Глазные болезни у населения Севера в памятниках письменности выступают всегда как длительный тяжелый недуг, которым страдали люди всех возрастов. Одна часть этих заболеваний относилась к последствиям оспы, болезни коркотной, другая была результатом неизлеченной трахомы. Сами северяне объясняли частоту глазных болезней копотью и дымом в жилье, топившемся по-черному, а также раздражением глаз сверкающими на солнце ледяными и снежными полями. Оказывали свое влияние также тучи ледяной и снежной пыли, подымавшейся от холодных ветров. Приспособлениями для защиты глаз служили различной величины и формы навесы над глазами, широкие поля головных уборов, надглазные козырьки. Иногда все лицо закрывалось холщовой, суконной, кожаной маской с щелеобразными отверстиями для глаз. Но чаще всего пользовались защитными очками. Они делались из расщепленной бересты. У русских поморов описаны «наличьники» в виде узкого суконного лоскутка с прорезью у глаз, на затылке они крепились такими же оборочками. В Пермской области еще со времен Стефана Пермского были известны черные дощечки с ремешками, надевавшиеся на глаза. Неудобством таких примитивных очков являлось то, что они затрудняли мигание[416]. К концу XVII в. стали распространяться очки со слюдой, которую слегка коптили сажей. Нередко одной только сажей смазывали «обочие» глаза вместо специальных предохранительных приборов. Очки, маски, наличники одновременно защищали лицо от холода. Когда памятники северной письменности рассказывают о «болестях тайных уд», то бывает трудно в каждом отдельном случае разграничить специфические уретриты от люетических проявлений. Одно только ясно, что гонорею на Севере знали достаточно хорошо уже в XVI–XVII вв. Гражданские и часть культовых памятников XVI–XVII вв. называли все венерические болезни «фрянками», «недугом францоватым» – намек на занос их от иностранцев с Запада. В белозерских «отчетах» патриарха Никона с утомительными подробностями говорится о якобы излеченных им болезнях «студныя и тайныя мужей и женок». Очаги венеризма, как это видно из словника англичанина Джемса XVII в., приурочивались по преимуществу к портовым городам – Архангельску, Холмогорам. Эта болезнь встречалась среди рыбаков, крестьян, но больше у моряков, речников, стрельцов. Впрочем, обладателями «франков» оказывались и лица духовные. Носителем такого заболевания в Соловках (XVII в.), например, оказался церковный дьячок. К сожалению, клиника в Патерике не приведена. Многозначительно только подчеркнуто, что больной был женатый, хороший семьянин, благочестив перед богом. И все-таки его постигло наказание «греха студнаго». Следовательно, половой путь заражения не вызывал сомнения у народа. Из группы нервно-психических болезней чаще всего описывались: падучая немочь (эпилепсия), истерии, параличи, хорея, тики, различные формы психических расстройств. Психические болезни носили название «кручины», «беснования». С точки зрения местного населения, причинами были недостаточное питание как результат голодовок, «беспробудное пиянство». Однако суеверие, господствовавшее в народных массах, заставляло прежде всего признавать эти «неисцельныя» болезни за проявления наказания, ниспосланного богом. В рукописях Севера можно найти много колоритных описаний галлюцинаторных бредов. Содержание галлюцинаций обычно отражало картины местной природы: на больного нападают «фоки» (моржи), «ошкуи» (белые медведи), грудь давят «сосны велия», «горы и холмы ледовыя», тело раздирается «крючьями вострыми» (рыболовными удами, острогами). Эпилепсия в народе носила название «болезни падучей», «немочи черной», «недуга взметного», «болезни забытной» и др. Отмечались ее основные признаки: внезапное падение», «ничание долу», судороги, тело «перекашивается», как дуга. Сами больные назывались людьми, «точащими пену кроваву», – настолько, очевидно, привычным казался людям один из симптомов эпилептического приступа: прикусывание языка во время судорог жевательных мышц. После приступа больной крайне слабел, становился «яко листвис, падающее с древа восению», или как лох (рыба после икрометания), «аки вретище обветшалое», засыпал и, пробудясь, не помнил, что с ним было во время приступа. Таких больных было легко отличить от других: у них от падения на землю «камения» оставались «на лицы», следы ушибов, синяки, царапины, язвы, хотя сами они «не драчливы бяше, не пияни бяше». На рисунках житий с Подвинья имеются изображения эпилептических приступов и сцен переноски на руках таких больных несколькими носильщиками. Памятники медицинской письменности Севера Северным городам принадлежала крупная