Он не хотел быть просто пьяным. Он хотел забыть о своем существовании. Две бутылки рома, и комната стала мутной. Черные точки появились перед глазами, и ему стоило переживать из-за этого, вся комната кренилась влево. Но он этого хотел. Он не помнил, когда еще так напивался. В воздухе появился сладкий запах. Соль, морской бриз, ветер на его коже. И вдруг он смог думать только о ночи в свете свечей, когда темные пряди ее волос задевали его грудь, и голос шептал ему на ухо: — Манус, любимый. Он отмахнулся от воздуха над собой, словно отгонял ее призрака. У нее не было повода задерживаться. Она ушла. И он все еще не мог перестать думать о ней. Каждый раз, когда Манус моргал, он видел, как она наклоняла голову, задавая вопрос. Ее шея изящно изгибалась, когда она смеялась над его словами, что смущали или радовали ее. Ее пальцы плясали на перилах, пока она спускалась по лестнице. Каждое движение было изящным, и каждый взгляд пронизывал его. Ее темные глаза пленили его. Они глядели из теней, сияя такой любовью и доверием, что его сердце почти разрывалось. Огонь затрещал и стал выше. Манус смотрел на пламя так пристально, как только мог с затуманенным разумом, и ему показалось, что огонь стал фигурой. Русалкой, которая плыла сквозь пламя. Рыча, он бросил остатки рома в камин. Он взорвался с волной жара и осколками. Манус отпрянул, он смутно помнил, что огонь мог обжечь, но ноги забыли, как двигаться. Он запнулся о свои сапоги и упал на стул со стуком. — Так вот как хозяин дома проводит свои дни. Он узнал мужчину, прошедшего в комнату, но не помнил, почему. Высокий рыжеволосый занимал много места. Его лицо было красивым… и нечеловеческим. Манус оскалился. — Я не давал тебе разрешение пересекать мой порог, фейри. — Мне не требуется разрешение, — лепрекон обошел гору бутылок и прислонился плечом к камину. Он окинул Мануса взглядом. — Выглядишь ужасно. — Если умный, поймешь причину, — Манус потянулся за другой бутылкой, но пальцы замерли в воздухе, он понял, что уже все выпил. — Черт. Лепрекон смотрел, как Манус замер. Его глаза пылали, но Манус не позволял себе почесать шею, где магия фейри давила сильнее всего. — Почему ты тут? — выдавил Манус. — Мало наделал? — А что я наделал? — Слуги говорят, — он махнул вяло в сторону двери. — И я не слепой. Я видел, как ты смотрел на нее, и я знаю, что ты повлиял на случившееся. — Да? — лепрекон приподнял рыжую бровь. — Расскажи мне. — Я знаю ваш вид. Я видел, как ты бродишь по улицам, хвалишь дам, мрачно глядишь на мужчин. Ты грубиян, охотишься на слабых. И ты видел в моей Сирше легкую добычу. — Твоей Сирше? — Да, моей, — прорычал Манус. — Или ты теперь считаешь ее своей? — Я не заявляю власть над другим человеком. Холодный смех вырвался из Мануса, громкий и жестокий. — А я думал, что фейри не могут врать. Молчание после этого ударило по его ушам. Лепрекон смотрел на него, впиваясь взглядом глубоко в душу, и Манусу это не нравилось. Мужчина видел слишком много. Лепрекон кашлянул. — Думаешь, мы с Сиршей… что? Были любовниками? — Как я и говорил. Люди рассказывали. — Да, она всегда переживала из-за этого. Мне нравится смеяться над вашими глупыми идеалами, но она чувствительно относилась к страданиям людей. Она не хотела, чтобы хоть кто-то из вас был несчастен. Лепрекон был слишком дружелюбен с его женой. Он говорил, словно они были близкими друзьями, и слова жалили. Сирша ни разу не озвучивала тревоги Манусу. Она всегда была счастливой, что бы ни видела. Он вздохнул