– Но ведь Фиона Блум не является его матерью, – ответил Айзенменгер, не объясняя, впрочем, откуда ему это известно. – Так кто еще это может быть? Сорвин открыл было рот, помолчал и снова закрыл его. – Так каким образом погиб ваш внук? – снова спросил Айзенменгер у Хикманов. Тереза почти сразу принялась плакать, и Тристан обхватил ее за плечи. – Он был маленьким и болезненным ребенком – вы можете проверить это в больнице – и просто не выжил: умер во сне. – У него были сломаны ребра, – заметил Сорвин. – Нелл любила его, – уставшим голосом еле слышно ответил Тристан. – Она не могла смириться с его смертью. Она прижимала его к себе, пытаясь вдохнуть в него жизнь; она несколько дней находилась в истерике. Все молчали; ни у кого не было оснований не доверять этому. И лишь Айзенменгер, видя, как Елена сереет на глазах, решил побыстрее покончить с формальностями. – И это поставило перед вами новую проблему. Конечно, вы могли пойти официальным путем и сообщить властям о смерти Тома, но тогда возникала угроза, что станет известно об инцесте. Вы знали, что вскрытие младенцев предполагает проведение генетической экспертизы, а это могло подвергнуть вас колоссальному риску. Тристан молча посмотрел на Айзенменгера. – Поэтому вы похоронили младенца, и вам понадобилась замена, – продолжил тот. – Фиона Блум, – вмешался наконец Сорвин. – Вот именно. Фиона Блум уехала из деревни незадолго до этого, и она была беременна. – Но как они узнали, где ее искать? – спросил Сорвин. – Вряд ли она поддерживала связь с Хикманами. – Конечно нет. Зато она поддерживала связь с отцом своего ребенка. – С Грошонгом, – догадалась Фетр. Айзенменгер кивнул. – Малькольм Грошонг в течение многих десятилетий служил этому семейству. Он следил не только за ведением хозяйства в поместье, но и присматривал за всеми Хикманами. Он был предан этой семье и готов пойти на все, чтобы ее защитить. Грошонг знал, что Фионе Блум не нужен ее сын, и уговорил ее отдать его в замок, где ему был бы обеспечен такой уровень жизни, которого Фиона никогда не смогла бы достичь. – Какая удача, что у нее родился мальчик, а не девочка, – тихо промолвила Беверли. – Да, тогда бы возникла проблема, но и ее можно было бы решить. Например, усыновить ребенка из Восточной Европы. – Проблема была в том, что Нелл отказывалась воспринимать его как сына, – пробормотал Тристан. – Она относилась к нему скорее как к племяннику. – Думаю, теперь перед вами стоит куда более сложная проблема, – не спуская глаз с Елены, произнес Айзенменгер. Тристан встретился с Айзенменгером взглядом, и Айзенменгер увидел, что тот его не понимает. – Я имею в виду Клода и Пенелопу Флеминг, – пояснил он, глядя на Елену. Казалось, Елена вот-вот лишится чувств, но это заявление заставило ее снова собраться. Однако эти имена произвели гальванизирующее воздействие не только на нее. Беверли побледнела, Тристан уставился на Айзенменгера, и Тереза подняла голову с плеча мужа. Первой опомнилась Елена. – Что ты хочешь сказать? – Поскольку они были крестными Нелл, они были очень близки, – опустив глаза, ответил Айзенменгер. – И она во всем им призналась. Как звучала эта фраза? «Совершенное тобой преступление настолько ужасно, что один лишь Господь сможет тебя простить». Почти библейское изречение, подразумевающее не обычный проступок. – Инцест Нелл, – прошептала Елена, переводя страдальческий взгляд на Тристана и Терезу. – Думаю, то, что Нелл рассказала о происшедшем кому-то за пределами семейного круга, само по себе было ужасно, но еще хуже было то, что она написала о смерти ребенка: это становилось слишком рискованным. Глаза Терезы расширились и стали просто огромными. На лице Тристана тоже появилось выражение недоверия. Айзенменгер с профессиональным вниманием уставился на обоих. – Думаю, это решение было продиктовано желанием избежать риска, – промолвил он, обратив взгляд на Елену. – Нет… Вы ошибаетесь, – воспротивился Тристан. – Это было ужасное стечение обстоятельств. Я был так же потрясен, как и все… – Но только не Малькольм Грошонг, – перебил его