культурно-историческая роль по собирательству письменных памятников далекой русской старины. Советские ученые и до сего времени находят там в полной сохранности драгоценные жемчужины древнерусской литературы, народного эпоса, фольклора, иногда относящиеся ко временам Киевской Руси, монгольского владычества, польско-шляхетской интервенции. Сохранению этих находок способствовало географическое положение Севера. Туда почти не докатывались грозные волны иноземных нашествий на Русь, междоусобных феодальных войн XII–XVI вв. Древних центров книжности на Севере было много: Устюг, Вологда, Холмогоры, Соловки, Белозерск, Сийский монастырь на Двине, Сольвычегодск и другие. Книги хранились в «книгохранительных палатках» (библиотеках), по преимуществу в монастырях; были и светские библиотеки, как, например: библиотека Строгановых, уже в XVI в. насчитывавшая около 200 книг. Должность библиотекарей считалась почетной. Книги лежали на полках корешком кверху, часто протирались, обметались от пыли, переплетались, обновлялись. Сначала фонд состоял лишь из рукописей, с конца XVI в. стали встречаться печатные экземпляры. Из библиотек книги выдавались для чтения «братиям» по келиям. Существовали филиалы библиотек в монастырских больницах (как это было, в частности, в XVII в. в Соловках). Наиболее крупные библиотеки известны были в Белозерске, Соловках. В прошлом столетии только из Соловков в Государственную публичную библиотеку Петербурга поступило 1513 книг. Сотни книг с этого же острова насчитывали уже в то время библиотеки Казани, Москвы. Характерно, что владельцами книг являлись не только монахи, представители светской знати и богатого купечества. На обложках рукописей часто встречаются имена их хозяев, каковыми были простые люди из народа: «Книга Соловецкого монастыря сторожа Ивашки Платонова сына Веревкина»[417], «Книга Петра Павлова сына Кожевника»[418] и др. Содержание рукописей самое разнообразное. Медицинская тема в них нашла лишь побочное, второстепенное отражение. Тем не менее, в шестодневах, в своей основе посвященных творению богом мира, много сведений приводится по анатомии человека, зоологии, лекарственной ботанике. Шестодневы продавались на северных рынках, служа источником полумифических представлений о строении и отправлениях организма человека и животных. Азбуковники часто помещали на своих страницах объяснения медицинских терминов, заимствованных с языков греческого, сирийского, болгарского, сербского, народностей Севера. На Севере была переписана Космография 1672 г. Из нее читатель знакомился с болезнями далеких народов, минеральными источниками, медицинскими школами, которые были «преславны» в XVI–XVII вв., а иногда и ранее, с бытом народов многих стран Европы, Азии. В некотором числе на Севере ходили по рукам списки апокрифов, люцидариев («просветителей»; от латинского: «люкс» – свет). Последние нередко заключали мысли о природе, далеко отличные от тех, которые проповедовала церковь. Люцидарии подтачивали веру в религиозные таинства, догматы церкви, например, «бессеменного зачатия человека», нетления человеческого организма, оперируя доказательствами, заимствованными часто из нормальной анатомии, физиологии. Очень любопытно было содержание северных апокрифов – книг, заключавших пересказы в простом народном духе библейских, евангельских легенд. Примеры часто брались из жизни крестьян, охотников, рыболовов Севера. Эпидемии и незаразные болезни в апокрифах – это болезни северян по преимуществу. Среди северных сборников особенно выделяется своим содержанием рукопись ГПБ им. М. Е. Салтыкова-Щедрина под шифром Q.XV 11.67. Ее извод относится к рубежу XVI–XVII вв., написана она в Белозерске. Еще с середины прошлого столетия рукопись привлекала внимание многих ученых. Это – в полном значении слова «Собрания различна». В ней заключены многие сотни самых разнообразных заметок, указаний, советов, рецептов по всем вопросам жизни и быта северян. Очень многое из них имеет отношение к санитарному быту, народному врачеванию: правила кровопускания, постановки «кресте-ров», «вхожьдения баинаго», при каких условиях следует принимать рвотные средства, как определить «диоптру» очков, как чистить очки и делать их заново. Все лечебные средства от болезней головы, очей, зубов, при миазе, сухотной, огневице, воспе, немощи стомаха, падучей болезни и пр. целиком заимствованы из жизни народа, крестьян, ремесленников, рыбаков, звероловов Севера. В рукописи много химических рецептов, указаний на аптечную посуду и аптеки, тогда уже в какой-то форме существовавшие в северных городах, при монастырских, светских