И громко вздыхали, как бы подчеркивая величину этого безмерного счастья. — Почему, девочки? — фальшиво удивлялась Ада, заранее зная ответ. — Да брось ты! — А все-таки? — Ну как же! Ну как же! — искренне волновались подруги, они всплескивали руками и начинали тормошить Аду, словно старались привести ее в чувство. — А Виталий?.. Ада вздыхала. Прятала глаза. Поводила плечиком. И вновь — все фальшиво, все нарочито, все ненатурально. — А что Виталий? — невинно спрашивала она. — О!.. Виталий. Виталий. Виталий. Виталий… Это имя подруги произносили на все лады. Как бы подчеркивая множество неуловимых оттенков. Все то, что скрывалось за семью буквами. — Бросьте, девочки! — Ада… — Нет, в самом деле! — Ада… — Вы же ничего не знаете! — Ада… Им и не нужно ничего знать. Потому что у них такого никогда не было. Но будет! Обязательно будет. У каждой, непременно у каждой!.. Господи, девочки, да если бы вы только знали, что на самом деле происходит между Адой и Виталием! Молчали бы сейчас как истуканы. А то и вовсе — отвернулись бы от бедной Ады. Как от старой брошенной куклы. Но ничего не знают девочки. И Ада им ничего не скажет. Какие ни есть, а все-таки подруги. Ничего она им не скажет. Ничего! Пусть все остается как есть. И романтичный Виталий. И его белый «Мерседес». И обязательные цветы. И знаменитая фотомастерская… Дурочки! Если бы они только знали… Ада открыла глаза. Она лежала на широкой тахте, огромной и спокойной, как море. Эту тахту отец когда-то привез из Индии. Мать его тогда ругала. Идиот, говорила она, самый настоящий идиот. Другие небось машины везут из-за границы. А ты? Ну как это можно было догадаться!.. Но отец только посмеивался в усы. И гладил мать по спине. И не только. Соскучился. Полгода ее не видел. Ну и что, что Ада смотрит? Ада еще маленькая… Нет, уже не маленькой была тогда Ада, совсем пс маленькой. И многое уже видела. И как девочки целуются в закрытом классе. И что мальчики делают у себя в туалете. И как дяденьки шалят с ее мамой… Именно — шалят. А как это еще назвать? Закроются в комнате — дверь потом сквозняком все равно распахнет, но им уже до этого дела нет, увлечены! — и давай барахтаться под тонкими, почти прозрачными простынями. Конечно, шалят! Ада тогда впервые увидела свою мать голой, и ее, маленькую девочку, впервые неприятно поразило то, что у матери под животом густо кучерявились черные волосы. И ноги были волосатые. И подмышки. И даже — о ужас! — возле сосков виднелись длинные прямые, как тараканьи усы, волосы. Все это отпечаталось у Ады в мозгу, как отпечатывается в мокрой ванночке фотография, и девочка потом часто разглядывала эту «фотографию» — мысленно, конечно, мысленно! — открывая для себя все новые и новые подробности. И с каждым разом отвращение к материнскому телу росло все больше и больше. Ада постепенно забывала, как она любила прижиматься к маме, как любила залезать к ней по утрам в кровать, сворачиваться клубочком и слушать, как стучит ее, мамино, сердце… Она вздохнула, услышав мелодичный марш будильника. Изящная ручка дотянулась до пластмассовой пуговки звонка, шлепнула слегка, и изобретение инквизиторов обиженно замолчало. Ручка юркнула под одеяло — Ада любила тепло, укрывалась двойным китайским пуховиком; красные вышитые драконы, казалось, надежно охраняли ее покой. Но сон уже пропал. Хотя какой тут к черту сон! Скоро шесть часов вечера, придут родители — сначала мать, затем отец. Придут, запрутся на кухне и вновь будут тайком от дочери считать дневную выручку. Коммерсанты дебильные! Ада осторожно помассировала веки — это вместо зарядки! — и откинула полог одеяла. Солнечные лучи скрывающегося за девятиэтажкой светила — торопится, вишь, на запад! — пробились сквозь мелкую сетку тюля. Упали на заспанное личико, согрели