Варя оглянулась и увидела вернувшегося в гостиную супруга. Простите, – кинулась она к его ногам на пол и продолжала рыдать. – Не могу я так, простите. Лжива, да, виновата во всем. Я. Я. Я. Поднимитесь, Варенька, – приподнял он ее за плечи перед собой и глядел с ласкою глаз, в которых сам еле сдерживал слезы, обжигающие своей горечью. – Вы самый честный человечек. Я не имею права обидеть, не понять, обвинить и, уж точно, не смогу мстить. Не за что. Нет, не говорите так! – неугомонно страдала та. А ведь Нагимов-то и не жених Вам, верно? – улыбнулся он повернувшейся Лизе, и та закивала, а взгляд ее от неловкости уперся в пол. Ох, девицы-подружки, – с умилением вздохнул Илларион. Он ничего больше не сказал и продолжать мучить их своим присутствием не хотел. Оставив подруг наедине, Илларион закрыл к ним дверь и медленно поплелся в даль коридора… 34 *** Там все – там родших милый дом; там наши жены, чада; о нас их слезы пред творцом; мы жизни их ограда; там девы – прелесть наших дней, и сонм друзей бесценный, и царский трон, и прах царей, и предков прах священный. За них, друзья, всю нашу кровь! На вражьи грянем силы; да в чадах к родине любовь зажгут отцов могилы*, – выразительно рассказал Алексей, приблизившись к оглянувшемуся на него Михаилу и с улыбкой друга положил ему руку на плечо в поддержку духа. Михаил стоял поодаль от усадьбы Гриневых, вокруг которых никого не было видно, словно все вымерли. Он стоял и смотрел на одинокую у небольшой речки беседку, словно чего-то ждал. Но будет ли конец тому ожиданию… Прошло почти два года с тех пор, как мы с ней виделись в последний раз. С тех пор, как ушел, поняв, как Илларион Константинович безответно, безнадежно влюблен в нее, и больше я не возвращался, – сказал Михаил, вновь взглянув на беседку. – Я столько раз бывал в этой усадьбе, но ни разу не посетил столь милое место. Как символично, – с иронией усмехнулся он. – Теперь все осталось в прошлом… Будто сон… Счастливый сон. Мы бегали по это траве, мимо этой беседки. Бегали, беззаботно и весело, не подозревая, что однажды папенька ее совсем разорится, и никакая помощь ему не поможет, и что он, вот, уйдет в мир иной, а усадьба будет продана… Что осталось теперь?… Только память… Не разумею, – пожал плечами Алексей и отошел к реке, сев на ее травянистый берег. – Коли покинул тогда, зачем сейчас вернулся? Не успел я вернуться из нашего с вами плавания, как матушка тут же сообщила, якобы Варя давно с супругом уехала, и даже не соизволила попрощаться с нею, которая так любит ее, словно та родная дочь. Обвиняла меня в неразумности поступков. О? – удивленно взглянул Алексей. – Как однако все стало явным! Сам виноват. На глазах у всех. Не заботился о репутации ни о ее, ни о своей, – с сожалением опустил глаза Михаил. – Если бы я только мог сдержать себя. Довольно причитать, друг мой, что было, то было, – улыбнулся Алексей. – Так что тебя сюда привело? Здесь ее нет. Нет, – закивал тот. – Не знаю. Странное предчувствие. Хандришь опять, – поднялся его друг и глубоко вздохнул, оглядев красивый вокруг пейзаж. – Милая усадьба у Гриневых… Была… Жаль, что дела их столь плохи. Возможно, я здесь в последний раз, – задумчиво сказал Михаил. Не печалься. Мы теперь все произведены в лейтенанты! У нас отличная сила духа и рвение к свободе! Едем к нашим! Пора корабли отряда снаряжать на борьбу с врагом! – восклицал счастливый товарищ, что заставило Михаила вместе с ним рассмеяться и в обнимку вернуться к ожидающим их коням… Совсем скоро снаряженные корабли, действительно, отправились в путь, чтобы вступить в борьбу с Наполеоном, чтобы наконец-то разгромить его власть и освободить захваченные земли… – Великий, огромный Париж со всеми его предместьями вскоре был охвачен союзными войсками. Громы сражения умолкли на левом фланге: высоты Бельвиля, Менильмонта и Монлуи грозили Парижу разрушением. Было заключено перемирие. – Французские войска и те, кто защищал, начали свое отступление, но битва между тем все кипела по другую сторону канала д'Урк и на Монмартре, куда вести о перемирии еще не дошли… «На обрывистой горе Шомон, занятой исключительно русскими, подле самого обрыва, обращенного к городу, стояли четыре человека; сзади их множество офицеров русской гвардии и австрийских адъютантов. Один из четырех был высокого роста, плечист и чрезвычайно строен, несмотря на небольшую сутуловатость, которую скорее можно было приписать привычке держать вперед голову, нежели природному недостатку. Прекрасное белокурое лицо его было осенено шляпою с белым пером на конногвардейском вицмундире была одна только звезда. Рядом с ним стоял человек довольно высокий, сухощавый, с усами, в синем мундире с двумя петлицами на красном воротнике; в его чертах можно было прочесть целую повесть долгих несчастий: но теперь лицо его выражало спокойное удовольствие. Он разговаривал с первым, который с лорнетом в