— Из слов сотрудницы лаборатории. — Она говорила в вашем присутствии? — Да. — К кому она обращалась? — К кому-то, кого называла «герр Райнер». Она говорила это по телефону. — Это произошло до того, как вы освободились? — Нет, после. — Простите, не понял, как такое возможно? — Я сидел в ее кабинете, в шкафу для одежды. Она не знала, что я там. — Вы видели ее или только слышали? — Видел через щелочки в дверце. — Вы сможете ее узнать по фото или вживую? — Возможно, но не факт. — Вы видели ее лицо? — Видел, но мельком. — Что было дальше? — Мне нужно посоветоваться с адвокатом. Герр Айсманн, выйдем в коридор? Допрос ч.2 Мы вышли за дверь и я тихо сказал: — Вам известен дальнейший ход событий? — В общих чертах. Вы применили силу, чтобы спастись из места, где вас незаконно удерживали. — Ну, если быть точным, то конкретно та сотрудница не представляла непосредственной угрозы для меня, только непрямую. Но мне пришлось ее убить. Как мне следует отвечать далее? Айсманн несколько секунд раздумывал, затем спросил: — Знает ли об этой детали граф? Если «нет» и вы не хотите, чтобы он знал — можете не отвечать или я отвечу за вас, что эти вопросы причиняют вам огромные неудобства. Ко мне ведь детектор не подключен. Я чуть приподнял бровь: — А что, если б граф не знал — то и вы бы ему не сообщили? — Нет. Поясню одну вещь, герр Нойманн. Я выучился в университете на деньги графа и связан с ним пожизненным контрактом — как юрист. Также я присягнул Дому Айзенштайн — как юрист. Что безусловно ставит профессиональную этику, в том числе требуемое законом сохранение тайны клиента, выше любых моих обязательств перед его светлостью. Он назначил меня вашим адвокатом, прекрасно зная об этом, следовательно, его это устраивает, и я очень удивлюсь, если он начнет спрашивать меня о том, что касается только вас и меня. — Понятно. Ну граф-то знает, потому я и спросил вас, знаете ли вы. Он хлопнул себя по лбу: — Простите, я порой медленно соображаю спозаранку. В любом случае, с вашей стороны это была самооборона, а та сотрудница — соучастница преступления относительно вас. Ваше право на применение силы совершенно очевидно, а любые попытки поставить вам в вину все, что вы сделали с целью спасения из рук преступников… юридически ничтожны, скажем так. Впрочем, есть вероятность, что господа агенты попытаются использовать это как рычаг давления на вас… Но я тут как раз для того, чтобы поставить их на место. — Зачем им давить на меня? — А это у них профессиональная деформация такая. Они предпочитают сотрудничество «по вертикали» — поставить вас на колени и заставить сделать то, что вы сделали бы и добровольно. Просто потому, что так у них больше контроля — ну там, гарантия, что вы не откажетесь от своих показаний и так далее. Это с их стороны даже не умысел или злоупотребление — это именно что профессиональная деформация. — Понятно. Советуете говорить, как есть? — Смотря как вы рассматриваете СБР. Если как союзника, от которого ждете защиты и помощи в наказании преступников — то лучше говорить правду. От профессионального завихрения этого союзника я вас огражу. — Спасибо, понял. Мы вернулись в кабинет, Кляйнер снова нацепил на меня контакты, задал три калибровочных вопроса и убедился, что калибровка на месте. — Итак, что было дальше? — Дальше я выбрался из шкафа и заколол эту сотрудницу отверткой. — Потом? — Сел за ее компьютер и грохнул все данные по эксперименту. — И зачем вы это сделали? — Стремление нанести максимально возможный урон враждебным по отношению ко мне лицам. — М-да… Герр Нойманн, вы собственноручно грохнули доказательную базу в этом деле, большую ее часть… При этом у вас не наблюдается никаких отклонений и вы не знаете, какой эксперимент на вас поставили. Отсюда вопрос — а был ли эксперимент, если о нем говорила сотрудница, и это единственный аргумент? — А разве вы сами не признали, что настолько обширная амнезия науке неизвестна? Агенты переглянулись, Кляйнер пожал плечами, а Финч сказал: — Ну и смысл этого эксперимента? Испокон веков известен другой, более простой способ обеспечить уничтожение информации в чужой голове, знаете ли. Я усмехнулся: — А вы взгляните вот с какой точки зрения. Я понял, что нахожусь в опасности среди врагов, потому что был прикован к столу, и действовал соответственно. Теперь представьте, что я открываю глаза не на лабораторном столе, а в нормальной, светлой палате, и вижу над собой участливые лица врачей… Моя реакция была бы совершенно иной. Я думал бы, что нахожусь среди друзей. Мне можно было бы скормить