нежно-нежно. Спасибо, солнышко! Она негромко зевнула, обнажая мелкие острые зубки. Точь-в-точь как кошка. Затем с наслаждением раскинула в стороны руки, потянулась. Что-то мягко хрустнуло в спине, и от этого неожиданно стало еще приятнее. Протяжно вздохнув, Ада вытащила из-под одеяла ногу. Короткая ночная рубашка при этом задралась, и солнечный лучик нескромно осветил ложбинку под животом. Нет, не под животом — это у мамы живот, фу, не люблю! — под животиком, у Ады — еще животик, и всегда будет животик, как это часто любит повторять Виталий. Ада оттянула носок, растопырила покрытые бесцветным лаком пальчики ног и принялась их внимательно разглядывать. Ничего ножки, хорошие, гладкие, отполированные. Как сказал Виталий? Афродита или Елена? Что-то наподобие этого. Словом, опять обозвал какой-то древнегреческой блядью. Или не древнегреческой?.. Ада поморщилась. Она не любила этих постоянных намеков, полунамеков, недомолвок и прочей зауми Виталия. Да, шикарный парень. Талантливый фотограф. Может быть, даже гениальный, она не знает. Все может. Все умеет. Опытный. Ласковый. Но эти шуточки!.. Нет, в конце концов, она женщина. И может послать его подальше в любую минуту. На три буквы. Или — на пять. Может? Нет. Врешь, Адочка, все ты врешь, милая. Ничего теперь не можешь. Ни-че-го! И связал тебя твой Виталий, связал невидимой нитью такой прочности, что, кажется, захоти он — и все ты, маленькая, позабудешь, на все, хорошенькая, плюнешь, от всего, ласковая, откажешься. И послушной собачонкой — какие, кстати, у нас были знаменитые собачки: павловские, Каш-танка, Арто и, конечно, бедняга Муму — побежишь за своим гениальным фотографом. За своим хозяином… Хозяин? Хозяин. Настоящий? Настоящий. Самый настоящий из всех настоящих! А ты — его рабыня. Раба. Раба любви и секса. Нет, лучше не так, лучше по-другому, например — раба любви и света. Здорово! Что-то есть в этом возвышенное. Что-то от Северянина. Бальмонта. Голицына. Настоящее. Неземное. Не то, что у этой напыщенной выскочки, у насквозь фальшивой Ренаты Литвиновой… Вспомнив о Ренате, Ада нахмурилась, черты ее правильного личика исказила гримаса. Рената! Тоже мне, нашли символ современного декаданса. Разве может эта девица быть символом? Смех. Хохот. Гомерический хохот. Даже — спазмы… Эта дурочка и упадочные явления в искусстве?!Покажи тем не того, кто заикнулся об этом первым (сама Рената, конечно же, не в счет — доподлинно всем известно, что она же первая об этом везде и раструбила!), и я рассмеюсь ему прямо в лицо. Расхо-хо-чусь! Рената и упадок?! Как можно было догадаться выставлять в качестве символа упадка это откормленное (причем весьма и весьма неплохо, со знанием дела, от души!) бледно-зеленое чудовище?! Нечто среднего рода с жалкими лесбийскими потугами. Пройтись чугунной коровьей походкой — это и есть декаданс? Правда? Тогда — спасибо. Тогда, Аде с вами, господа, не по пути. Адью! Конечно же, она понимала, что была не права по отношению к вышеупомянутой особе. Не права! Нет, она была по-женски изощренно жестока. Более того, можно было смело утверждать, что именно в этом вопросе Ада была не просто Адой, а Адой-садисткой, да пусть простят ее за это… Во всем был виноват Виталий. Господи, ну кому же еще быть виновным во всех ее бедах?! В том самом знаменитом клипе, рекламирующем колготки, должна была сниматься Ада. Прекрасная Ада. Ада-супер. Ада-люкс. Ада-топ. И прочее, прочее, прочее… Включая же, конечно, Аду-декадапс. Только Ада могла со всей полнотой(и, как раньше говорили, а потом — стали шутить — «с чувством глубокого удовлетворения»!)