Прошлым летом, когда я была на пике хандры, мама попыталась завести со мной разговор о мальчиках. Она не понимала, что на самом деле произошло с Дженни. Думала, что все из-за Тома, – что он мне нравился, но предпочел Дженни, или еще какую-нибудь банальность. Мальчики не сразу могут разглядеть что-то дальше их носа, сказала мама и принялась излагать какую-то аллегорию о яблоках, которые падают с деревьев, и мальчиках, которые поначалу подбирают самые доступные, но потом понимают, что лучшие яблоки требуют от них немного больше труда. Я даже слушать все это не хотела. «То есть, по-твоему, девочки – это фрукты, которые существуют только для того, чтобы мальчики их ели? – спросила я. – Звучит по-сексистски». «Нет. Я имела в виду совсем другое». «Ты буквально называешь меня испорченным яблоком». «Неправда. Другие девочки – испорченные яблоки». «Почему какие-то девочки должны быть испорченными яблоками? Почему мы вообще должны быть яблоками?» Мама сделала глубокий вдох, прижала ладонь ко лбу. «Боже, как с тобой сложно, – сказала она. – Я только сказала, что мальчики созревают позже. Я просто не хочу, чтобы ты расстраивалась». Ей хотелось меня подбодрить, но я прекрасно видела, в чем состоит ее логика: мальчики никогда не обращают на меня внимания, значит, я некрасивая, а если я некрасивая, то мне придется долго ждать, пока меня кто-то заметит, потому что мальчики должны повзрослеть, прежде чем начнут ценить что-то еще. Тем временем, по-видимому, мне оставалось только ждать. Как девочкам, наблюдающим за игрой мальчиков с трибун, или девочкам, сидящим на диване рядом с мальчиками, которые играют в видеоигры. Бесконечное ожидание. Забавно было думать, насколько мама ошибается. Потому что для тех, кто посмелее, существовал другой путь: проигнорировать мальчиков вообще и сразу перейти к мужчинам. К мужчинам, которые никогда не заставляли тебя ждать; к мужчинам, которые изголодались и благодарны за крохи внимания, которые влюбляются так сильно, что бросаются к твоим ногам. Приехав домой на февральские каникулы, я ходила с мамой в продуктовый и в качестве эксперимента пристально смотрела на всех встречных мужчин, даже на страшных, – особенно на страшных. Кто знает, когда в последний раз на них так смотрела девушка. Мне было их жаль: как они, должно быть, несчастны, как им одиноко и грустно. Заметив мой взгляд, мужчины заметно смущались, хмурили брови, словно пытаясь меня раскусить. Лишь единицы понимали, что я такое, и сурово смотрели на меня в ответ. Стрейн говорил, что не выдержит неделю без разговоров со мной. Так что однажды ночью посреди каникул, когда родители уже пошли спать, я отнесла беспроводной телефон в свою комнату и заткнула щель под дверью подушками, чтобы приглушить звук. Пока я набирала номер, у меня крутило живот. Когда он сонно пробормотал: «Алло», я ничего не сказала, внезапно придя в ужас при мысли, что он переворачивается в кровати и отвечает на звонок, как старик, который ложится спать в десять. – Алло? – нетерпеливо повысив голос, сказал он. – Алло? Я смягчилась. – Это я. Стрейн вздохнул и назвал меня по имени, «с» свистели у него на зубах. Он по мне соскучился. Хотел, чтобы я рассказала, как проходят мои каникулы, хотел знать все. Я старательно описала свои дни – прогулки с Бэйб, поездки в город за покупками, катание на коньках, когда над стянутым льдом озером заходит солнце, – но избегала упоминать о своих родителях, так что могло показаться, будто я занималась всем этим в одиночестве. – Что ты сейчас делаешь? – спросил он. – Я у себя в комнате. – Я ждала, что он спросит еще что-нибудь, но он молчал. Я гадала, не уснул ли он. – А ты что делаешь? – Думаю. – О чем? – О тебе. О том, как ты была в моей постели. Помнишь, как это было? Я сказала да, хотя знала, что, скорее всего, наши с ним ощущения были совершенно разными. Зажмурившись, я почувствовала прикосновение фланелевой простыни, тяжесть одеяла. Его руку, направляющую вниз мое запястье. – Что на тебе надето? – спросил он. Стрельнув взглядом в сторону двери, я задержала дыхание и прислушалась к тому, что происходит в спальне родителей. – Пижама. – Похожая на ту, что я тебе купил? Я сказала нет. Меня смешила сама мысль, что я стала бы носить такое при родителях. – Расскажи, как она выглядит, – попросил он. Я посмотрела на узор из собачьих морд, пожарных гидрантов и костей. – Она дурацкая, – ответила я. – Тебе бы не понравилась. – Сними ее. – Слишком холодно, – легкомысленно сказала я, притворяясь наивной, но я знала, чего он от меня хочет. – Сними ее. Он ждал; я не шевельнулась. Когда он