— Вы можете составить фотороботы той сотрудницы, которую закололи отверткой, и той, которую оглушили «дунклерхаммером»? — Оба ответа «нет». На лицо убитой я старался не смотреть, а лаборантку, или кто она такая, рассматривал секунды три уже после того, как включился аварийный красный свет, так что… нет. Я даже не уверен, что узнал бы ее при встрече. Агенты, получив ответы практически на все свои вопросы, ушли, и если что-то заподозрили — то никак этого не показали. С другой стороны, а что им подозревать-то, если я выложил как есть практически все, мастерски умолчав лишь о паре деталей, не имеющих отношения к собственно Дому Райнеров и их преступлению. Вместе с тем, сам я остался с кое-какой теорией, которая родилась у меня в момент про рассказ о вероятной цели эксперимента. Что, если моя способность угадывать орел, решку и коды от замков — и есть тот самый вожделенный «идеально удавшийся эксперимент»?! Перспектива Оказавшись у себя в комнате, я первым делом отыскал в складке кресла тот самый пятак и продолжил броски. Вскоре я уже окончательно убедился: я угадываю со стопроцентной гарантией любой бросок, если ловлю монету в кулак или болтаю в руках и выкладываю на стол. Закрытые глаза, любые способы броска, в том числе не из руки, а из стаканчика — ничто мне не помеха. Более того — бросая с закрытыми глазами, я всегда ловлю монету, даже если при броске она летит не вертикально вверх и вниз, а чуть в сторону. Я всегда знаю, куда подставить руку. Сюда же вписывается моя стрельба из пистолета: я попадаю в мишень, стреляя от бедра, даже с закрытыми глазами. Факт угадывания кодовой фразы от зажимов и кодов от дверей и сейфа? Хотя стоп. Пароли на компьютере в лаборатории я вводил, вообще не глядя… Черт возьми! А что, если… Проклятье, да ведь я на самом деле не угадываю число! Я угадываю действие, приводящее к нужному результату!!! Я стреляю в мишень? Моя рука просто угадывает, как она должна быть ориентирована в пространстве и как именно надо нажать на спуск, чтобы пуля попала в цель. Я пытаюсь открыть дверь или сейф? Мой палец заранее знает, как нажимать кнопки, чтобы замок сработал, при этом мне не нужно знать даже, что написано на этих кнопках. И с кодовой фразой — то же самое. Я знаю, какое действие приведет к нужному мне результату, и воспроизвожу его на автомате, даже не понимая, что я такое, собственно, делаю или говорю, и если бы фраза была на неизвестном мне языке — я бы, выходит, все равно ее угадал. Как такое вообще возможно? А вот поди ж ты разберись в этой чертовщине… А еще я угадываю, какой канал в телевизоре будет следующим. То есть, я щелкал пультом бесцельно, подряд, не имея желания что-то конкретное найти — и всегда знал, будет канал новостной или спортивный. И при этом не знал, что скажет диктор, и не предвидел стук в дверь, когда стучались Гоцман или слуги… То есть, я угадываю действие, но только свое. Предвидеть чужое не могу. Хм… Вдоволь набросавшись, я пульнул монету в стоящий на столе стакан, попал, ничуть этому не удивился и лег на кровать, а в следующий момент понял, что не знаю, как упала монетка. До стола метра четыре — значит ли это, что радиус моего угадывания очень ограничен? С другой стороны… Я ведь спокойно попадал в мишень, находящуюся в двадцати метрах. Я снова сел на кровати, поднялся — и понял, что орел. Подхожу, заглядываю в стакан — да, орел. А между тем, когда я встал с кровати — расстояние-то особо не сократилось… Очень, очень странно и совсем непонятно. * * * В обед врач снял с меня корсет, но посоветовал в ближайшие дни воздержаться от физических нагрузок, и на этом мое лечение, по сути, закончилось. Вечером я ужинал с Брунгильдой и убедился, что не ошибся в своих предположениях: она довольно прозрачно раздает мне авансы, не выходя, впрочем, за рамки пристойности, и внимательно наблюдает за моей реакцией. Положила на меня глаз, вне всяких сомнений, большой вопрос лишь в том, скрывается за этим ее собственная симпатия или какой-либо план графа. Я занял «умеренную» позицию, так, чтобы мое отношение к Брунгильде можно было истолковать как симпатию, готовую перерасти во что-то большее, но при этом не перешагнуть определенную черту, за которой мое поведение уже можно толковать двояко, а то мало ли что. Во время беседы за чашкой чая Брунгильда заметила, что Айсманн времени зря не теряет