– А вы, Сергей Петрович, ентого барина тоже отдайте нам, – сказал Пирогов. – Мы из него человека сделаем, не чета некоторым. – Гавриил Никодимович, а вы точно уверены, что в этом будет толк? – спросил Сергей Петрович. – Ведь кончится эта затея все тем же, только вы и сами замучаетесь, и замучаете насмерть этого типа, пытаясь превратить его в человека. Это же не вьюнош лопоухий, который сам не знает, кто такой, а матерый чиновный волк, который за людей считает только таких, как он сам, да начальство, а остальные – не более чем прах под его ногами. – Да, – поддержал эти слова Сергей-младший. – Мы ж не звери. Отрубить голову гораздо гуманнее. Чик – и уже там. – Погодите, – сказал отец Бонифаций, поднимая руку, – не говорите ничего дальше. Дайте этот человек последний шанс одуматься и принять жизнь так, как она есть. Даже самый большой грешник имеет шанс раскаяться и принять Бог в своя душа. – Вы же знаете условия, – мягко сказал Петрович, – чтобы мы списали грешника в монахи, он должен сначала раскаяться в своих поступках и образе мыслей, и сам попросить о прощении. Ну… Пока шел весь этот разговор, Мергенов буквально трясся от сдерживаемой ярости. Его пальцы подрагивали, выпученные глаза метали молнии, которыми он привык устрашать своих подчиненных. Эти люди вздумали пугать его, давить на него? Ну уж нет, подчиняться каким-то там дикарям он не привык… Он им покажет! Он им не безответная баба, чтобы покорно кивать и соглашаться! Да еще и прощения просить? Да они просто не представляют себе, кто стоит перед ними! – Никогда и не за что! – закричал он, когда на него устремились все взгляды. – Я мусульманин и не верю в вашего Христа! Нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет пророк Его! – Мы находимся в тех временах, когда не родился еще Христос и тем более Магомет, – очень мягко сказал Сергей Петрович, но от этой нарочитой мягкости голос его прозвучал особенно зловеще для Мергенова. – Вы можете молиться в сторону Мекки, но там нет еще ничего, только ветер гоняет песок по пустыне. Нет среди нас ни христиан, ни мусульман, все мы веруем в единого Бога-Творца, которого местные называют Великим Духом. Впрочем, при отсутствии раскаяния с вашей стороны все это не имеет никакого значения. Ставлю вопрос на голосование. Кто за то, чтобы изгнать из нашего поселения новоприбывшего Амира Мергенова, высказавшего прискорбное нежелание становиться частью нашего народа и соблюдать наши законы? – Голос его зазвучал громко и веско. – Кто против? Кто воздержался? Против ни одного, воздержался один, все остальные за. Андрей, возьми Гуга и Серегу, и приведите приговор в исполнение… И вот тут «начальничек» растерялся. Он стал нервно озираться, при этом непроизвольно сжавшись. Он часто заморгал, и принялся облизывать губы, при этом его смуглое лицо отчетливо побледнело, став землисто-серым. – Вы… вы… что же… вы и в самом деле хотите выбросить меня голым на мороз или отрубить голову? – внезапно осипшим голосом принялся бормотать Мергенов, непроизвольно отступая назад и затравленно озираясь. – Вы не имеете права… Это незаконно… Я… я буду жаловаться… – В последней фразе явственно прозвучало что-то похожее на всхлип. Сам Мергенов хотел казаться грозным, но ему в лицо уже смотрела Неотвратимость, откровенно глумясь над его жалкой бравадой. – Вполне законно, – равнодушно пожал плечами Сергей Петрович, – только что был суд, который приговорил вас к изгнанию. Мы, знаете ли, не сажаем людей в тюрьму. Для легких поступков у нас есть общественное порицание, для тяжких преступлений – изгнание в лес или смертная казнь. Испытательный срок – это только для пленных врагов, к которым вы не относитесь. А жаловаться на нас вы можете сколько угодно. Дам вам совет: обращайтесь непосредственно к Всевышнему, когда очутитесь перед его престолом. Не переживайте, это произойдет очень скоро. Отодвинув в сторону табурет, главный охотник поднялся со своего места и вместе с ним синхронно поднялись его лейтенанты. Особенно угрожающе выглядел Гуг, его гимнастерка буквально трещала на широких плечах. Такой одной рукой возьмет ослушника за шкирку, как кутенка, и вытащит на мороз… И только тут осужденный к изгнанию окончательно понял, что с ним не шутят. Его зашатало. Он весь поник, и теперь в его широко раскрытых