– Это пить, – сказала она, облизнув губы, – вкусно. Я первая отхлебнула немного из своей кружки, остальные девочки смотрели на меня с напряженным ожиданием. – Ну как? – выражая общий интерес, спросила меня Жаклин[29] Гаврилова. – Похоже на компот из сухофруктов с медом, и никакой синтетики, – ответила я. – Откуда здесь синтетика, – сказала Маша Мельничукова, отхлебывая из своей кружки. – Ой, и в самом деле вкусно… – Да, девочки, мы попали так попали, – оглядываясь по сторонам, тихо произнесла Аделина Галиева, – тут у них что, как в армии – наряд, караул, равняйсь, смирно? И нас тоже заставят чистить картошку и убирать нужники? А эта мадам Мадлен Петрова – она что, такая молодая, и уже замужем? – И причем она француженка, а замужем за русским, – заметила Жаклин, – обычно бывает наоборот. – Тут все говорят по-русски, значит, выйти замуж за русского престижно, – мечтательно сказала Маша. – У нас тоже все говорят по-русски, – немного презрительно ответила Аделина, – и что с того? – У нас русские добрые и немного растяпы, – парировала Маша. – А тут они злые и при оружии. Другие в диких условиях не выживут. Так что, дорогая Аделя, держи свое мнение о русских при себе, а то будешь до конца жизни… нужники чистить. – Ах вот ты как заговорила! – взвилась Аделина. – Тихо, девочки, – сказала я, – не ссорьтесь. Не стоит оно того. Мы сегодня чудом от смерти спаслись, и совсем не стоит устраивать после этого скандал. – Вот за что я тебя люблю, Лида, – сказала Жаклин, – так это за твою рассудительность. Ты всегда найдешь что сказать, чтобы ссора прекратилась. Не так ли, девочки? Аделя, ведь признайся, тебе нравился Серега Шевцов из параллельного класса? – Да, нравился, – с некоторым вызовом ответила Аделина, – красивый и приятный мальчик. Да только папа не разрешает мне с ним дружить. А с чего это ты вдруг? – Вот! – Жаклин подняла вверх указательный палец. – В этом предложении главное слово – ПАПА. Но теперь мы здесь, а он там, и ты можешь дружить с кем угодно. Выбирай любого… – Кроме наших пап, тут есть наш куратор, так называемый «господин Мергенов», – тихо сказала я, – а это тот еще цербер. И, кроме того, Жаклин, неужели ты такая бессердечная? Ведь наши родители сейчас думают, что мы все умерли, и от этого им сейчас очень больно. – Но мы же ничего не можем с этим поделать, – пожала плечами Жаклин, – а значит, надо жить и брать от этой жизни все, что возможно. И никакой Мергенов, будь он хоть тысячу раз «господин», мне не указ. Это там, у нас, он был большой шишкой, а здесь он просто ноль без палочки. – Я тоже так думаю, – согласилась Маша. – Тут он дырка от бублика, а не господин. Начнет тут свои понты колотить и сопли пузырями распускать – сразу рога обломают и опустят ниже плинтуса. Не думаю, что тут позволят командовать какому-то залетному говнюку – иначе все выглядело бы совсем по-другому, примерно так же, как у нас в России. – Да вы, девочки, просто русские националистки, – уже беззлобно произнесла Аделя. – И как я только могу находиться в одной с вами кампании? – Русские, но не националистки, – сказала Маша. – Я патриотка, а Жаклин у нас сама за себя. – И в чем разница? – вяло отмахнулась Аделина, – что совой об пень, что пнем об сову, а от перемены мест слагаемых сумма не меняется. – Патриотизм, моя дорогая Аделя, – сказала Маша, – это любовь к своей нации, а национализм – это ненависть ко всем остальным. – Хватит, девочки, – сказала я, – не нужно лишних споров, а то опять поссоритесь. Давайте сидеть тихо и смотреть, что будет дальше. Ну как в кино. От нас сейчас все равно ничего не зависит. – Да, действительно, – поддержала меня Жаклин, – Лида права. Пьем компот и смотрим бесплатное представление. Так мы и сделали. Пока мы разговаривали, приехали еще несколько саней, в основном со старшими девочками, потом привезли малышню (мадам Мадлен попросила нас за ней присмотреть), и лишь после этого эвакуировали старших мальчишек. Пару раз те самые силачи, которые заносили нас в дом, притаскивали к