вотчинах. Рукопись, безусловно, – итог коллективного творчества. Зародившись очень давно в недрах Киевской Руси, Галицко-Волынского княжества или Новгородской феодальной республики и потом занесенная на Север, она была здесь в корне переработана применительно к северным народным вкусам, понятиям. Составителями вложено много усилий для изменения всего облика произведения и со стороны лексики, диалектологии, и живых образов, и многих конкретных предметов и явлений природы, экономики, труда и быта. Растения, минералы, животные, служащие сырьем для лекарственных зелий, привлечены типично северные, полярные: соболь, белый медведь, «фока», морушка – ягода, ворвань, «ели велия», льды. Здесь масса советов, когда ловцам удобнее выходить в море за зверем, рыбой, когда стричь и чистить лошадей – типично северный мотив, когда удобнее всего «пещи созидати». Одним словом, рукопись – неоценимый источник для изучения истории медицины и санитарного быта на русском Севере. Среди книг медицинского содержания, имевших хождение на Севере в XV–XVII вв., надо различать произведения медико-биологические и вертограды – медицинские сборники с подробнейшим перечислением лекарственных зелий по алфавитному признаку, с указанием болезней, от которых они применяются. Почти все северные вертограды – это варианты первоначального вертограда, появившегося в 1534 г. в Москве в переводе с немецкого «Гортус санитатис» («Сад здоровья»). Книга представляла распространенный вид медицинской письменности на Севере, впрочем, так же, как и всюду на Руси. Рукописей «химико-фармацевтического» направления под названием «Сказания о пропущении (дистилляции. – Н.Б.) вод» на Севере не найдено, хотя первоначальные варианты переводов этой рукописи XVI–XVII вв., тоже с немецкого, среди лечебников Севера встречаются нередко. Травникии – рукописи ботанической направленности – занимали на Севере среди других медицинских книг соподчиненное положение. Из медико-биологической литературы на Севере были известны отрывки некоторых псевдоаристотелевых книг типа Врат и Проблемат аристотелевых. Отсюда северные переписчики, читатели черпали сведения по диететике, личной гигиене, сравнительному описанию устройства тела людей, животных. Исключительный интерес представляет в группе медико-биологических рукописей книга, имевшая название «Галиново на Ипакрата», т. е. комментарии Галеном Гиппократовых сочинений. Она была написана в XV в. в Белозерске и представляла древнейший перевод с греческого, вращавшийся еще среди русских книжников Киевской Руси. Содержание трактата «Галиново на Ипакрата» свидетельствует о высоком интересе северян к «теоретическим» вопросам медицины. Трактат – не лечебник, а скорее сжатая «философская система медицины», изложенная на основе античной натурфилософии. В ней кратко рассказывается о четырех стихиях, из которых составлено тело человека. Возраст человека, также говорится в рукописи, делится на 4 периода, напоминающие сезоны года. Отрочество сходно с весной, почему и характер детей крайне неустойчив, подобно погоде в весеннее время: «И сего ради дети овогда играють, овогда смеются, и егда плачеться, скоро же утешаеться». Многие положения трактата для лучшего запоминания изложены в форме вопросов. Есть такой вопрос: «Когда здравствуеть человек и изнемогаеть?» Здоровье рассматривается как «благорастворение» всех четырех начал в организме человека, а расстройство их – начало болезни. «Врачевство» (медицина. – Н.Б.), по определению трактата, есть «хытрость (искусство. – Н.Б.), мера здравствующих (умеренность как источник здоровья), целительство болящим». В рукописи нет недостатка в описаниях анатомических и физиологических. Перечисляются некоторые формы болезней: «Страдание главе, боление очима, болезние зубом, боление горлу, сухотная (чахотка. – Н.Б.), вдушие, болезние ушима, осипнутие, болбание (расстройство речи. – Н.Б.) и подобная сим». Уделено значительное внимание диететике, напоминающей расписание приемов пищи Изборника Святослава XI в. Старейшим лечебником типа вертоградов на Севере надо считать так называемый «Строгановский лечебник», в нескольких вариантах существовавший в Пермской земле второй половины XVI в. Автором его Н. М. Карамзин считал русского человека Кайбышева; по другим же данным, таковым был один из членов семьи купцов Строгановых. Естественнее всего, однако, допустить, что под «Строгановским лечебником» скрывается перевод вертограда 1534 г., только значительно измененного применительно к потребностям северян одним из любителей практического врачевания строгановского окружения XVI в. Купцы Строгановы в целях максимального закабаления «работных людей» своих соляных промыслов делали попытки к созданию видимости заботы о людях, строили больницы, «дома богарадныя», давали приют врачам русским, иноземцам, покровительствовали распространению медицинских произведений. Переводы лечебников у Строгановых делались не только с немецкого, но и с других языков. Так, в одной из совсем недавно найденной на Севере рукописей, представляющих вертоград, на листе 19 написано: «А ныне словет тот лечебник Строгановых лекарств перевод лечебник английской переведен на русской язык»[419]. Запись представляет большой интерес для истории древнерусской медицинской письменности, – переводы лечебников с английского языка доселе были известны крайне редко. Этот факт является крайне любопытным и подлежит дальнейшему изучению. Много лечебников сохранилось и переписывалось в Соловках. При бомбардировке Соловков английскими кораблями (во время осады Севастополя в 1854 г.) и эвакуации соловецкого имущества в центр России Казанская духовная академия получила десятки лечебных рукописей. Еще более лечебников было отправлено в Петербург и другие северные города. Некоторые из них – древних изводов. Книги Соловецкой библиотеки являлись привозными из русских центров, но часть их относилась к местному написанию. Так, из трех лечебников, доставшихся осаждавшему Соловки в 1676 г. воеводе Ивану Мещеринову в качестве трофеев, была «одна книга лечебник, старинная, скорописного письма в полдесть… с Москвы», а «две книги лечебника новых, один лечебник куплен у Курьевского священника у Бориса на Колмогорах, а другой с него списал Двинский стрелец Митка Семенов»[420]. Медицинская письменность, к концу XVII в. уже затухавшая в Москве в связи с книгопечатанием, на Севере, однако, продолжала оживленно культивироваться. Одним из пунктов книгописания были Холмогоры, откуда известно несколько списков лечебников, принадлежавших перу Алексея Артемьевича Любимова (тогдашнего архиепископа Холмогорского и Важского Афанасия). Другим местом книгописания являлась Выговская пустынь, основанная в 1695 г. в Заонежье на р. Выге беглыми крепостными, монахами – приверженцами раскола. Ее основатель Андрей Денисов (1664–1730), сам обладавший крупным литературным талантом, начитанный в древнерусской литературе, активно содействовал собирательству и распространению между другими рукописями и книг медицинских. Из книгохранилища Выговской пустыни были известны отрывки вертоградов, Проблемат Аристотеля, вкрапленные в некоторые культовые сборники. Среди переписчиков лечебных и других рукописей Выти упоминаются наряду с монахами также крестьяне, ремесленники, а иногда женщины и девушки из простого народа. Старинные медицинские рукописи с Севера имели привлекательную внешность, переплеты их часто были «оболочены» кожей, иногда тисненой, замыкались застежками металлическими, кожаными. Книги писались преимущественно четким полууставом, позднейшие копии выполнялись скорописью. У отдельных владельцев книги хранились в сундуках, наряду с бумагой, перцем, гвоздикой, кусками материи, как большая ценность. Нередко их жертвовали на помин души в церкви, монастыри. Продавались книги на базарах, преимущественно в овощных рядах, где торговали лекарственными зелиями. Стоимость и по тому времени была огромной: восемь, шесть рублей за лечебник в четвертушку не более 500 страниц объемом. За эту цену можно было купить пару хороших рабочих лошадей. Благодаря неутомимой собирательской деятельности сотрудника Пушкинского дома АН СССР, кандидата филологических наук В. И. Малышева в области древнерусской письменности Пушкинский дом за последние годы обогатился значительным количеством северных рукописей медицинского содержания. Некоторые из них представляют отступления от тех рукописных лечебников, которые частично опубликованы, а в своей массе продолжают храниться в библиотеках и архивах в ожидании издания. В некоторых из книг Пушкинского дома излагаются не безынтересные данные по истории медицинской письменности на русском Севере, в других приводятся основы оригинальной «медицинской статистики», применявшейся в тех или иных монастырских больницах Севера XVII в. Третьи любопытны тем, что впервые знакомят нас с такими инфекциями среди поморов в XVII в., которые заставляют предположить наличие эпидемий гриппа, и приводят самый способ заражения. Так, на вопрос: «Отчего бывает такое (насморк. – Н.