руке, поднятой по особенной привычке почти выше плеча локтем, смотрел на высоты Монмартра, где еще раздавались редкие выстрелы умолкающего сражения.» Но скоро и те, кто защищал Монмартр, стали отступать. Так решилась участь Наполеона, а вместе с ним и всей Европы: «Восхищенный Александр обнял короля Прусского и, поздравив его с победою, сказал: «Бог рассудил нас с Наполеоном, теперь пусть потомство судит каждого из нас!» – Когда же первые восторги были разделены всеми присутствующими, император поздравил Барклая фельдмаршалом и обратил потом довольственный взор на Париж, как на приобретенную награду, * – отрывок из «Певец во стане русских воинов», В. С. Жуковский как на залог спокойствия народов. Солнце садилось; город развертывался как на скатерти под его ногами. Малочисленные остатки французских войск поспешно отступали отовсюду и, входя из окрестностей в заставы, тянулись вдоль внешних бульваров, окружающих город. Массы их показывались в промежутках строений; можно было различить, какого рода войско проходило и исчезало за домами: по облакам пыли видна была конница; штыки пехоты сверкали мелкими алмазными искрами, отражая последние лучи дня; артиллерия, сопровождаемая глухим стуком колес, отсылала густые облака в глаза победителей; как будто принужденная замолкнуть, все еще грозила своим угрюмым взглядом…» Николя! Ты все писаниной занимаешься? – восхитился Михаил, войдя в каюту к Николаю, где тот за столом что-то увлеченно чертал пером в журнале. Теперь пишу милой! Моя женщина! Моя! – восклицал тот от счастья. Собирайся, мы вступаем в реку Маас, – подмигнул Михаил. Здесь где-то и Варя, – улыбался ему друг, но Михаил махнул рукой и не ответил. Ай, – скорее застегиваясь, покачал головой Николай. – Идем наверх! Напиши лучше милой своей, Любови Бестужевной! Ведь и отправишь сразу! Так вот и пишу, – улыбнулся Николай. – Уже не раз писал, и пишу. Вот, – показал он с гордостью медальон на шее с изображением возлюбленной. – Всегда со мною! Да, Лешка рассказывал уже про красивую даму у тебя в медальоне. Я искренне рад за Вас! Благодарю, Мишель, правда, я за то, чтобы нам и вовсе быть вместе. Не отступлюсь, – мечтательно произнес Николай. Они скорее вышли на палубу и веселые, что-то до того бурно обсуждающие, друзья тут же подошли: Мишель! Николя! Мы первым делом в трактир, вы с нами? – спросил Сашка. Уж больно охота вновь вкусной рыбы испробовать, – хихикнул Дмитрий. – Как вспомню, что на Доггер-банке по время двухдневных маловетрий ловили вкуснейшую рыбу, аж голод наступает! Любитель рыбок и я, – прищурился Сашка, шутливо намекая на иных «рыбок». Да-да, пора с рыбками и голландскими познакомиться, – подмигнул ему Алексей, и вместе с ним засмеялся, на что переглянувшиеся Дмитрий и Михаил неодобрительно покачали головой. Сядете на мель точно, как чуть по ошибке лоцмана против Текселя не сели, – махнул рукою Дмитрий, будучи точно уверенным в неправильности мыслей товарищей. Ай, – махнул Алексей. – Верность хранить-то некому! Грешить любо? – удивился Михаил. Вот тебе и на! – недовольно всплеснул руками Николай, уставившись в сторону, куда плыл их корабль. Мы на Гельвет-Слюйсе, – закивал Михаил, что-то вспоминая. – Матушка Торсона, коренная голландка. Шарлотта-Христина Тиман. Рассказывала, когда я у них бывал, что это за страна, как здесь все иначе, но такого я не представлял! – поразился он так же, как и все, вдруг уставившиеся вокруг. Вместо болот, городов, «висящих на сваях над морем», каждый из них увидел «море, висящее над землею, увидел корабли, плавающие выше домов, и вместо болот возделанные поля, тучные пажити, чистые, красивые городки, прекрасных мужчин, прекрасных женщин…» 35 *** Het is geregeld… Het ziekenhuis is op de hoogte gebracht van jullie komst en paraat om de zieke mensen te ontvangen, (Все устроено… Больница предупреждена и готова принять всех ваших больных людей) – договорил статный молодой лейтенант Алексею, после чего их довольно продолжительная и добрая беседа закончилась рукопожатием. Руку пожал даже, – удивился Сашка. Это древняя традиция, друг мой, – хихикнул Михаил. Да, да, понимаю, – кивал тот, и Дмитрий добавил: Мы будем больше удивлены, как я предчувствую. Страна удивительна уже! Что ж, – вернулся к ним Алексей, потирая руки. – Все замечательно складывается. Наших больных сразу принимают в госпиталь! Николя! – махнул Михаил, как только тот ступил на берег. Нашел письмо? – сразу спросил его Алексей. Нет, – развел руками Николай с беспокойством. – Уверен, оставил на столе в каюте! Еще не дописал. Кому надо красть? – удивился Сашка. Что узнал у флотского лейтенанта? – стараясь вернуться к делам, спросил у Алексея Николай. Он сейчас вернется к нам! Свежая пища для всех уже ждет в трактире, госпиталь на берегу готов принять каждого больного, – доложился тот и восхищенно добавил. – Удивительно умный и образованный молодой человек!