очагу охапки заиндевевших дров, а девица из кухонного наряда подбрасывали их в огонь. К тому времени, когда начали привозить взрослых, ужин был уже готов, и прибывшие первыми уже уплетали за обе щеки из керамических мисок. В жизни не ела такой вкусной тушеной свинины с картошкой! К моему удивлению, Аделина не отставала от остальных, как и другие девочки-башкирки. – Аделя, как ты, мусульманка, можешь есть свинину? – удивленно спросила Маша. – Чтобы ты знала, – ответила та, – в походе мусульманину разрешено есть любую пищу, лишь бы не умереть с голоду. А мы сейчас с вами как раз в походе… И как раз в этот момент появился наш куратор Мергенов вместе со своим сыночком. Едва освободившись от меховой оболочки, он тут же сел за стол, но, отведав первую ложку, выплюнул еду прямо на стол. Он принялся кричать на мадам Мадлен и девочек из наряда, что ему поставили поганую еду, что он этого есть не будет, и станет жаловаться на них начальству, чтобы их примерно наказали. И тут все произошло точно так, как и предсказывала Маша. Открылась боковая дверь, и на шум появилось начальство… Первым вышел гладковыбритый, подтянутый мужчина средних лет, а за ним – трое молодых парней: рыжий, накачанный как Шварценеггер; коренастый и мускулистый блондин; а также высокий худощавый брюнет, слегка смахивающий на юного д`Артаньяна в исполнении молодого Боярского. Все четверо были в гимнастерках защитного цвета, покрытых черными камуфляжными пятнами и перетянутых кожаными ремня, при ножах и кобурах с пистолетами, а у брюнета еще из-за левого плеча по-восточному выглядывала рукоять шпаги. Ну чисто группа «Виагра» – только, наоборот, мужская… – Месье Андре! – воскликнула мадам Мадлен. – Серж… По выражениям лиц этих четверых стало понятно, что наш мелочный мучитель (изводивший нас придирками до того самого момента, пока мы не сели в самолет) наконец нарвался. Блондин даже хотел достать пистолет, чтобы пристрелить Мергенова на месте, но старший его остановил. – Погоди, Сергей, – сказал он, – не стоит тут дополнительно мусорить[30]. И тут девицы кухонного наряда наперебой заголосили: – Андрея Викторович, он тут плеваться и ругаться как дикий, а так нельзя! Да! Тот подошел к Мергенову почти вплотную, посмотрел на него очень внимательно и угрожающим тоном сказал: – Я тут начальство, а ты никто. Будешь есть то, что дали, и спать там, где положат, даже если это будет свинарник. Это тебе первое и последнее предупреждение. Если еще раз позволишь себе что-то подобное, то вылетишь впереди собственного визга, в чем к нам пришел, прямо в темный лес. Волки сейчас голодные, сожрут любую падаль. Понял меня, скунс? Тот нервно кивнул. Было забавно видеть, как он сникает под суровыми взглядами настоящих мужчин. – А если понял, – продолжил Андрей Викторович, – то убери за собой немедленно. Тут тебе не отель в Барселоне, а наш кухонный наряд – не слуги. Ну?! И бывший господин Мергенов, вмиг ставший шелковым, сначала вытер поданной ему тряпкой стол, а потом торопливо, давясь, стал поедать то, что дали ему на ужин. И это видели все наши, включая учителей, но никто не сказал ни слова. Только Маша многозначительно хмыкнула и показала нам большой палец. Тем временем блондин, которого зовут Сергеем, обнял мадам Мадлен, в качестве утешения поглаживая ее по спине и что-то шепча на ушко. – Оу, девочки… – тихо сказала Маша, – кажется, мы наблюдаем месье Петрова… Хорош, ничего не скажешь. – А по моему мнению, – ответила Жаклин, – брюнет гораздо интересней. Жаль только, что мы не знаем, как его зовут. – Куда ты торопишься? – неожиданно рассудительно сказала Аделина. – Если мы здесь навсегда, то у тебя еще не раз представится случай свести знакомство со всеми здешними мальчиками. – Да, – сказала та, – в кои-то веки Адель оказалась права. Кто напрасно торопится, тот все портит. Не надо, чтобы меня принимали за совсем испорченную девушку. Фи, знала я таких… низкий класс, нечистая работа. Мне интересен процесс ласкового охмуряжа, а совсем не то, на что