любую байку и свалить вину за мою амнезию на кого угодно. Можно было бы подсунуть мне смазливую девчонку, которая назвалась бы моей любящей женой, рассказала бы, что мы с ней — убежденные монархисты, коммунисты или иные террористы, что Рейх — тирания, поработившая мир… Если голова — чистый лист, туда можно вписать что угодно, и все это я принял бы как свою точку зрения. Пропаганда вынуждена «пробивать» убеждения и мировоззрение человека — но если у него их стереть, то и пробивать нечего. Просто пиши, что хочешь. Безусловно, если бы я прожил достаточно долго, то начал бы сопоставлять то, что мне сказали, с окружающей действительностью, но с кем-то менее умным и не обладающим критическим мышлением это прокатило бы только так. Агенты переглянулись. — И правда, это вполне реальный вариант, — пробормотал Финч. * * * Самым рискованным эпизодом допроса стал тот момент, когда дело дошло до появления Брунгильды. Мы-то между собой согласовали свою версию и Брунгильда озвучила ее отцу, так что меня граф особо не расспрашивал, но теперь агенты вцепились в меня, а я, черт возьми, под детектором. Да, могу отказаться от дальнейшего разговора, но… если агенты что-то заподозрят — это еще полбеды. Если что-то заподозрит граф — будет хуже, потому что он и его сыновья кажутся мне гораздо умнее этих вот агентов. Ну а если докопаются Айзенштайны… Могут ведь и не простить. Однако я все-таки изобрел подходящую формулировку. Когда Финч спросил, что было после того, как я убил Райнера, я ответил: — После этого на сцене, так сказать, появилась подмога в лице фройляйн Брунгильды, хотя собственно в момент ее появления я еще понятия не имел, на чьей она стороне. Дальнейшие вопросы вам стоит адресовать ей, потому что к тому времени она еще была, так сказать, в полном порядке, а я уже успел отхватить ударную дозу трендюлей, причем ударную в понимании как количества, так и характера. Как я только что сказал, вначале невидимый тепловоз, а потом полет кувырком аж до стены. Операция пошла совсем не по плану, потому что в лаборатории, по данным Айзенштайнов, не должно было быть ни сильных магов, ни их свиты, охраны и прочих лишних — а там внезапно бац и оказывается глава Дома Райнеров. Ну то есть, это у фройляйн Брунгильды пошло не по плану — а у меня плана и вовсе не было толком никакого. Словом, в самом финале боестолкновения я очень конкретно отхватил ногой в голову, до искорок перед глазами, а Брунгильда поймала три пули, но не в голову, к счастью. Так что, наверное, самые последние секунды этого замеса она опишет толковей, чем я. Ну а затем мы оттуда выбрались, поскольку она еще до появления внизу усыпила всю охрану снаружи и нам уже никто не смог помешать. Такой рассказ, поведанный более-менее уверенно, но сумбурно, детектор скушал без возражений — ведь все, что я рассказал, было правдой — а этот самый сумбур скрыл от агентов определенные пробелы в истории, посему тот факт, что я отхватил в голову от Брунгильды, а она свои три пули — от меня, остался нашим секретом. — Вы сможете повторить все это еще раз в суде и под присягой? — уточнил Финч под конец. — Да хоть на портрете фюрера присягну. Мой ответ их полностью устроил. За всю беседу детектор мигал только зеленым и лишь разок светанул желтым — когда я рассказывал про то, как уничтожал базу данных. Финча это, впрочем, не насторожило, он предложил мне рассказать то же самое другими словами — и на этот раз был зеленый. — А я же говорил, что детектор может ошибаться, — заметил Айсманн. — Вовсе нет, — ответил Кляйнер, — новая модель подает желтый сигнал, если считает, что датчики сняли нечеткий сигнал. Три-пять «желтых» индикаций — это нормальный показатель при абсолютно правдивом рассказе длиной в час. Просто раньше желтого индикатора не было, детектор в аналогичной ситуации не давал никакой индикации, и казалось, что правдивый рассказ — это только «зелень». Но желтый не свидетельствует о подозрении на неправдивость — он сообщает всего лишь о слабом сигнале. Затем агенты показывали мне фотографии, на которых я распознал Отто Райнера как убитого мною мага и его брата — как похожего на стрелка, у которого я забрал пистолет. Сам пистолет, как сообщил Финч, по номеру совпал с зарегистрированным на Дом Райнеров, но пока он еще не обладает данными о распределении оружия внутри Дома. Что касается других людей, находившихся в лаборатории, то я совершенно честно больше никого не узнал. Мне показали и пару женских фотографий, но это со всей определенностью были не сисадминша и не та лаборантка.