и зажал переносицу. — Если ты делаешь ее счастливой, тогда удачи вам. — Что, прости? — Просто заботься о ней, — процедил Манус. Слова были ножом в животе, крутились с каждым звуком, слетающим с губ. — Она важна для меня, что бы ты ни думал. Я знаю, что она не мертва. Я знаю, что она не вернулась бы к той кошмарной жизни, которую вела. Остаешься ту. Заботься о ней, или я отслежу тебя и убью. Лепрекон странно посмотрел на него. — Ты отдаешь ее мне? Руки Мануса дрожали. Его кулаки сжались, хотели ударить по чему-нибудь. Но дело было не в нем. Даже пьяный и колеблющийся, он хотел, чтобы Сирша была счастлива. Если она выбрала этого мужчину, то ему нужно было предупредить его. — Она — нежная и с золотым сердцем. Будь осторожен с ней, лепрекон. — Но ты отдаешь ее мне? — фейри щелкнул пальцами. — Вот так? — Не просто так. Она — личность, — и она должна была принимать свои решения, но ему нужен был контроль. Она бросила его. Ему решать, вернется ли она. — Просто… не дай ей забыть, что ее любил дурак, который ошибался, но пытался сделать ее счастливой. Лепрекон пожал плечами. — Не думаю, что я ее еще увижу. Я не могу долго плавать в океане. Никогда не любил холодную воду. — Что? — Она уплыла. Кто знает, куда, но в океан, где ей и место. Манус покачал головой, не понимая фейри. — Что значит, ты не знаешь, где она? — Я сказал ей вернуться туда, где было ее место, но не сказал, куда. Я знаю, что где-то тут есть стая русалок, но я не знаю, как их найти. Все расплывалось перед ним. — Ты сказал ей уплыть? — Ты явно не собирался, — лепрекон хищно улыбнулся, скрывая гнев. — Кому-то нужно было думать об ее интересах. — Она бросила меня из-за тебя? — Манус вскочил на ноги. — Ты отправил ее в воду без защиты, к незнакомцам, даже не подсказав, где искать? — Она фейри. Она знает, как позаботиться о себе. — Она — моя жена! — прогремел Манус. Улыбка лепрекона изменилась. Морок дрожал, упал, открывая жуткого фейри с золотой кожей и зубами, похожими на ножи. Он был высоким, рыжеволосым, мерцал, как растопленный металл. — Уже нет. Манусу было плевать, что фейри хотел драки. Ему было плевать, что фейри был ужасно сильным и мог поставить его на колени. Это было делом гордости. Его кулак пролетел по воздуху и попал по скуле другого мужчины. Огонь вспыхнул на костяшках. Его ладонь дрожала, но он не собирался останавливаться в ближайшее время. Лепрекон молчал. Пьяному Манусу было все равно, что другой мужчина был прав. Ему было все равно, что Сирша заслужила жить с семьей, если этого хотела. Его заботило лишь то, что этот мужчина признался в причастности к исчезновению его жены. И он пострадает за это. Еще удар попал по челюсти лепрекона. Манус ощутил треск под кулаком, а потом удовлетворение от крови, брызнувшей на камин. Он бил лепрекона, колотил кулаками, куда попадал. Не важно, что его костяшки кровоточили, а кости трещали, боль была лишь мелькнувшей вспышкой, только распаляла его. Он хотел, чтобы лепрекон ощутил боль. Каждый треск кости и плоти дрожал в руке Мануса. Дрожь добегала до его головы, убеждала, что другой мужчина иначе не поймет его гнев и боль, сотрясающую его телу. — Я пытался быть больше, — прорычал Манус, когда лепрекон отошел. — Она заслуживает способного мужчину. — Да? Или ты давил на нее своими идеалами? — Молчи, — Манус быстро и метко опустил кулак. Лепрекон пригнулся, потрясая скоростью. То он сжимался на полу, истекая от ссадин на лице, а теперь был в пяти футах от Мануса, снова прислонялся к камину.