Дело пошло быстрее, когда вместо повозок на причале с запряжёнными мулами появились грузовики. Через месяц к концу выгрузки на борт поднялся прихрамывающий, исхудавший старший матрос, Николай Петрович. Вечером в каюте боцмана моряки организовали небольшой фуршет по случаю возвращения колобахи. Как ни странно, но спиртным обеспечил первый помощник, искоренявший распитие на борту всеми доступными методами, вплоть до списания и выговоров. Петрович сам позвонил Сергею, пригласил на вечер, а утром поднялся в радиорубку, присел на диван, закурил: – Послушай, Сергей, не стал вчера при всех исповедоваться, что ты мне посоветуешь, – колобаха поискал глазами пепельницу, Сергей выудил из-за приёмника раковину, приспособленную под сигаретный пепел, протянул гостю, – понимаешь, первый помощник требует от меня заключение врача. А тот при выписке строго настрого мне велел своему начальству эпикриз не показывать, а передать его только в поликлинику, копию в профсоюз. – Ну, а мне-то, показать рискнёшь, – улыбнулся Сергей. – Для того и таскаю с собой, – Петрович достал из кармана листок, протянул Сергею, тот пробежал глазами текст. Одна фраза привлекла внимание: “в крови следов алкоголя не обнаружено”, причём частица “не” была подчёркнута дважды. – Надо же, видимо, твой лечащий врач человек опытный, отсутствие алкоголя в крови выделил особо, – Сергей сложил листок и готов был вернуть его хозяину, как дверь в радиорубку распахнулась, и в рубку шагнул первый помощник. Сергей сложенный листок сунул в вахтенный журнал и захлопнул его. – Николай Петрович, а я вас обыскался, – широко улыбаясь, первый помощник шагнул к дивану, – вы мне обещали показать заключение врача, надо же оформить акт по форме “эн один”. – А что собственно вам мешает оформить акт и без врачебного заключения? – удивился Сергей, – Вы располагаете всеми сведениями: фамилия, отчество, медицинское учреждение известны, а какие произошли нарушения, подскажет наш доктор. – Вы, Сергей Алексеевич, вмешиваетесь не в своё дело, – первый помощник по-прежнему улыбался, но голос посуровел, – лучше обеспечьте приём радиобюллетеня, а то, один и тот, же номер с прошлого месяца на доске висит. – Все номера радиобюллетеней сложены в папочку в Красном уголке, – парировал Сергей, – а тот, что на доске, вывешен моим предшественником ещё в прошлом рейсе. – И всё же, Сергей Алексеевич, – с нажимом продолжил первый помощник, – не усугубляйте, вы уже достаточно себя скомпрометировали. – Тем, что не дал опоить Петровича перед отправкой в госпиталь? – слова Сергея согнали улыбку с лица первого, – Хуже уж не будет, давайте я ещё более себя уроню в ваших глазах. Так, вот, на днях я заглянул в судовой вахтенный журнал, и что удивительно, запись о происшествии в день, когда произошло событие, отсутствует. А это значит, – Сергей взял паузу, убавил звук радиоприёмника, – никто не собирается оформлять акт по форме “эн один”, во всяком случае, как производственную травму. – Вы слишком много на себя берёте, – первый ткнул пальцем в Петровича, – а вот ему на самом деле можете сослужить плохую услугу, и не только ему, всему экипажу. Нас не объявят победителями в соцсоревновании, хотя все предпосылки по выполнению плана у нас есть. – Так, выходит, квартальная премия важнее здоровья конкретного человека? – Сергей хотел ещё что-то добавить, но только махнул рукой. Дверь за первым закрылась, Колобаха за всё время перепалки не произнёс ни слова, только одной рукой, словно ребёнка, укачивал другую: – Что же теперь будет? – А ничего, – Сергей прибавил звук, вслушался в морзянку, убедившись в чём-то для себя, звук убавил, – если ты, Петрович, не дашь слабину, продержишься до Союза, будет тебе дополнительное лечение, санаторий и прочее. Волей неволей, а нашим командирам придётся судовой журнал переписать, внести соответствующую запись, чтобы тебе выписку сделать, а польстишься на премию, заниматься придётся самолечением, на свои денежки, кровные. Только учти, с возрастом болячки могут вылезти, так что, и с флотом придётся расстаться. – Знаешь, Сергей