воплотить образ современного упадка. Не об этом ли ей с утра до вечера твердил Виталий! При этом он же пообещал, что сделает все, чтобы у Юрки Грымова (он всегда называл его Юркой, как, впрочем, и остальных, например: Угольникова — Игорьком, Лысенкова — Лешкой, Якубовича — Ленчиком, а Ярмольника — и вовсе Хрюшкой) снялась именно Ада. Только Ада; Никто, кроме Ады. Неподражаемая Ада… Виталий даже два раза специально подводил витавшую на небесах от счастья Аду к этому самому Юрке Грымову — было это то ли в «Пилоте», то ли в «Самоволке», сейчас уже она не помнит. Да и не нужно ей об этом помнить! Зачем? Она — женщина. С большой буквы. И — со всеми прочими прибамбасами, которые настоящей женщине необходимы. Тем более — женщине-декаданс! Между прочим Аде известный клип-мейкер не менее известной фирмы не понравился. Прикид, конечно же, у него был. И манеры — соответствующие. Но речь! Боже, как он примитивно изъяснялся. Нет, он не унижал Аду, не смотрел пренебрежительно и не цедил высокомерно сквозь зубы. К этому она как раз была готова. Было другое… Как бы это объяснить? Плебейство. Самое настоящее плебейство. Это ничем не скроешь. Никаким прикидом, никакими наворотами, никакими прибамбасами, никакими навесками… У нее на этих плебеев был такой нюх — точняк! Даже Виталий с его гениальностью и с его фото заморочками — вспомнив про заморочки, Ада нервно передернула плечами: бр-р-р! — ей в подметки не годился. Не чувствовал, не понимал Виталий до конца людей. Не фильтровал. А вот Ада фильтровала. Ну, естественно, понимала, чувствовала и тому подобное. Потому что — порода. Настоящая порода. И люкс. И топ. И супер. И, конечно же, декаданс. Тот самый, куда так рвется Рената. Фу, Рената!.. Даже имя — и то произносить неприятно. Все, забыли. Не думать. Не думать. Не думать. Не думать… Ада еще раз покосилась на будильник, который показывал, что до прихода родителей оставалось совсем немного. У нее было два пути. Или продолжать валяться под пуховиком и предаваться сладостным грезам о том, как она, Ада, когда-нибудь отомстит этой ничтожной Ренате, которая совершенно несправедливо и так далее… Или встать, привести себя в порядок и попытаться встретиться с Виталием, который, как она подозревала, просто прячется от нее вот уже несколько дней; встретиться и наконец-то выяснить (окончательно, бесповоротно, Боже, сколько можно!) отношения… Немного подумав, она выбрала второй путь. Если бы Ада только знала, сколь роковой выбор она сделала! Они встретились и познакомились непросто, а очень просто. Банально. Примитивно. И в этом был какой-то шарм. Так по крайней мере потом объяснил Виталий. И еще что-то долго рассказывал о том самом единственном ребре Адама, который необходимо найти каждому мужчине, чтобы было полное совпадение между мужчиной и женщиной. Ада слушала и помалкивала. Их первая встреча произошла несколько месяцев назад. Обычное уличное знакомство. Она скучала возле остановки, пытаясь поймать машину. Он ее заметил и остановился. Пока Ада объясняла, куда ей надо добраться, он молча и внимательно разглядывал ее. Затем неожиданно сказал: — Вы знаете, у вас замечательный нос, девушка. Нет, я не шучу, это действительно настоящий нос. Точно такой же был у Греты Гарбо. Американские эксперты кино пришли к выводу, что лицо у Гарбо уникально, и все пропорции божественны. Вы знаете Грету Гарбо? — Не знакома, — выпалила Ада. — Я тоже, — ничуть не обиделся он. — Но очень бы хотел… Ада с некоторым удивлением посмотрела на него. Нет, на идиота непохож. На маньяка, впрочем, тоже. Идиоты не разъезжают в белых «Мерседесах». А маньяки?. Вы не маньяк? — спросила она. — Похож? — Да как вам сказать… — А говорить надо всегда прямо и честно. Вот мне, например, сейчас хочется вам помочь, и я об этом вам прямо говорю. — Он улыбнулся по-доброму. — Не бойтесь и садитесь в машину, а то ваш замечательный нос превратится в ледышку, и это будет настоящей катастрофой для большого искусства.