надеются мальчики. После ужина нам всем предложили подняться на второй этаж, где над столовой, расположенной в торце дома, находился так называемый класс. Как оказалось, с другого торца этот дом имел такую же конструкцию: столовую на первом этаже и класс на втором. Девушкам предназначалось помещение с одной стороны дома, а мальчикам – с другой. Когда мы поднялись по лестнице, то увидели, что никаких парт в нашем классе нет, а вместо того прямо на полу лежат набитые сеном полотняные матрасы с расстеленными на них прямоугольными кусками шкур, изображающие одеяла… Светленькая девочка, которая нас сопровождала, показала на эти матрасы и сказала: «Ты ложиться. Бай-бай. Сейчас быстро-быстро. Завтра быть лучше». Сначала я думала, что вся эта подстилка должна кишеть самыми мерзкими насекомыми: моя мама-врач научила меня брезгливости в подобных вопросах. Поэтому сказала девочкам, чтобы они подождали на краю лестницы. Пол оказался чисто вымытым, так что я разулась у входа и сказала девочкам, чтобы делали то же самое. Не стоит топтать там, где ты потом будешь складывать одежду. Закончив с эти делом, я осмотрела постели. Чехлы на матрасах были выстираны (так и хранились на складе), а сено внутри оказалось свежим и пахло скошенной травой, а не трухой. В шкурах тоже не обнаружилось ничего подозрительного. Поэтому я махнула рукой, чтобы они заходили, а сама быстро разделась и легла прямо поверх шкуры. Натоплено было так, что вполне можно было спать в одних трусиках. Я думала, что мы перед сном немного будем рассказывать друг другу разные страшные истории, но по сравнению с тем, что мы пережили за этот день, любые детские страшилки казались преснятиной, поэтому, немного поворочавшись, девочки засыпали одна за другой. Уснула и я. Мне снилось, что я дома, рассказываю папе и маме про свое приключение, а они мне не верят. Счастливый, светлый сон. Утром нас разбудила высокая стройная девушка-блондинка, одетая вполне европейским образом. При этом некоторую оторопь у нас вызывали висящие у нее на поясе большой кривой нож в ножнах и кобура с пистолетом. – Вставайте, дорогие гостьи, – на чистом русском языке сказала она нам, – я леди Ляля, главная жена нашего верховного вождя и великого шамана Сергея Петровича, сейчас отведу вас на завтрак, а потом у нас будет сортировка. Мы вскочили и стали одеваться, а в наших головах в это время крутились вопросы. Ну нельзя же сообщать людям столько новостей сразу, да еще и спросонья… – Госпожа Ляля, – спросила торопливо застегивающая платье Виталина, дочка Инны Аркадьевны, – а что значит «главная жена»? У вашего мужа есть еще жены? – Во-первых, – ответила та, – не госпожа Ляля, а просто леди Ляля, господ у нас тут нет. Есть товарищи, но называть меня «товарищ Ляля» вы сможете только тогда, когда получите полноправное гражданство. Во-вторых – в нашей семье девять женщин, и, помимо главной жены, еще имеется три старших: старшая жена из бывшего клана Лани леди Фэра, старшая жена из бывшего племени Тюленя леди Алохэ-Анна и старшая жена из клана Рохан леди Гвендаллион. И все мы, сколько бы нас ни было, являемся друг другу добрыми подругами и надежными товарищами. – И так у всех ваших мужчин? – с вызовам спросила малознакомая мне девочка из другой школы, которую, как я знаю, звали Гульнисой Хусейновой. – Почти у всех, – ответила леди Ляля. – Женщин в нашем народе много, а мужчин мало, поэтому мы были вынуждены ввести такой порядок. Все женщины, признанные взрослыми и имеющие гражданство, должны быть замужем, и все рожденные у нас дети должны знать своих отцов. Беспорядочные связи запрещены. Но вам об этом пока думать не надо. Ведь для того, чтобы вступить в семью, как я уже говорила, требуется полноправное гражданство. Кроме того, вы все еще не взрослые женщины, и для брака слишком маленькие. Вот подрастете, и тогда сможете выбирать себе мужа. – Выбирать мужа? – ошарашенно спросила моя подруга Аделина. – А разве не наоборот? – Забудьте про наоборот, – сказала леди Ляля, – у