глазах, исчерпавших запас молний, плескалась смертная тоска. – Нет, только не это! – взмолился он и воздел руки к лицу в умоляющем жесте; голос его зазвучал неожиданным фальцетом. – Простите меня, я больше так не буду, умоляю, пощадите, не выгоняйте! – Я слышал, – как бы невпопад сказал Андрей Викторович, – что в НКВД арестованных больших начальников первым делом били в морду лица, чтобы показать, что все более чем серьезно. Может, и нам стоило? – Не стоило, Андрей, – ответил Сергей Петрович. – От удара в морду истинного раскаяния не получится, а только хитрость и озлобление. Леди Сагари, а вы что скажете по поводу этого человека? – Он бояться, – ответила аквитанская княгиня, – очень сильно бояться, я ничего не видеть через этот страх. – Ну хорошо, – немного подумав, сказал Петрович, – исполнение только что вынесенного приговора я откладываю на неопределенный срок, вместе с тем передавая осужденного на перевоспитание отцу Бонифацию с возможностью возвращения в мир. Но в то же время первый, кто увидит, что этот тип нарушает наши законы, сможет пристрелить его на месте без всякой процедуры. Это и в самом деле несколько гуманнее, чем изгнание в зимнее время в лес. А сейчас, Сергей, возьми УАЗ, отвези помилованного на подворье к отцу Бонифацию и сдай его Петру с рук на руки. И прими меры предосторожности, а то мало ли что ему придет в голову. Мерами предосторожности заключались в том, что, позволив подконвойному надеть меховые штаны, парку Сергей-младший натянул на него, не продевая руки в рукава. Ну чем не смирительная рубашка? И вот, когда Сергей-младший вывел за дверь осужденного и частично помилованного, старший унтер вздохнул и сказал: – А все-таки зря вы, Сергей Петрович, не отдали его нам. Было бы все в лучшем виде. – Да нет, Гавриил Никодимович, – покачал тот головой, – не справились бы вы с тем грешником ни в коем разе. Тут специалист по излечению закосневших в гордыне душ нужен, а не просто дрессировщик тигров на арене цирка. Отцу Бонифацию эта задача по силам, а вот вам нет. – Жестокие вы люди! – вдруг звонко проговорила Инна Аркадьевна, вздернув подбородок и прищурившись – ну чисто гордая революционерка, изобличающая кровавое самодержавие. – Чуть что – и сразу изгнание или голову рубить! Мне и за себя уже страшно стало… – Неправы вы, – устало парировал Сергей Петрович, глянув на нее как на неразумное дитя, – у нас слишком маленькое общество, чтобы мы позволили существовать в нем источнику смут. Это большое государство разрушить относительно сложно, а вот у нас пока что только его эмбрион, которому страшно любое неустройство. У нас каждый должен знать, что с ним поступят по справедливости – и в хорошую, и в плохую сторону. А за себя не беспокойтесь. Я же вижу, что вы человек совсем другого склада, и поэтому наша справедливость будет повернута к вам своей доброй стороной. – Жестокость к одному есть милосердие к многим, – назидательно поднял старший унтер вверх указующий перст. – Так-то, сударыня! – И все равно, леди Сагари, – сказал Сергей Петрович, – завтра с утра зайдите на подворье к отцу Бонифацию и еще раз посмотрите на грешника. На самом деле он раскаялся или это был всего лишь страх, который ничего не способен изменить. А теперь вернемся к нашим делам – поздно уже… – он указал на полноватую кудрявую шатенку лет тридцати. – А вот вы, девушка? – А я не учитель, – растерянно ответила та, – я менеджер турфирмы, Литвиненко Ольга Владимировна. – К сожалению, в менеджерах, рекламных агентах, адвокатах и экономистах наш народ пока не нуждается, – ответил Сергей Петрович. – Придется вам переучиваться, хотя бы на воспитателя детского сада. Хватит у вас терпения предводительствовать толпой малышей, многие из которых еще не владеют русским языком, потому что совсем недавно пришли из своих кланов? – Не знаю, – растерянно сказала та, нервно тряхнув своими кудряшками, – но я попробую. – Попробуйте, – ободряюще сказал Сергей Петрович; он видел, что та сильно подавлена. – А если не получится, переведем вас в швейный цех, там тоже всегда нужны люди. А теперь вот вы, молодой человек. Кого собой представляете? – Он указал на мужчину с ежиком коротких волос, сидевшего между Алексеем Михайловичем Гернгроссом и Ольгой Литвиненко. – Я флайт-менеджер Антон Уткин, – немного