Б.) поветрие?» – сказано, что оно происходит оттого, что «люди (больные) с здоровыми сходятца и человек с человеком руками промеж себя возмутца или те больныя люди из уст и ноздрей дунет на здоровых людей и от того то моровое поветрие размножится на здоровых людей»[421]. Начавшееся изучение фонда северных рукописей Пушкинского дома и других рукописехранилищ Ленинграда, Москвы, несомненно, во многом обогатит наши представления об истории отечественной медицины русского Севера. О больницах и «богорадных домах» Севера Следует разграничивать понятие «больница» как учреждение для лечения временно принимаемых в него больных и раненых от понятия «богадельня», «жилище старческое», под которым имелся в виду дом призрения инвалидов, хроников, стариков, где они пребывали до конца жизни. На Севере богадельни часто назывались «домами» или «избами богарадными», где лечение их обитателей не являлось обязательным. Впрочем, в древнерусской терминологии эти два понятия всегда смешивались. Поэтому предлагаемая ниже классификация, естественно, является условной. Наиболее ранние больницы Севера приурочивались к монастырям, которых было много. Одной из первых надо считать больницу в Устюге Великом (основана в XIII в.). Больница в Белозерске славилась уже в начале XV в. Как видно из монастырского послания к сыну Дмитрия Донского Георгию, последний возил туда в 1422 г. из Звенигорода на излечение свою больную жену[422]. Оригинальное устройство имела Соловецкая больница (XV в.). О ней имеется много подробностей, характерных именно для северного больничного строительства. Находясь на самой «крайце» северной земли, эта больница обслуживала людей из Сибири, Приобья, с Кольского полуострова. Большая больница была в XVI в. в Списком монастыре. Она постоянно была переполнена больными. Осталось много миниатюр, изображающих оказание медицинской помощи, которую получали в стенах этой больницы не только «братия», но и крестьяне, охотники, рыболовы. Больничная организация в XVI в. существовала при Николо-Карельском монастыре. Во время нападения на нее шведов в XVI в. больные были эвакуированы в глубь страны первыми. Возвращение их последовало лишь после того, когда враг был изгнан и местность хорошо обжита. Древними больницами славилась Вологда и ее окрестности, как, например, на севере Вологодского края Пельшемская больница. Менее значительные больницы упоминаются в XVI–XVII вв. при Веркольском монастыре, на озере Онежском, на островах Ладожского озера. Строгановы имели больницы в г. Сольвычегодске, тоже строившиеся по преимуществу при церквах и монастырях. Северное больничное строительство испытывало влияние традиций Новгорода и Москвы, которые, в свою очередь, восприняли многое от практики Киево-Печерской больницы Федосия Печерского (XI в.). Для каждого места существовали более или менее однотипные больничные положения («уставы»), в которых были подробно оговорены расходы по содержанию недужных, штаты, порядок управления. В больницы принимались в первую очередь люди богатые, «жертвователи». Они иногда поселялись там надолго и по выздоровлении строили себе отдельные удобные кельи и даже дачи. Такой порядок описан для Белозерской больницы в XVI в. В военное время больницы давали приют раненым воинам и поэтому становились предметом пристальных забот некоторых государственных деятелей – Ивана IV, Дмитрия Пожарского. Дм. Пожарский, например, в годы польско-шляхтской интервенции приказал расширить больничные здания в Белозерске, произвести перепланировку палат и сделать больницу наименее уязвимой при осаде со стороны неприятеля. Больничные здания размещались обычно внутри «четырехугольнообразного» пространства, огороженного монастырскими стенами, в наименее доступных для обстрела участках. В старинных и наиболее богатых монастырях к больничным зданиям имели тяготение санитарно-технические учреждения типа бань, «свитошных» (прачечных). Нередко больница снабжалась водой по деревянным трубам, находясь в окружении озелененных массивов – садов, огородов (Сийская больница на устье Двины). До XVII в. больницы строились исключительно из дерева. В Устюге, Белозерске, Вологде с XVII в. стали строить «каменные» больницы. В этом столетии отепление их уже почти везде было печное, а некоторые отеплялись из подвальных помещений, системой внутристенных труб, по которым поступал из поварен горячий воздух (Соловки, Белозерск)[423]. Среди больничных пристроек упоминаются «чюланы», сени, погреба. Больничное помещение редко имело вид барака, чаще оно делилось на ряд «келий», каждая из которых вмещала от двух до пяти-шести человек. В таких благоустроенных больницах, как Белозерская, окна уже в XVI в. делались из слюды, и, видимо, больничная администрация строго следила за тем, чтобы не создавалось затенения их соседними помещениями. Так, на просьбу экспатриарха Никона, находившегося