спросил: «Сняла?» – я соврала, что да. Так и продолжалось: он говорил мне, что делать, а я позволяла ему верить, что все выполняю. Я осталась равнодушной, все это слегка начало меня раздражать, пока он не начал говорить: – Ты малышка, маленькая девочка. Тогда что-то пришло в движение у меня внутри. Я не ласкала себя, но закрыла глаза и с трепетом подумала о том, чем он занимается и что при этом он думает обо мне. – Сделаешь кое-что для меня? – спросил он. – Хочу, чтобы ты кое-что сказала. Всего пару слов. Сделаешь? Скажешь для меня пару слов? Я открыла глаза. – Ладно. – Ладно? Ладно. Ладно. – Раздался какой-то шорох, словно он переложил трубку от одного уха к другому. – Я хочу, чтобы ты сказала: «Я люблю тебя, папочка». На секунду мне стало смешно. Это было настолько нелепо. Папочка. Я собственного папу так никогда не называла, но не успела я рассмеяться, как разум вылетел из меня, и мне больше не было смешно. Мне было никак. Я была пуста, меня не существовало. – Ну же, – поторопил он. – «Я люблю тебя, папочка». Я молчала, не отрывая взгляд от двери спальни. – Всего разочек. – Голос его звучал хрипло и грубо. Я почувствовала, как шевелятся мои губы. В голове у меня шуршали помехи, такой громкий белый шум, что я почти не слышала звуки, которые издает мой рот, почти не слышала шумное дыхание и стоны Стрейна. Он попросил меня повторить те слова, и мой рот произнес их снова, но действовало только мое тело, а не разум. Я была далеко. Лишенная всяких оков, я парила в воздухе, как в тот день, когда он впервые ко мне прикоснулся, и я взмыла над кампусом, будто комета с кленово-рыжим хвостом. Теперь я вылетела из дома в ночь, помчалась над соснами и замерзшим озером, где подо льдом двигалась и стонала вода. Стрейн попросил меня сказать это снова. Я увидела себя в меховых наушниках, на белых коньках, я скользила по поверхности, а за мной под футовым слоем льда следовала тень – Стрейн плыл вдоль мутного дна, приглушенно охая. Его надрывное дыхание выровнялось, и я приземлилась у себя в спальне. Он кончил; все было позади. Я попыталась представить, как это происходит, – кончает ли он себе в ладонь, на полотенце или прямо на простыню. Как это мерзко происходит у мужчин, эта разоблачительная грязь в конце. Меня захлестнула мысль: «Ты отвратителен». Стрейн откашлялся. – Ну, не буду тебя отвлекать, – сказал он. Когда он повесил трубку, я отшвырнула телефон, тот раскололся, по полу покатились батарейки. Я долго лежала в постели без сна, но неподвижно, упершись взглядом в синие тени. Мой разум был полон пустоты, он застыл и остекленел настолько, что на нем можно было кататься на коньках. Только по дороге в Броувик мама призналась, что слышала, как я болтаю по телефону. Когда она это сказала, моя рука вцепилась в дверную ручку, как будто я могла открыть дверцу и выпрыгнуть в кювет. – Мне показалось, что ты разговаривала с мальчиком, – сказала она. – Я права? Я смотрела прямо перед собой. Говорил по большей части Стрейн, но мама могла поднять другую трубку и подслушать. У родителей в спальне не было телефона, а я взяла единственный беспроводной. Может, мама спустилась, я и не слышала? – Если да, здесь нет ничего такого, – добавила она. – Если у тебя есть парень, это нормально. Тебе не обязательно это скрывать. – Что ты слышала? – Да, в общем, ничего. Я искоса наблюдала за ней и не могла определить, говорит ли она правду. Если она ничего не слышала, то с чего взяла, что я говорю с мальчиком? Мой мозг, не поспевая, несся за машиной. Что-то она наверняка слышала, но недостаточно, чтобы заподозрить что-нибудь необычное. Услышь она низкий, явно взрослый мужской голос Стрейна, она бы сразу психанула, ворвалась ко мне в комнату и вырвала телефон у меня из рук. Она бы не стала дожидаться, пока мы окажемся в машине вдвоем, чтобы тактично поднять эту тему. Я медленно выдохнула и ослабила хватку на дверной ручке. – Не говори папе. – Не скажу, – радостно ответила она. Она выглядела довольной, счастливой, что я ей доверилась и поделилась своей тайной; а может, она испытывала облегчение из-за того, что у меня появился парень, я общаюсь с людьми, вписываюсь в коллектив. – Но я хочу, чтобы ты мне о нем рассказала, – сказала мама. Она спросила, как его зовут, и я на секунду растерялась; я никогда не звала его по имени. Можно и даже, наверное, нужно было выдумать фальшивое, но искушение произнести его вслух было слишком сильно. – Джейкоб. – О, мне нравится это имя. Он симпатичный? Не зная, что сказать, я пожала плечами. – Ничего. Внешность не главное. Важно, чтобы он к тебе хорошо относился.