мужчины есть только право отказа, а еще отказать кандидатке могут уже входящие в семью жены. В последнем случае, если причиной отказа стала женская ревность, а не неисправимые недостатки претендентки, вопрос может рассмотреть Совете Матрон. В случае положительного решения брак заключается не по всеобщему согласию, а по праву свободного выбора, при этом ревнивице делают моральное внушение. Это чувство – ревность – у нас под запретом. Наши мужья не собственность, а наши друзья и любимые. Впрочем, как я уже говорила, вам еще слишком рано об этом думать. А теперь, если вы все уже оделись, то идемте, завтрак стынет. Легко сказать – не думать о желтой обезьяне, если ты знаешь, что она есть. Я-то ничего, брачным вопросом не озабочена, но очень многих моих знакомых девочек (из сами знаете каких семей) преследовал страх, что однажды, после того, как им стукнет семнадцать, папа приведет домой незнакомого парня и скажет: «Знакомься, дочка, это твой будущий муж. И точка. Мы с мамой уже договорились с его родителями». Как раз такие, услышав о возможном будущем замужестве, напряглись, но, когда поняли, что тут их ни к чему не будут принуждать, тут же расслабились. С их точки зрения, это просто райские условия. Но оставался еще один нерешенный вопрос. – Леди Ляля, а что такое сортировка? – спросила я. – Те из вас, – сказала та, обернувшись, – кому уже исполнилось четырнадцать лет, считаются почти взрослыми и обязанными не только посещать школу, но и учиться какому-нибудь практическому мастерству. Мальчиков в этом возрасте записывают в ополчение и начинают учить, что и как нужно делать, если находишься по ту или другую сторону от мушки, а также обучать столярному, гончарному или кузнечному мастерству, а девочки у нас чешут шерсть, ткут, шьют, работают воспитателями в детском саду или учатся на медсестер… Здесь нет институтов и университетов, и научиться профессии можно только у того, кто ею уже владеет. – А девочкам можно записывать в ополчение? – спросила почти незнакомая мне девочка-башкирка по имени Диана. Правильно, если уж рвать шаблоны, то в клочья. – Можно, – кивнула леди Ляля, – но после того, как получишь гражданство. Сведи знакомство с девушками из бывшего клана Волка, и они тебе расскажут, как это можно сделать. Узнать наших славных воительниц ты сможешь по висящему на поясе ножу. – Она похлопала рукой по своим ножнам. – Все, кто записан в ополчение, имеют право открыто иметь при себе оружие. Я представила себе, как в нашу школу приходят дикие штучки с ножами и пистолетами – и тихо выпала в осадок. А в каком шоке при этом будут педагоги… Впрочем, здесь – это не там, и, возможно, так и надо, хотя для себя я уже сделала необходимый выбор. В прошлой жизни я собиралась стать врачом, как мама, и постараюсь стать им здесь. А в ополчение пусть записываются те девочки, что сорвались с цепи, и теперь собираются пометить все заборы. Потом вслед за леди Лялей мы спустились вниз, а там уже была куча народа, в том числе и наши педагоги, которые ночевали в каком-то другом месте. Виталина немного пошушукалась с Инной Аркадьевной и, вернувшись, ошарашила нас новостью, что, пока мы спали, наш бывший куратор нарвался окончательно и по полной программе. Когда мы все ушли наверх, местное начальство собрало совещание с участием всех взрослых с обоих самолетов, и там этот недоумок сказал, что не будет становиться частью живущего тут народа и не признает его законов, порядков и обычаев. И тогда с ним случилось то, что и предрекала вчера Маша. Муж леди Ляли – вон тот улыбающийся чуть лысоватый круглолицый дядька в очках – ответил ему, что в таком случае местное общество ему ничего не должно и ничем ему не обязано. Вожди проголосовали и почти единогласно, при одном воздержавшемся, приговорили изгнать этого типа в лес прямо в его костюме от Бриони и туфлях от Гуччи. Мол, если человек дурак, то туда ему и дорога. И это без вариантов. Приговор окончательный и обжалованию не подлежит. Совет Вождей здесь высшая инстанция, и