в заточении в Белозерске, построить около больницы «поварню» последовал отказ с мотивировкой «поварня закроет у больницы свет»[424]. Нередко при больницах происходил «амбулаторный прием» больных, прибывавших издалека. Они за немалую «мзду» получали советы, «обязы» (перевязки ран и язв) и уходили домой иногда за многие десятки и сотни верст. Такая постановка лечения временных недужных была характерна для Белозерска, Сийской, Соловецкой больниц. Спали больные на деревянных топчанах с подстилкой из камыша, хвои, моха, соломы, сена. Одеял не полагалось, укрывались «шюбами». Для тяжелых больных были кровати с отверстием в виде соска в центре, через которое нечистоты попадали в ушат, «ночвы» (корыто). Искусственное освещение состояло из лучин, плошек с ворванью, у богатых в келиях находились восковые, сальные свечи, лампады с деревянным маслом. Казенного белья во многих больницах не полагалось. Только больные-хроники иногда получали к большим праздникам холщовые или сшитые из мешковины рубахи, такие же колпаки на голову, коты вместо обуви. Белье это и обувь сплошь и рядом были значительно поношены, попадали к больным с чужого плеча, иногда от умерших в этой же больнице. Старые монастырские уставы о «добром брашне» для больных, как правило, не выполнялись. Было положено кормить больных с монастырской кухни, как это делалось в отношении «работных людей», поденщиков при монастырях. Но больные всегда жаловались, что, кроме ржаных сухарей, кваса, да притом кислого, и сухой рыбы, они мало что видят. Приношения «доброхотов», родных больным не попадали, а шли в общий монастырский котел. Больные из состоятельных классов населения были обеспечены пищей вволю: пряники сладкие, пироги с вязигой, икра и даже вино «фряжское» и пр. Состав больных отличался большим разнообразием, в одном помещении находились вместе и дети, и взрослые (женские палаты отделялись). Изолировались, и то лишь иногда, лица, «изгнившия уды имеющия», «бесноватыя». Последние нередко содержались в подвалах, на поварне «на чепях» или «в колодах». Такому же режиму подвергались страдавшие запоем. В годы эпидемий коек не хватало, да и в обычное время больных всегда было так много, что большинство их лежало по жилым келиям, их называли «лежнями»[425]. Некоторые больницы имели в своих «погребах» (аптеках) запасы трав, корений, различные минеральные составы, «водки». От многих монастырских больниц остались ценные архивы, в которых с большой тщательностью переданы местные способы лечения болезней. Часть из этих рецептов не лишена рациональности, а некоторые из «зелий» употребляются и доселе в домашнем быту и даже научной медицине. Во главе больницы находился «смотрител», «старший над больницей». Роль санитаров выполняли «старцы монастырские», называвшиеся «служебниками болничными». Труд их был очень тяжел, и не всякий с охотой шел на такую «службу». Монастырское начальство нередко издевалось над ними. В 1582 г. Ивану IV была направлена коллективная челобитная от «болничных служебников» Белозерской больницы с жалобой на представителя местной администрации, который оскорбляет их, называя «б… детми, колет остном, бьет плетми и на чепь и в железа сажает»[426]. Вообще больничные «порядки» оказывались далекими от заслуживающих подражания. Процветало хищение. Часто помещения не топились. Больные сами тогда вынуждены были выходить в лес за дровами, чистили «каморки потребныя» (нужники). «Винопитие тайное», азартная игра в зернь (в домино) среди больных жестоко преследовались. В долгие зимние вечера и сумерки перед сном выздоравливавшие, собравшись вместе, с затаенным вниманием слушали различную народную побывальщину из уст досужих сказителей, которыми и до сих пор славен русский Север. В Белозерске, Соловках при больницах были библиотеки, откуда больным выдавались книги для чтения, как это видно из сохранившихся записей на переплетах таких книг. За дни, проведенные в больнице, податное население должно было оплатить монастырю натурой, проработав некоторое время в пользу монастыря на пашне, в извозе, на промыслах, скотном дворе. Кабала эта распространялась и на детей, оставлявшихся иногда при монастыре на всю жизнь. Имея большую выгоду от больницы, монастыри всячески старались поддержать в народе убеждение в безусловной необходимости «воздаяния богу» за исцеление именно «трудом и имением» выздоровевшего. Он назывался «прощеником», ибо его «простил бог за содеянные грехи», исцелив от болезни. Но прощеники часто убегали с работы, рассматривая монастырь как «темницу». Беглецов монастырская верхушка снова приводила в монастырь силою «в узилищах», нередко «влача