уныло ответил тот, привставая, – но вы уже сказали, что вам менеджеры не нужны… – Верно, – подтвердил Петрович, – нам нужны учителя, врачи, фармакологи, инженеры, зоотехники, ветеринары и прочие люди практического дела. Но скажите, в чем заключалась ваша работа? – Я занимался организацией чартерных перевозок, – ответил тот, оживляясь, – и имел полномочия выписывать чеки на оплату аэродромного обслуживания и заправку топлива. Принять груз в Москве и выгрузить его в Брюсселе, ну или наоборот. И то же самое с пассажирами… только их грузить не надо, они сами ходят. – Казалось, этой шуткой он пытался сам себя подбодрить. Петрович кивнул. – Ну хорошо, – сказал он, – на ту же должность, только на фрегат, пойдете? Задача: принять некий груз, потом пройти по указанному маршруту, время от времени останавливаясь у берега и производя обменные операции, а потом вернуться обратно. Капитан Раймондо Дамиано будет отвечать за навигацию и корабль, а вы, Антон, за груз и обмен. Молодой мужчина явно воодушевился столь неожиданной перспективой. – Да, – с оттенком радости ответил он, – это вполне подходящий вариант! – Но навигация у нас начнется только весной, – сказал Сергей Петрович, – а до весны чем предпочтете заняться: будете учетчиком на лесоповале или пойдете в очень дальний лыжный охотничий поход с нашим главным охотником? – Пойду в поход, – без раздумья ответил бывший менеджер и взъерошил свои и без того торчащие волосы. Его серые глаза загорелись азартным блеском. «Наш человек», – подумалось Петровичу. Но надо было определяться с остальными. – Итак, теперь, за исключением пилотов, у нас осталось трое… – сказал он. – Вот вы двое, как я понимаю, супружеская пара? – Его взгляд устремился на коренастого лысоватого мужчину средних лет, за спиной которого испуганно терлась такая же коренастая женщина с красными волосами, собранными в хвост. – Да, – с достоинством ответил тот, – мы супруги Шидловские из Белоруссии, владели фирмой по пошиву меховых изделий. Я был в ней директором, а моя жена бухгалтером… – Меховые изделия – это хорошо, – Петрович удовлетворенно кивнул. – Но остальное несколько хуже. Во-первых – на это производство у нас уже есть руководитель, во-вторых – пока не закончится период первоначального роста, предпринимать тут у нас ничего не надо, поскольку это чревато распадом нашей социальной структуры. Сейчас у нас все работают на общество, и общество отдает плоды труда всем. Но как только где-то появится хоть маленький частный интерес, все сразу рухнет, и предприниматель тоже… – Он вздохнул. – Сложно мне с вами… И в лыжный поход вас не пошлешь, и учетчиком вашу жену на лесоповал не поставишь. – Несколько секунд он задумчиво смотрел на супругов, а потом махнул рукой. – Ну ладно, давайте отложим это на завтра. Только решим с вон той женщиной… – Гагиева Софья Владленовна, – отрекомендовалась «вон та женщина», – мать двоих детей, четырех и одиннадцати лет, замужем… но муж остался на той стороне. Имею бесполезную, с вашей точки зрения, профессию экономиста. В течение секунды Петрович смотрел на нее – высокую, с горделивой осанкой, спокойным лицом – и безошибочное чутье подсказало ему, что она, так или иначе, однажды станет весьма важным членом племени Огня. А пока он ответил ей: – В детский сад, Софья Владленовна, однозначно в детский сад… И своего будете нянчить, и за чужими приглядывать. – Он тепло улыбнулся ей, и в ответ она махнула ресницами – в знак того, что будет делать то, что надо, и это не станет для нее обременительным. Петрович же, сбросив наконец со своих плеч необходимые формальности, возвестил, обращаясь ко всем присутствующим: – На этом, пожалуй, все. Прочие подробности завтра… – А как же мы? – недоумевающе спросил Алексей Михайлович Гернгросс. Он казался разочарованным и несколько обеспокоенным. – А с вами и прочими авиаспециалистами завтра будет отдельный разговор, – ответил Петрович, – хотели сегодня распустить всех и поговорить без свидетелей, но вы сами видели, сколько времени отняла возня с господином Мергеновым… Так что давайте отложим все на завтра, только будьте покойны – ни на какие тяжелые работы ни одного ценного технического специалиста мы назначать не будем, ибо гвозди не забивают микроскопом. 26 января 3-го года Миссии. Суббота. 