— Попробую вот это. Я толком не посмотрел, что заказываю. У них это называлось “Специальное предложение недели”, что, как правило, ничего особенного собою не представляет. — Прекрасный выбор! Четыре доллара пятьдесят центов. Расплачиваясь, я заметил Саймона. Он стоял ко мне спиной, на пороге двери, которая, вероятно, вела на кухню или в подсобное помещение. Я поблагодарил, взял кофе и двинулся в его сторону. Никаких порывистых движений, никаких громких слов. Сдержанность и малая толика здравого смысла, какую я пока сохранил. Скоро я подошел ближе и мог расслышать, что говорит Саймон. Говорил он возбужденно. Обращаясь к кому-то, кого мне было не видно. — Я сказал ему, что мы не желаем иметь с ним ничего общего. Какого черта он заявился? Уму непостижимо. Голос его собеседника звучал куда спокойнее: — Мне кажется, ты неправильно истолковал причины его появления. Вернее, я даже уверен. — Как же так? Он талдычил про какого-то застреленного человека, но я его оборвал, сказал, что не знаю, о чем он толкует. А ты знаешь? — Не будем говорить об этом здесь и сейчас. Но ты прав, то убийство совершенно ни при чем. Хорошо, что ты прервал разговор. — А кого тогда убили? — Пешку какую-то. Выбрось это из головы. — Больно много мне надо выбросить из головы, Винсент. Винсент. Они замолчали. Сообразили, наверно, что прилюдно обсуждают щекотливые вопросы. Вообще-то слушал один я, но этого довольно. Я сел за один из немногочисленных столиков. Склонился над бумажным стаканчиком, пил горячий кофе. В ушах шумело, кровь кипела в жилах. Саймон вышел, стал за прилавок. С улыбкой, не затрагивающей глаза, приветствовал очередного клиента. Он был целиком занят собственными мыслями и работой. И не увидел бы меня, даже если б я стал прямо перед ним. Я осторожно попробовал заглянуть в дверной проем. Винсент был где-то там. Что угодно отдам, лишь бы глянуть на него. И снова мое желание исполнилось. В зал вышел мужчина — не иначе как Винсент Бейкер. Сперва я видел его только сбоку, он наклонил голову, устремив взгляд на телефон, который держал в руках. Попытки контролировать собственный пульс — занятие весьма интересное. Я старался держаться как можно незаметнее. Будто торчал здесь каждый день. Будто вовсе не был в бегах и в розыске. По-моему, некоторое время мне это удавалось. Во всяком случае, я сумел подавить возглас, который едва не вырвался у меня, когда он наконец оторвал взгляд от телефона, выпрямился и секунду смотрел в мою сторону. Секунду. Больше и не потребовалось, чтобы все кусочки пазла, какие я так отчаянно искал, легли на свои места. Словно упали с неба. Рухнули вниз, прямо на стол, где стоял стаканчик с кофе. И сложились в предельно четкую картину. Как же я раньше-то не понял. Лицо Винсента. Я уже видел его. Бил по нему кулаком. Единственное лицо, которое я пытался уничтожить голыми руками. Теперь оно принадлежало другому человеку. Более молодому. Джош Тейлор говорил, что у Тони было три брата. Один служил в полиции, второй владел кафе, а третий сбежал. И только теперь я понял. Третьим братом был я сам. 45 Семья — это сущий кошмар. Терпеть не могу это слово. Члены семьи — единственные люди, которых мы сами не выбираем. Единственные, кто претендует на нашу любовь, а в довершение всех бед мы еще и обязаны с ними общаться. Даже не имея с ними ничего общего. Даже испытывая взаимную антипатию. Никогда я не ощущал чуждость понятия семьи так, как в тот день, когда пил кофе в хьюстонском кафе — и меньше чем в четырех метрах нежданно-негаданно увидел брата. Я понимал, это мой брат. Ведь он — копия нашего общего отца. Я не мог не оглядеться вокруг. Взгляд задержался на Саймоне, сосредоточенно трудившемся за прилавком. Он ничуть не напоминал человека, который был моим отцом. Как не напоминал его и Тони. Видимо, они пошли в мать. Я допил кофе. Поднял взгляд. И встретился с темными глазами Винсента. Шарада кончилась. Мы оба не произнесли ни слова. Но я в ту минуту был восприимчив как никогда. Впитывал все — оттенки красок, мельчайшие детали, звуки и даже запахи. И все помню. Краем глаза я заметил, что движения Саймона изменились. Он замер — увидел меня и своего брата. — Винсент? — сказал он. Люди вокруг как будто ничего не замечали. Посетители по-прежнему делали заказы, персонал по-прежнему их обслуживал. Это касалось только нас троих. Саймона. И