жаловаться на него можно только Всевышнему, причем лично представ перед его престолом. Потом, когда осужденный расплакался и стал просить его пощадить, муж леди Ляли отложил исполнение приговора на неопределенный срок, а самого Мергенова определил на перевоспитание к местному священнику. Мол, грехи гордыни, фарисейства и неумеренного властолюбия можно излечить только тяжелым трудом, перемежающимся душеспасительными беседами. Не увидим мы в ближайшее время и Рината Дамирова, потому что его отказались считать педагогом и послали для прохождения начальной подготовки к тем самым русским солдатам, что вчера принимали нас у трапа. Мол, тот, кто не служил в армии и не ходил на охоту, в местном обществе не может считаться мужчиной. И теперь бывший студент вместо того, чтобы командовать и поучать, учится подчиняться и выслушивать наставления от русского унтер-офицера старой закалки. Такие вот тут суровые порядки: с добрыми – по-доброму, а с плохими – по-плохому. После завтрака, когда нас построили на сортировку и первым делом объявили, что вчера мы, можно сказать, родились заново. Наш прошлый мир, где мы родились и выросли, теперь нам недоступен и остается только в нашей памяти. Но кое-что надо забыть так хорошо, будто этого никогда не было. Нет среди нас теперь детей больших начальников и простых смертных, богатых и бедных, русских и башкир. Все мы теперь равны – и перед местным законом, и между собой, а тот, кто не поймет этой истины, впоследствии об этом жестоко пожалеет. Потом от нас отделили тех, кому не исполнилось четырнадцать, после чего стали вызывать добровольцев. Я сразу вызвалась обучаться на медсестру под руководством очень милой русской женщины. Чем-то мне она напоминает мою маму, только мама у меня мягкая, а внутри Марины Витальевны сидит железный стержень. Теперь я и еще пять девочек, выбравших своей профессией медицину, живем в маленькой комнате с трехэтажными деревянными кроватями у стен. Впрочем, так тут живет даже самое большое начальство, а прошлой зимой, говорят, было время, когда на одну кровать клали спать по два человека, благо ширина позволяет. Потом летом построили еще дома, но едва местное начальство вздохнуло, что жилищная проблема наконец решена, как прямо на их голову, в буквальном смысле этих слов, упало новое пополнение, которое теперь тоже где-то надо размещать. А еще с нас сняли мерки, чтобы сшить нам теплую одежду по размеру, и пообещали еще сегодня выгрузить из самолета багаж и раздать его нам. Все наши личные вещи – только наши, и больше ничьи. Кстати, Диана, которая спрашивала про ополчение, тоже записалась вместе с нами учиться на медсестру. Такие в ополчении тоже нужны, и когда мы к весне закончим первоначальный период адаптации, то медицинская квалификация поможет скорейшему одобрению ее просьбы. Все у меня вроде бы хорошо, да только я все равно буду скучать по папе и маме… 26 января 3-го года Миссии. Суббота. Около полудня. Окрестности Большого Дома, у самолетов. Андрею Викторовичу пришлось отложить выступление в поход охотничьей партии: нужно было помочь Петровичу до конца разобраться с последствиями очередного заброса. Кроме того, в поход вызвались идти и пятеро новичков, которых еще предстояло подготовить: из экипажа Ту-154 – бортинженер, проверяющий пилот и бортпроводник, из пассажиров – флайт-менеджер Антон Гусев, и, кроме них, второй пилот из экипажа Боинга Джино Молинари. Этот канадец итальянского происхождения оказался легким на подъем парнем, готовым смотреть на мир не только из кабины транспортного Боинга. А еще он считал, что как уроженец Канады не хуже русских приспособлен к трудностям этого сурового мира. Ну что ж, блажен кто верует. Лыжную подготовку новичков Андрей Викторович поручил Сергею-младшему (тот в прошлой жизни один раз даже стал чемпионом интерната по лыжным гонкам), после чего выкинул этот вопрос из головы. Это трудиться на поле или в цеху Серега будет через пень-колоду, а подобные поручения он исполняет с шиком и блеском.