10:05. Большой Дом. Пассажирка рейса ВТС 2937 Голубкина Лидия Евдокимовна (15 лет). Когда это случилось, мы все спали. Самолет встряхнуло так, что я чуть не прикусила язык. А потом было страшно – нет, было очень страшно… Но страх – это еще не повод вскакивать и делать глупости. Страх пройдет, а стыд за сделанную глупость останется. Поэтому я боялась молча. Я думала, что даже если мы разобьемся, то мне нечего будет стыдиться. И даже когда нам сказали, что в этом странном пустом мире, где среди ночи до самого горизонта не видно ни огонька, нашлось место для безопасного приземления – даже тогда страх не отпустил меня. Скорее бы только это закончилось… Когда мы пролетали мимо того места, где экипаж собирался приземлить наш самолет, то я его не видела, потому что сидела у иллюминатора с правого борта, а оно находилось от нас противоположной стороны. Там ахали-охали, показывали куда-то пальцами, а я делала над собой усилие, чтобы не начать проталкиваться к иллюминатору, чтобы увидеть то, что вызвало такие эмоции. А потом самолет пошел на посадку. Нам сказали, что садиться мы будем на лед широкой реки, поэтому надо приготовиться: пригнуться и прикрыть голову руками. Но я не стала этого делать. Если самолет разобьется, прикрывать голову руками бесполезно, а если нет – то я не увижу самого интересного. И вот уже темные тени деревьев проносятся прямо на уровне иллюминаторов, и я понимаю, что сейчас это случится. Или – или. Тряска при посадке была такая, что у меня стучали зубы. Двигатели ревели так, что закладывали уши и от пронизывающей все дрожи казалось, что сейчас самолет развалится на куски. Но шли секунды, а ничего страшного не происходило; вот мы уже не мчимся, а быстро едем по льду широкой реки, постепенно уменьшая скорость. Вот мимо иллюминатора промелькнул силуэт засыпанного снегом старинного парусника – и вдруг, когда все страшное, казалось, осталось позади, в самолете наступила тишина. Потом раздался противный скрежет, будто провели железом по стеклу – от этого у меня в теле заныла каждая косточка, и затем самолет стал кружиться на льду как балерина. К горлу подступила тошнота, и тут все закончилось. Совершив один оборот, наш самолет встал на льду неподвижно, и мы в нем все были живы и здоровы. Страх закончился, бояться было больше нечего. Раздался дружный крик – но уже не страха, а радости. За последний час мы несколько раз простились с жизнью – и вдруг все закончилось благополучно. И я закричала вместе с другими, а потом прильнула носом к иллюминатору. А там – заснеженный зимний пейзаж, и где-то вдалеке на высоком столбе горит яркий фонарь, освещая несколько приземистых строений. У самого берега, хвостом к нам, стоит еще один двухмоторный самолет, и там же, около, подпрыгивает и размахивает руками целая толпа людей, одетых подобно эскимосам: в куртки с капюшонами, отороченные мехом, и такого же вида штаны. И еще там два десятка людей, одетых как солдаты русской армии во время Первой Мировой Войны: на них серые шапки-папахи, которые я много раз видела в кино. На фоне всех прочих ярко выделяется человек в теплой одежде вполне современного европейского вида. Ясно, что это начальник: он распоряжается, а остальные его внимательно слушают. Откуда-то сбоку к этим людям подъехал военный легковой автомобиль на больших и широких колесах, позволявших с легкостью передвигаться по сугробам, и из его кабины вылез еще один, также одетый в современную одежду, человек – он коротко переговорил с первым начальником, снова сел в машину и куда-то уехал. И тут в салон зашел пожилой усталый дядечка в пилотской форме и сказал, что он, командир воздушного корабля Алексей Михайлович Гернгросс, доставил нас сюда в целости и сохранности, а дальше нашим спасением займутся уже местные власти. За бортом минус двадцать пять – так что это непростая задача, ведь ни у кого из нас нет с собой теплой одежды. Он немного помолчал и сказал, что есть сведения, что наш самолет неведомым образом забросило во времена Ледникового периода за сорок тысяч лет до нашей эры, во времена каменных топоров и лохматых мамонтов. Он пока не знает, откуда здесь взялось поселение цивилизованных людей, которое нам только чудом удалось найти, но оно единственное на всей планете, и другого такого нет. Шанс был один на миллион, и мы его