Винсента. И меня. — Винсент? — повторил Саймон. Он был младшим, сразу видно. Сталкиваясь со сложностями, не умел с ними справиться. Всегда обращался за советом к старшему брату. — Все о’кей, — сказал Винсент. — Я разберусь. Он не сводил с меня глаз. — Ладно, — пробормотал Саймон, не зная, каких действий от него ждут. — Но не здесь, — добавил Винсент, обращаясь уже ко мне. Я неподвижно сидел, облокотясь о столешницу, со стаканчиком кофе в руке. Надо бы испугаться, но страх и все прочие чувства утонули во всепоглощающем удивлении. Каждое слово Саймона тотчас наполнилось смыслом. Их семья не желает иметь со мной ничего общего. Все просто. И незачем усложнять, потому что я тоже не желал иметь с ними ничего общего. И по этой простой причине я должен умереть? В голове не укладывалось, как такое возможно. За все время в Техасе я видел отца считаные разы. Домой он меня никогда не приглашал. Я сам узнал его адрес и видел, где он живет. Не счесть, сколько раз проезжал мимо его дома и, конечно, видел его семью. Сердитую женщину и молодых парней примерно моего же возраста. Он хорошо поработал, мой папаша. За пять лет завел от двух женщин четверых сыновей. Когда мама уезжала из Штатов, у него уже была новая семья. Но мы это поняли лишь много позже. Во время наших редких встреч он намекнул мне, что его новая жена всегда знала про меня и Марианну. И рискнула сделать ставку на их отношения только потому, что отец дал слово, что мы — мама и я — скоро исчезнем из его жизни. Так оно и вышло. — Я не знал, кто вы, — сказал я Винсенту. — Не знал, что Тони мой брат. Масштабы этого факта я себе пока даже не представлял. В чем они меня обвиняют? Какую непростительную обиду я, как они думают, нанес их брату? Ведь счастливый билет вытянули Винсент с братьями и их мать. У них в семье был отец и супруг. — Я сказал: не здесь, — бросил Винсент. — Увидимся позже. Вы что, не могли удержаться? Я предпочел промолчать. Скорее всего, он вооружен, но за оружие не хватается. Не застрелит меня при всем честном народе, это уж точно. — Идемте, — сказал он. Коротким кивком он приказал мне встать. Я встал не спеша. Кофе остался на столе. — Куда? — спросил я. — На улицу. Он пропустил меня вперед. Тротуар был в тени — единственная отрада в моем нынешнем положении. Мы стали на расстоянии друг от друга. Недалеко, но и не настолько близко, чтобы дотянуться друг до друга. Протяни я руку, она не достала бы до него сантиметров десять. — Сейчас семь, — сказал Винсент. — Предлагаю вам хорошенько поужинать, а в девять мы увидимся, как договорились. — Нет, — сказал я. Мне не понравилось, что он сказал “хорошенько поужинать”. Словно предлагал последнюю трапезу. Глаза Винсента сверкнули. — Вы настолько глупы, что воображаете, будто у вас есть выбор? Ответов у меня было куда больше, чем он мог рассчитывать. — Увы, да, — сказал я. Винсент презрительно фыркнул: — Мамаша у вас наверняка была никудышная. В вас так мало уважения и любви к собственной семье. Тут он хватил через край. Да, Марианна была никудышной матерью, но это мое дело. Другим подобные заявления непозволительны. Если бы не тревога, вызванная второй его фразой, я бы все же набросился на него. Но, к счастью, сумел сохранить самообладание и здравый смысл. Что он имел в виду, говоря “собственная семья”? Вряд ли себя и Саймона. Стало быть, намекал на Беллу и Люси. Он им угрожал? Похоже, что так. — Не вам учить меня уважению и любви, — сказал я. — Об этом мы поговорим позже. В девять. Там, где похоронен Пастор Парсон. Как и запланировано. — Я сказал — нет. — Тогда Люси и Белла умрут. Выбирайте. В этот миг я окончательно уверился. Последние зыбкие сомнения, что Винсент не Люцифер, а всего лишь его приспешник, исчезли. Винсент был Люцифером. Обычный американец, представитель среднего класса, вполне преуспевший в рядах полиции, с весьма заурядной внешностью. Но главное — Люцифер оказался моим братом. — Собираешься убить собственную племянницу, — сказал я. — Сволочь, да кто ты такой, чтобы рассуждать о любви к семье? — Насколько я знаю, Белла мне вовсе не племянница. Она дочь твоей сестры, а с этой сестрой я вообще не в родстве. Не так ли? — Смотря как ты понимаешь родительские узы, — сказал я, чувствуя, что мужество мне изменяет. — Белла стала моей дочерью еще младенцем. У нее нет других родителей, кроме меня.