Алексеевич, – Петрович оставил левую руку в покое, потянулся за сигаретой, – первый помощник уже артиллерия тяжёлая, меня и свои ребята донимают, чувство такое, что я в чём-то виноват. – Себя не вини, Петрович, думай о своём здоровье, о семье, – Сергей взял в руки пачку сигарет, прикурил, – виновного, конечно, найдут. Да, он и сам вину за собой чувствует, моряков подбивает. Только одного ребята не понимают, если оставить всё как есть, любой из них может оказаться в твоей ситуации. Так всем и объясняй. Один мой приятель в таких случаях говаривал: “Весна покажет, где и кто нагадил”. * * * С приходом в Ленинград старшего матроса списали в распоряжение отдела кадров. Прощание с экипажем, видимо, прошло довольно холодно. Сергей отметил про себя замкнутость Николая Петровича, молчаливость в последние дни. Он зашёл в каюту к Сергею, с чувством пожал руку: – Не знаю, свидимся ли ещё, что получится в дальнейшем, не знаю, но всё равно, спасибо за участие, – моряк протянул пенал, – возьми, Сергей, мне уже с больной рукой не справится с тонким инструментом. – Спасибо, – Сергей раскрыл пенал, в нём аккуратно были уложены штихеля с лезвиями разной конфигурации для художественной резки по дереву, – Петрович, не жалко? Здоровье подправишь и снова сможешь заниматься резьбой. – Ничего, не последний инструмент, да, и когда ещё здоровье поправлю, а у тебя, я видел, не плохо получается. Почти год пролетел, пока Сергей пошёл в отпуск. В отделе кадров и столкнулся с Николаем Петровичем. Приятели обнялись: – Ну, где ты сейчас, на каком пароходе трудишься? – приступил к расспросам Сергей, но лучше бы и не спрашивал. – Нигде, – махнул рукой моряк, – ты, как в воду глядел, и профсоюз не помог. Одним словом, травма у меня оказывается не производственная, а бытовая. – Да, как же так?! – изумился Сергей, – У тебя все бумаги есть, подтверждающие правоту. – Что толку, – кисло улыбнулся Петрович, – верят выписке из судового журнала, навернулся я, оказывается, не с мачты, а с трапа и в не рабочее время. Хорошо ещё не приписали “в состоянии опьянения”. – Погоди, а наш профсоюз, тоже верит филькиной грамоте? – Сочувствует, но ничего поделать не может, как говорится, очутился между молотом и наковальней, – Петрович поискал глазами, где можно пристроиться, и увлёк Сергея к стоящим в углу креслам, – с одной стороны, после пламенных речей на бассейновой конференции надо бы встать на защиту моряков. А с другой, мне намекнули, что план по несчастным случаям на тот год уже был выполнен и, если меня впишут в историю с моими болячками, то нагрянет московская комиссия, и всем покажется небо в овчинку. – Погоди, шут с ней, с единовременной выплатой и санаторным лечением, но почему тебя в рейс не направляют? – Ну, что ты, хоть сейчас выписку из приказа вручат, только им и пройденную медкомиссию подавай, а её, как ты понимаешь, – тяжело вздохнул моряк, – мне просто не пройти. Нужно длительное санаторное лечение, а я по деньгам давно уже на мели, ведь, “бытовуху” по закону лечат собственным коштом. – Знаешь, – Сергей задумался, помолчал, – есть у меня один знакомый, тоже моряк, только бывший, подпольный миллионер, как ни странно, одним словом, Корейко. Знакомство, так, шапочное, конечно, – и перехватив взгляд приятеля, мысль закончил другим, – не думай, миллионером стал вполне законным путём. Скажу больше, трудом праведным. Так, вот, давай вечером созвонимся, и я тебе сообщу результат. Звонку Алексей Егорович даже обрадовался: – Что ж, вы, Сергей, совсем пропали, я понимаю, были в рейсе, но не на годы же, – и, выслушав сбивчивую речь Сергея, предложил, – вот, что, давайте завтра встретимся, там же, в ресторане Нарва, и своего приятеля захватите. Через неделю Сергей провожал Николая Петровича на вокзале. Он отправлялся в Крым, в санаторий. Алексей Егорович для него устроил санаторное лечение, не требуя ничего взамен. Ещё в ресторане, прощаясь, строго настрого наказал: “Не стесняться, если понадобится, ставить в известность, а там, или лечение продлим, или учреждение поменяем”.