их за власы». Общественное призрение инвалидов войны и устаревших, потерявших трудоспособность людей практиковалось издревле на Руси. Стоглав 1551 г. обратил внимание на неустройства в существовавших тогда «избах богаделенных» и предложил учредить в каждом городе мужские и женские богадельни, довольствовать богаделенных людей пищей и одеждой, строительство богаделен объявлено было «государевым делом»[427]. Материалы о северных «избах богорадных» заключают много интересного и для истории больничного строительства вообще, освещая в то же время некоторые стороны народного врачевания на Севере. В XVI в. богадельни уже существовали во многих городах Севера. В отличие от больниц их строительство нередко приурочивалось к местам поселений, лежавшим за монастырскими стенами. В XVII в. некоторые богадельни строились из кирпича по типу казарм с расчетом на 10–12 человек. Сохранились данные о длине, ширине и высоте «богорадных» зданий. В среднем жилая площадь не превышала 4 кв. метров на одного человека. Но иногда в казарме, рассчитанной на 10 человек, жили десятками лет по 40 и более стариков, «стариц», и тогда площадь снижалась до 1 кв. метра на человека. Питание было крайне скудным. В 1593 г. в женских богадельнях Белозерска было положено «старицам даватн по четверти хлеба братцкого, да по чашке квасу ячного, да полусудока воблых». Это составляло на человека менее 200 г хлеба в день. И лишь иногда мужчинам «за раны и за кровь» делалась надбавка хлеба до 400 г в день[428]. Одежда, как правило, состояла из обносков. В XVII в. в Вологодских «богорадных домах» было положено «давати на одежду, на платье на год человеку богорадному по рублю по шти (по шести) алтын по четыре деньги». Эта дотация представляла уже существенную поддержку. Но на деле получалось не так. Люди в богадельнях систематически нищенствовали, ходили побираться у церковных папертей, по дворам «христолюбнев». «Стряпчий», приставленный к «избе богорадной» или к группе богаделен, обкрадывал стариков и инвалидов. В итоге к властителям направлялись бесконечные челобитные «богадельних людей» со слезной мольбой улучшить их существование. И тем не менее, претендентов на места в «избах богорадных» было всегда очень много. Нередко старожилы по разным мотивам не допускали новичков, не останавливаясь перед выдачей ложных «сказок» (своего рода свидетельств) за своей подписью об отсутствии мест в избах. Завязывалось целое дело. Начинались бесконечные обследования. Разрастался ворох запросов, отписок. Двери богаделен «любезно» раскрывались лишь перед теми, которые имели родственные связи, покровительство сильных или сами делали крупные личные вклады землей, деньгами, мехами, драгоценными «камениями». «Лечьцы» Севера. Русские врачеватели. Лекари-иноземцы Упоминаний о «врачевех», «лечьцах», «костоправах», «зубоволоках», «кровепусках», «рудометах», «повивальных бабах» в памятниках северной письменности много. Это говорит за то, что «врачевская хытрость» (ремесло, профессия) являлась необходимой для народа. Большинство таких врачевателей было выходцами из простой среды. Медицинских школ на Севере не было, и знания приобретались личным опытом, а также в итоге устной передачи накопленных народом сведений от поколения к поколению. Не последняя роль в накоплении и развитии медицинских знаний принадлежала письменности. Среди монастырских «лечьцов» должен быть упомянут Кирилл Белозерский (1337–1427) – основатель крупнейшей монастырской вотчины на Севере Русского государства в Белозерском княжестве. Кирилл до монашества служил казначеем у окольничего Дмитрия Донского Тимофея Васильевича – участника Куликовской битвы. Он был автором трех оригинальных сочинений – посланий к сыновьям Дмитрия Донского. Еще при Кирилле в монастыре началась оживленная переписка книг, он заботился об увеличении библиотеки монастыря и лично много трудился над списыванием книг. Осталось 17 рукописей его письма из его личной библиотеки. Переписка им трактата «Галиново на Ипакрата» подтверждает влечение Кирилла к вопросам «теоретического» врачевания. Не проявляя себя в качестве «лечьца», ищущего оказания «своима рукама» непосредственной помощи больным и недужным, Кирилл охотно развивал в своих посланиях, поучениях идею о необходимости больничного и «богорадного» строительства, создания питательных пунктов во время голодовок, приютов для детей. Монастырская вотчина была обеспечена при нем лекарственными зелиями как привозными («камениями», т. е. минералами по преимуществу), так и отечественными. Такими же «теоретиками» в области здравоохранения (любителями книг и письменности) были последователи