– Погоди-ка. – Я подобралась. Вопрос был серьезный, требовал осмысления и обсуждения. Кого-то взять в семью Сашка давно уже не предлагала, последней кандидатурой на усыновление был щенок спаниеля с дивно грустными глазами. Его мы в семью не взяли, потому что вовремя выяснили: мелкая Сашка – ей лет десять было – ошибочно приняла щенка за бездомного и практически похитила его из-под носа у изумленных хозяев. – Ты где-то нашла бесхозную бабушку? – Что значит «где-то»? В соседнем подъезде! – Ты про Аду Егоровну? Сходила к ней, познакомилась? – Ну! Принесла ей тортик, сама тоже попробовала – вкусный. – Тут Сашка закручинилась. – Ем всякую гадость… Она машинально посмотрела на тарелку, но красных колбасных кружочков там уже не осталось, а зеленые огуречные моя диетичка гадостью не сочла, поэтому смягчилась и нашла себе оправдание: – Но как кого-то угощать, а самой не есть? Еще подумают, что это отрава. – Саш, ты, конечно, молодец, что сходила в гости к соседке, развлекла ее, порадовала, но ведь Ада Егоровна вовсе не бесхозная, у нее родственники есть – родная дочь, внуки взрослые… – Вот то-то и оно! Взрослые! – Сашка воздела вилку с наколотым на нее огурцом. – Они все в своих делах и заботах, бабуля им давно уже без надобности. А нам она еще очень пригодится! – Тебе и Сеньке? – Мне и Марусе, но Сеньке тоже, почему нет. – Дочь завозилась, распираемая новостью, которой ей не терпелось поделиться. – Мы с Марусей снимем про нее фильм для нашего блога! Круто, да? – Круто, – согласилась я и встала, чтобы приготовить чай. – А о чем именно фильм? – О красоте, о моде, о славе. – Сашка поискала глазами. – А еще будет чай? И что-нибудь к нему? – Могу предложить вредный пудинг. – Я сходила к холодильнику. – Будешь? – Эх! Поживешь с вами – научишься есть всякую гадость! – Сашка положила вилку, взяла чайную ложку и ковырнула пудинг в плошке – энергично, как работящий землекоп. – Ум-м-м… А ты знала, что Ада Егоровна уже снималась в кино? Вместе с балериной Плисецкой и певицей… не помню фамилию, но она тоже знаменитая была… короче, это американцы снимали фильм, он назывался «Три звезды СССР». И после него Аду Воронову пригласили в Штаты на парад лучших манекенщиц мира! – Не знала. – Я вернулась за стол и тоже попробовала пудинг. – Ум-м-м… И почему все вредное – вкусное, а все вкусное – вредное? – Даже слава. – Дочь потянуло философствовать. Она подперла подбородок кулачком и устремила рассеянный взор под потолок. – Вот все у нее было, у той Ады Вороновой – известность, признание, деньги, поклонники… И что в итоге – на финише? Сидит одинокая старуха, как Баба-яга Гипсовая Нога одна в своей хрущевской «двушке», как в лесной избушке… О, почти стихи! Ну, и где ее мировая слава? Фьють – улетучилась! – Я вижу, общую концепцию будущего фильма ты уже набросала. – Я переставила на стол дымящиеся чашки. – Угу. – Сашка помахала ладошкой, разгоняя пар, и осторожно попробовала: – Ой, горячо!.. Концепция-то мне ясна, теперь надо с выразительными средствами определиться… Тут неизбитый ход нужен, не просто интервью, а какое-то необычное… Ну, буду думать. – Думай, – благословила я. – Думать всегда полезно. Мне именно это сегодня Плевакин сказал: – Думай, как это сделать. Думать полезно. Мы с шефом встретились на выходе из здания суда в конце рабочего дня. Анатолий Эммануилович, дивно величественный в своем тяжелом пальто с меховым воротником и каракулевой шапочке пирожком (говорю же, он весьма консервативен), неспешно спускался по лестнице со второго этажа, и я притормозила, намереваясь пропустить его вперед. Начальство обычно не любит, когда сотрудники уходят раньше его. Я сделала шаг назад, чтобы шеф меня не заметил, и, наверное, именно этим движением привлекла внимание Плевакина. – Стой, кто идет! – скомандовал он и тоже остановился, перегнувшись через перила, чтобы лучше меня видеть. – Кузнецова! Ты вообще думаешь насчет этих, в цветах и листьях? – Кто-то умер? – испугалась я. Упомянутые цветы и листья почему-то проассоциировались с траурными венками. Просто день был трудный, и к вечеру мои запасы жизнерадостности почти иссякли. – Кто-нибудь может умереть от старости, – язвительно согласился шеф. – Ты же отложила заседание на сколько? На несколько лет? – Недель, – возразила я, смекнув, о каких именно цветах и листьях мы говорим. О флористических нарядах не поделивших первое место юных красавиц. – А я же просил решить все поскорее. – Анатолий Эммануилович сокрушенно покачал головой и поцокал, как белочка. – Ну, неделя, конечно, не срок… Но ты смотри, чтобы не получилось, как в тот раз. Никаких парикмахерских салонов в фойе и театральных костюмерных в гардеробе! Никаких спецмашин во дворе! И чтоб сортир басурмане не захватывали – это все-таки не частная ложа, а место общего пользования! – Анатолий Эммануилович, да как же я им помешаю?! Воображение уже нарисовало мне живописную картину. Я лежала за пулеметом, установленным у крыльца родного суда. Голова моя была обмотана окровавленным бинтом, грудь крест-накрест перетягивали ленты с патронами. В уголке живописное полотно было аккуратно подписано: «Оборона сортира». И указана дата, на которую я перенесла суд. – А как хочешь, так и мешай им! Думай. Думать – это полезно. – Плевакин с кряхтением