и механизм уже раскручен, так что ждать осталось недолго. — О каком механизме речь? — спросил я. — А то я не уверен, что хорошо понимаю, о чем ты. — Ну, смотри. Агенты пришли — это значит, что юридически тебя уже вернули из небытия, потому что ты уже фигурируешь в их докладе и протоколе. Теперь государственная машина вынуждена быстренько крутиться, чтобы своевременно сделать все то, что должно быть сделано. Тебе надо торжественно вручить твой Железный Крест — это раз. Два — присвоение тебе титула «фон Дойчланд» было проведено с большой помпой и сооружением кенотафа на Аллее Памяти, ну, это где обычно хоронят всех фон Дойчландов либо ставят кенотафы, если кто похоронен в другом месте, но для такого случая не предусмотрена церемония с участием живого виновника торжества. И теперь одно из двух: либо снос кенотафа и повторная церемония с участием твоим и фюрера, либо, что более вероятно, кенотаф останется и не будет никакой повторной церемонии, но вместо этого тебя пригласят в Германский дворец уже как действующего дворянина. — Хм… А почему ты думаешь, что второй вариант вероятнее? Все-таки, какой кенотаф, если я живой? Брунгильда задумчиво отправила в рот ложечку с порцией шоколадного мороженого, затем сказала: — То, что тебе кенотаф поставили преждевременно — ну, ничего страшного, он так или иначе должен будет там стоять, когда ты умрешь рано или поздно. Что стоит кенотаф живому — это логично с учетом «чудесности» твоего воскрешения. Ну не сносить же его, чтобы потом заново поставить? Просто снабдят табличкой с описанием твоего случая. Кроме того, вручение Креста и возведение в дворянский ранг — это как бы одноразовые процедуры. Ну нонсенс же — дважды награждать одним и тем же за дно и то же, правда? Но медаль никому не вручалась, в виду отсутствия у тебя родни, а просто несколько дней полежала под витриной в твоей бывшей части и затем отправилась в музей в Мюнхене. Так что ее оттуда заберут и все-таки вручат. А с дворянством повтор как бы не требуется, потому что дворянство — не вещь, им можно наградить и заочно. Но в этом случае ты попадешь на торжество в твою честь в Германском дворце. — Что такое Германский дворец? — Комплекс в самом центре Германии. Находится напротив Рейхстага, его построил еще Первый при перестройке Берлина в Германию. Там живет и работает фюрер, а также кое-какие сопутствующие учреждения. Еще там есть музей и помещения для торжеств и различного рода презентаций. В частности, там проводят «сборные» торжества и балы. — Сборные балы — это как? — Допустим, фюрер награждает группу лиц. Сразу за этим официозом следует торжественно-увеселительное мероприятие в честь этих людей. Но ты, есть такая вероятность, можешь даже получить персональный бал… И да, ты можешь явиться на него не в одиночку, а в сопровождении, например, жены или подруги… если бы таковая у тебя была… Или с каким-нибудь другим человеком, сыгравшим важную роль в твоей жизни… Все моментально стало на свои места. Конечно же, Брунгильде очень хочется попасть на это торжество, и не просто попасть, а, явившись вместе с главным гостем, оказаться в самом центре внимания. Тут надо быть совсем тупым, чтобы не понять настолько прозрачный намек. Я улыбаюсь: — Любишь балы да фуршеты? — Конечно! Я же узкоспециализированная диверсантка, специалистка по скрытным операциям, а такие люди любят сверкнуть в высшем свете, словно звезда, больше, чем кто-либо. Нам в жизни этого очень не хватает — при нашей-то профессии. Хоть редко — но чтоб ярко! — Договорились. Если меня туда пригласят — пойдем вместе. Брунгильда расплылась в улыбке, но внезапно снова стала серьезной: — Ты только учти, что я нормально ходить буду только дня через четыре. Вряд ли все произойдет так быстро, но если вдруг… — Я найду повод, чтобы отложить дату. Брунгильда снова заулыбалась. — Кстати, а кто нынче фюрер-то? — спросил я. — Густав Адольф Имлерих. — Он уже какой по счету? — Четвертый. Мы доели мороженое, а затем появилась медичка — та самая девица, что и тогда в фургоне — и увезла Брунгильду на процедуры. Да уж, обеспечил я ей «внеочередной отпуск», но сама Бруни за это, видимо, совершенно не держит зла. Все-таки, когда у тебя есть талант залечить настолько тяжелые раны, а у твоего Дома имеется собственный суперпродвинутый госпиталь и в нем еще и маг-целитель — поневоле начнешь менее