выиграли. А сейчас он просит нас не нервничать, соблюдать спокойствие и во всем подчиняться указаниям и распоряжениям местных властей. Когда он ушел, мы, конечно, тут же принялись обсуждать эту фантастическую новость. До нас еще не конца дошло, что старая жизнь утрачена для нас навсегда. Мы пребывали в эйфории от того, что остались живы, и все происходящее воспринимали как увлекательное приключение. Все мы были одеты довольно легко: у большинства девочек имелись при себе в ручной клади кофты и свитера для защиты от ночной прохлады, а у мальчиков пиджаки. Скоро в салоне стало ощутимо прохладней, и все стали торопливо надевать на себя все, что у них было. А потом началась эвакуация. Старших девочек, в том числе и меня, отправляли в первой партии. Когда я шагнула из еще теплого самолета на мороз и, сев на попу, с визгом покатилась вниз по надувному трапу, холод обжег все мое тело. Внизу меня «поймали» люди в одежде русских солдат и сунули в большие, на несколько размеров больше, чем мне надо, штаны из шкуры мехом внутрь, затянули ремешок, а потом надели через голову такую же большую парку с капюшоном. Эта одежда была такой тяжелой, будто была сделана из железа, и очень неудобной, так что я в ней я двигалась с трудом. И эти же солдаты помогли мне сесть, а точнее, лечь, в сани, запряженные маленькой лохматой лошадкой, от дыхания которой в воздух поднимался белый пар. Возница, одетый в обычный для местного народа «эскимосский» костюм, со странным акцентом сказал: «Но, залетная!» – и мы куда-то поехали. Лошадка бодро бежала вперед, а я, согревшись, лежала на устилающем дно саней сене и смотрела в небо, на маячащие в разрывах облаков звезды и проплывающие мимо верхушки сосен. При этом я думала о том, каковы должны быть люди, живущие в этом суровом краю, не будут ли они с нами грубы или даже жестоки. Ехали мы, наверное, минут десять, и приехали к ярко освещенному электрическим светом двухэтажному дому, из-за узких окон-бойниц чем-то похожему на средневековый замок. Там к саням подошли два очень широкоплечих и коренастых человека, на которых, впрочем, была обычная для местного народа одежда. – Ты – лежать, мы – нести, – на ломаном русском сказал один из них, после чего, легко как пятилетнего ребенка, вскинул меня на руки. Вот так, на руках, меня и внесли в дом, где обитали таинственные хозяева этой земли. Там внутри все было ярко освещено электрическим светом, пылал в очаге огонь, пахло разогретой сосновой смолой и чем-то вкусным из шкворчащих котлов. А еще там было много народа, причем все исключительно девчонки – примерно моего возраста или моложе. Одни из них были белокожими, другие напоминали мулаток. И все они были одеты одинаково и крайне легкомысленно: в короткие, до середины бедра, кожаные юбочки и такие же маечки-топики, оставляющие открытыми подтянутые животики – и это неудивительно, ведь внутри было не просто тепло, а даже очень жарко. Одни из этих девочек резали что-то на разделочных досках устрашающего размера ножами, а другие помешивали в котлах варево большими поварешками. Они переговаривались между собой на вполне понятном русском языке с тем же странным акцентом, который я уже слышала от возницы. Мне и трем моим одноклассницам, приехавшим вместе со мной, помогли освободиться от тяжелых и неудобных одежд, которые тут же вынесли обратно за дверь. Мы стояли и растерянно оглядывались по сторонам, не зная, что делать дальше. Но тут к нам подошла девушка, одетая иначе, чем все остальные. На ней были мягкие светло-коричневые замшевые брюки, серая рубашка из тонкого неизвестно мне материала(замша из кожи лосося), а на ногах – мягкие кожаные тапочки, в то время как другие девицы шлепали по деревянному полу босиком. – Привет вам, дорогие гости, – с мягким французским акцентом сказала нам эта особа, – меня зовут мадам Мадлен Петрова, сегодня я старшая кухонного наряда. Месье Петрович попросил нас позаботиться о ваших удобствах, поэтому вы проходите и садитесь вон за тот стол. Пока приедут все ваши и будет готов ужин, надо будет немного подождать. Мы с девочками переглянулись, а потом тихонечко прошли за указанный нам стол, как раз на четырех человек. Едва мы сели, как одна из смуглых девиц принесла нам четыре грубых керамических кружки, наполненных каким-то напитком.