разогнулся, отвернулся от меня и продолжил спуск. Вечером, уже дома, спровадив с кухни Сашку, чтобы не мешала мыть посуду – это процесс, за которым мне удивительно хорошо думается, – я так и сяк прикидывала варианты воздействия на две равно уважаемые семьи, Карапетянов и Кобылкиных. Пулемет отвергла сразу. Нет у меня пулемета. Но есть друзья и знакомые, так не собрать ли их на общий совет? Или хотя бы опросить дистанционно, ведь одна голова хорошо, а две и более – лучше. Я попросила Сашку – в нашей маленькой семье в современных технологиях лучше разбирается она, – и дочь помогла мне собрать мини-конференцию в «зуме». К участию были приглашены подруга и коллега Машка, помощник Дима и прокурор, он же мой любимый, Никита Говоров. Я несколько сомневалась, что все они прибудут на неожиданную виртуальную тусовку, и была приятно удивлена стопроцентной явкой. Все были дома. Я узнала знакомый интерьер спальни Говорова (и, вероятно, покраснела), а также оленью шкуру, распяленную на стене в гостиной у Машки. Сама я устроилась на кухне, постаравшись сесть так, чтобы фоном стали симпатичные занавески в цветочек, а не кафель, который не помешало бы помыть. Мой бесценный помощник единственный из нас вышел на связь из солидного кабинета с массивной темной мебелью и дубовыми панелями – у Димы прекрасная старая московская квартира, доставшаяся ему не то от бабушки, не то от дедушки. Вот еще один плюс наличия правильных пожилых родственников… – Добрый вечер, дамы и господа, я собрала вас здесь… – бодро начала я. – …чтобы сообщить пренеприятнейшее известие? – перебила меня Машка. У нее стоял на паузе телевизор с каким-то сериалом, и подруга хотела поскорее вернуться к просмотру. – Зачем же так пессимистично? Чтобы спросить совета! – А это малый совет или большой? – потребовал уточнения Говоров и тут же заверил: – В любом случае я польщен! Всегда готов, чем могу… – Мы слушаем, Елена Владимировна, – без всяких шуточек и ажитации сказал мой помощник, и все выжидательно замолчали. Я вкратце объяснила, какую задачу поставил мне Плевакин. – Усилить охрану на входе, – предложил Никита. – И не пускать с подозрительными предметами, которые могут быть использованы для организации беспорядка. Как на стадионах в дни футбольных матчей делают! Отнимают громкоговорители, дудки-вувузелы, погремушки-кашеролы, деревянные палки от флагов, не пускают на территорию с детскими колясками, на роликах, скейтах, самокатах и велосипедах. А еще в масках, шлемах и других средствах маскировки… – В самом деле, существует целый 14-страничный документ под названием «Правила поведения зрителей на стадионе», – оживился Дима. Я вспомнила, что они с Говоровым оба большие любители футбола, на этой почве и приятельствуют между собой, а еще с Таганцевым, возлюбленным моей сестры Натки. – В этом документе четко прописаны как понятные правила – например, зритель может быть допущен на стадион при наличии билета и прохождении процедуры осмотра, так и менее очевидные вещи, – неторопливо, в академической манере лектора – «зум» обязывал – продолжил Дима. – Если не ошибаюсь, пятая глава «Правил» целиком посвящена запрещенным к проносу на арену предметам, и в ней целых сорок четыре пункта. В частности, зрителям запрещается проносить, иметь при себе или использовать на стадионе громоздкие предметы, сумма трех измерений которых по длине, ширине и высоте превышает семьдесят пять сантиметров. Это касается сумок, рюкзаков и портфелей. – Но на трибуну все-таки можно взять сумку-мешок болельщика, а она вместительная, туда все профессиональное барахло гримера или парикмахера можно запихнуть, – напомнил Говоров. – Эй, эй, фанаты! Успокойтесь, вы забыли, что у нас нет таких правил на сорока страницах для Таганского суда, – вмешалась Машка, остановив спор знатоков. – Мы, конечно, можем составить такой документ в специальном расчете на Карапетянов и Кобылкиных, но кто ж его утвердит? Плевакин? – Это вряд ли, – признала я с сожалением. – Прознай журналисты об этих специальных правилах, будет шумиха, а наш Анатолий Эммануилович очень осторожен и не станет так подставляться. – Тем более что он, наверное, все локти искусал, когда увидел, какие последствия возымела его невинная резолюция на заявлении Кобылкиной, – напомнил Дима. – Да, шеф ничего не подпишет и вообще постарается максимально дистанцироваться, – согласилась Машка. – Что же делать? – Как-то воздействовать на самих Карапетянов и Кобылкиных. – Как? Эти люди отчаянно соревнуются между собой, каждое семейство непременно должно доказать, что его девочка – самая-самая. – Да, но кому они это доказывают? – Говоров хитро прищурился. – Всему просвещенному человечеству, – проворчала Машка. – Это вообще, а в конкретном случае? – Судье, конечно! Решение-то зависит от судьи! – Во-от, значит, надо им объяснить, что судье вся эта возня с нарядами, прическами, гримом и сценическими эффектами вовсе не нравится! Недовольна всем этим судья Кузнецова! – А вызывать недовольство судьи им невыгодно! – сообразила Машка. – А ну, как она, недовольная, вынесет решение не в их пользу! – Я так не сделаю! Я буду следовать закону! – Мы-то в этом нисколько не сомневаемся, – заверил Дима. – Но Карапетяны и Кобылкины не в курсе вашей похвальной принципиальности…