серьезно относиться к ранам, которые в других обстоятельствах могли бы привести к смерти или многомесячному лечению… Кроме того, у меня возникло впечатление, что дело не только в титуле: симпатия Брунгильды к моей персоне вполне искренняя. Это, конечно же, очень странное впечатление: разве можно умом понять симпатию между людьми, которые при первой встрече обошлись друг с другом так, как мы с Бруни? Ну, дружба с человеком, который менее недели назад заехал тебе в голову с ноги — это, наверное, изредка случается в этом мире бушующем. А вот дружба, которая началась с отвертки и огнестрельных ранений… Наверное, из разряда парадоксов, который не случался никогда ранее и уже не случится никогда в будущем. Тем не менее, во мне укрепилась уверенность, что наш инцидент для Брунгильды — неприятность, оставшаяся в прошлом и более не омрачающая нынешний день. И я почти уверен — процентов так на девяносто девять — что интерес Бруни ко мне не ограничивается возможностью сверкнуть в высшем свете на самом высоком уровне. Если как следует подумать — ну, я фон Дойчланд, это раз. Я уработал отверткой мага и не только — это два. То бишь, потенциально я имею высокое положение в обществе и кое-что представляю из себя как таковой, и этих двух моментов для парня безусловно достаточно, чтобы заинтересовать подавляющее большинство девушек. Брунгильда, конечно, сама из высшего сословия, но, видимо, она тоже весьма заинтересована. И мне это, в общем-то, очень даже на руку: в данный момент я, как заметил Айсманн, дееспособен очень ограниченно. У меня ни жилья, ни гроша за душой, ни даже адекватного понимания реалий, в которых я нахожусь. Будь я сейчас предоставлен самому себе — куда идти, что делать? А так у меня есть кров над головой и стол, а также юрист, который решает за меня мои наиболее насущные проблемы. Я нахожусь в эдакой «тихой гавани» — и до тех пор, пока не буду готов выйти в открытое море, мне стоит дружить с владельцами этого «порта». К тому же я поймал себя на мысли, что это не так уж и сложно: за ширмой из знакомых отвратительных образов скрывается система и идеология совершенно иного порядка и типа. И ведь дело даже не в том, что Ницше не написал свою ущербную философию. Германия не проиграла Первую мировую, а это ключевой момент. Это значит — не было унизительного Версальского договора, и «миф о ноже, воткнутом в спину» не родился на свет. Никто, включая Гитлера, не искал «предателей», евреи не стали козлом отпущения. Гитлер, ясное дело, остался все тем же «бесноватым ефрейтором», его нездоровая психика никуда не делась, но тут у нее появилась совсем другая цель — ацтеки, которые, надо признать, гораздо больше этого заслуживают. Ну в самом деле, жертвоприношения в начала двадцать первого века — они там в своей Америке вообще на всю голову больные? А в итоге возникла иная идеология. Если «там» это было арийцы и «унтерменши», и первые угнетали вторых, то тут есть высшая раса, низшая раса и «нелюди». При этом арийцы не только правят унтерменшами — но и защищают их. И здесь за вывеской нацизма уже явно проглядывает совсем другая система. Взять ту же Спарту: в ней были полноправные граждане — спартиаты — и лишенные политических прав «периэки», то есть лично свободные жители полиса, которые при этом не были военнообязанными. Все честно: кто воюет, у того все права, а кто не воюет — у того прав меньше. Правда, еще были илоты — но это издержки эпохи. Так что, если закрыть глаза на болезненные лично для меня символы и «маркеры», вроде свастики и терминологии, то все не так уж и плохо. Нацизм без душегубок и лагерей смерти — это уже не нацизм. И если раса господ должна защищать расу «слуг», но сами слуги при этом избегают бремени войны — то это даже отчасти справедливо. Да, для меня концепция «арийцев и унтерменшей» изрядно пованивает нацизмом, но только пованивает. Более того, во время прошлого обеда с Брунгильдой я уловил, что здесь никогда даже не звучала идея истребления унтерменшей, максимум — идея депортации не-арийцев, и сама Бруни считает ее авторов недоумками, оторванными от реальности. Так что со здешней идеологией я, конечно, до конца никогда не примирюсь, но барьером между мной и Брунгильдой она не станет. И вообще, как мне относиться к Айзенштайнам как к нацистам, если у них по поместью гуляет управляющий-еврей? Из небытия