Айзенменгер. – Думаю, именно он убил Флемингов. Он почувствовал на себе пристальный взгляд Беверли, но сделал вид, что не замечает его. Елена медленно качала головой. – Малькольм? – переспросил Тристан. – Полагаю, ни Тристан, ни Тереза ничего не знали о решении, призванном обезопасить семейную честь Хикманов, – поворачиваясь к Сорвину, заметил Айзенменгер. – Думаю, они были искренне потрясены убийством четы Флеминг. – Ты сказал о принятом решении, – словно в полусне промолвила Беверли. – Но кто же его принял? Айзенменгер уже взорвал этим вечером несколько бомб, но эта последняя оказалась просто убийственной. – Элеонора. Ему никто не поверил, и это его не удивило. Элеонора была интеллигентной старухой, страдавшей слабоумием. Как она могла потребовать убить двух достойных, ни в чем не повинных людей? – Думаю, этого мы уже никогда не узнаем. Возможно, это было высказано в виде намека, как в случае убийства Томаса Бекета.[32] Как бы там ни было, думаю, Малькольм Грошонг убил родителей Елены, потому что знал, что этого хочет Элеонора Хикман. – Это невозможно! – вскричал Тристан. – Вы просто пытаетесь воспользоваться беспомощностью старой женщины. – Элеоноре всегда было присуще чувство семейственности, и со временем оно подчинило ее себе целиком. Думаю, она не видела другого выхода из создавшегося положения и нашла в лице Грошонга превосходного исполнителя. Он предан ей. Он работает на Хикманов, но живет ради Элеоноры. Тристан и Тереза не верили ему, да и не могли поверить в такое. – Единственное, что мне неизвестно, это знал ли обо всем Хьюго, – задумчиво произнес Айзенменгер. Он нахмурился, словно ему не удавалось найти последнее слово, для того чтобы разгадать кроссворд. – То есть, если я правильно понимаю, вы утверждаете, что Грошонг убил Клода и Пенелопу Флеминг? – спросил Сорвин. – Именно так. – А какие у тебя доказательства? – покачала головой Беверли. – Никаких, но это выглядит вполне правдоподобно, – пожал плечами Айзенменгер. – К тому же объясняет убийство Уильяма Мойнигана. – Как? – Во время всей этой истории между Мойниганом и Грошонгом началась вражда. Для того чтобы замаскировать эти убийства под случайное следствие ограбления, Грошонг прихватил с собой несколько вещей, включая часы и фотографию. – Айзенменгер нахмурился. – Этого, впрочем, я не могу понять. Зачем ему понадобилась фотография? Она не обладала никакой ценностью, а потому вряд ли могла служить доказательством грабежа. – Он помолчал и повернулся к Елене. – А часы лежали в шкатулке? Елена задумалась, но она находилась не в том состоянии, чтобы вспомнить такие детали. – Не знаю, – ответила она после долгого молчания. – У меня есть только одно предположение. Грошонг забрал шкатулку, а там оказались и часы, и фотография. Затем он избавился от шкатулки, а фотография выпала. Думаю, что ее нашел Мойниган. Не знаю как. Возможно, он пользовался машиной Грошонга по служебным делам, а может быть, просто мыл ее. Ему было что-то известно, поскольку он работал в поместье и, вероятно, знал о таинственном исчезновении Грошонга накануне двойного убийства. Однако у него не было улик, чтобы отомстить Грошонгу. Внезапное вмешательство Беверли удивило Айзенменгера, тем паче что она говорила чуть ли не поминальным тоном. – А откуда он узнал, где копать? Ведь это он устроил раскопки под деревом? К всеобщему удивлению, на этот вопрос ответил Тристан: – Он работал в поместье – следил за лесом и все такое. Возможно, он обратил внимание на разрытую землю и что-то заподозрил. А вскоре после этого он поссорился с Грошонгом и его уволили. – Таким образом, ребенок пролежал в земле восемь лет, – продолжил Айзенменгер после небольшой паузы, – пока Мойниган не встретил случайно свою старую любовь и не начал задавать ей странные вопросы: куда делся ребенок и откуда у нее взялись часы, которые, как он подозревал, были украдены у Флемингов после убийства. – А с чего это Грошонг подарил ей часы? – внезапно спросила Фетр. – Он любил ее, – улыбнулся Айзенменгер. Сорвин кивнул, словно это было самоочевидно.