Кирилла – его ученики Христофор, Мартиниан (XV в), которые, впрочем, и сами занимались иногда посещением больных в келиях, на дому, перевязкой ран и язв. Практическим направлением отличалась «врачевская» деятельность основателя Соловецкого монастыря – Зосимы (XV в.), который в житиях прямо назван «лекарем». Познания в народной медицине им были приобретены еще в миру в молодые годы. В устье Северной Двины в XV в. прославился как «лечець» основатель Сийского монастыря Антоний. «Двинский крестьянин холоп», как называет его В. О. Ключевский, Антоний был сыном бедняка – выходца из Новгорода, а мать его была «от веси (из села) Кехта от предел Двинския области» и «живяше же оба земледелие творяще»[429]. Имея школьное образование, наученный с детства живописи («иконному письму»), свою подготовку Антоний, однако, был склонен направлять не в область писательства, а в сторону более живого общения с недужными, нуждавшимися в конкретной медицинской помощи. Этому способствовал его физический склад. Антоний, как пишут очевидцы, «бяше крепок и мощен телом зело» и всякую работу делал «за два, за три человека». Все документы единодушно рисуют Антония в молодые его годы завсегдатаем больниц, где им выполняются самые трудные, грязные работы: «Имеяше Антоний таков обычай, еже в больницу ходити часто и посещати немощнейшую братию и служаще им в нужных потребах, и свитки мыяше своим рукама, воду согревая и теплою водою согнившая уды их омывая и смердящия раны обязуя» (перевязывая)[430]. Эта практическая сторона врачевания подчеркнуто выступает и в завещании Антония, оставленном перед смертью, где всем «лечебникам» (т. е. врачам) он предписывает заботиться о выздоровлении больных так же, как поступал он сам. «яко же аз сам делаше». Но в то же время у Антония не оставались в пренебрежении вопросы распознавания болезни, применения некоторых простейших диагностических приемов. На рисунках он изображается как «лечець добрый», внимательный ко всякой мелочи: он тщательно расспрашивает больного о начале болезни, о том, как она протекает, в каком месте ощущается боль, прикладывает ухо к телу больного, ощупывает его «долонью», «перстами». Больница в Сийске пользовалась хорошей славой в XVI–XVII вв. и привлекала многих больных из крестьян, рыболовов, зверобоев со всего Поморья, отплачивавших монастырю трудом или «имением». Одной из ярких фигур в области народного врачевания на Севере к концу XVII в., с 1682 г., стал Афанасий Холмогорский (до монашества Алексей Артемьевич Любимов), уроженец Тобольска (1641 г.). Образование он получил в Москве при Чудовом монастыре, где была хорошая больница. Лучший ученик Епифания Славинецкого – переводчика на русский язык анатомии Везалия – Любимов воспринял от своего учителя интерес к медицине. В Холмогорах, где Афанасий жил долгие годы, у него была собственная библиотека с медицинскими рукописями, при своем доме он имел нечто вроде лаборатории, где им самим «пропущались» (подвергались дистилляции) некоторые лекарственные травы и корения. Известно было несколько лечебных «водок» его собственного приготовления, которые пользовались славой у северян и «на Москве». П. М. Строев называет Афанасия «мужем ученым, ревнителем намерений Петра Великого». Афанасий пользовался большим уважением Петра I за помощь по снабжению матросов и «работных людей» в Холмогорах. Архангельске лекарственными зелиями. Принадлежащая перу Афанасия медицинская рукопись «Реестр из дохтурских книг, которыя суть к человеческим немощем прилично держать лекарства…» (1695) представляла тщательную выборку медицинских советов из многих книг по разным случаям жизни, отличалась популярностью изложения и поэтому находила долгое время теплый прием у простого народа Севера. Радужно разукрашенная житиями филантропия монастырских «лечьцов», однако, должна быть оценена по достоинству. Идеологи феодальной власти, руководители монастырей на деле проводили жестокую экономическую политику, всемерно закабаляя и разоряя окрестных крестьян, «работных людей». Слава о «добрых врачах» – монахах, игуменах – нужна была церковникам для того, чтобы искусственно раздуть авторитет монастырей – «оплещий» феодализма – и таким путем еще более подчинить себе простой народ. Имена светских народных «лечьцов» раннего времени на Севере не сохранились. Есть указание на то, что в конце XVI в. один из лекарей Пермской земли «от Строгановых» настолько искусно сделал на Москве заволоки Борису Годунову и тестю Ивана IV Нагому, что «царь, пораженный мастерством лечьца, в знак особой милости наградил его правом именитых людей – именоваться полным отечеством или «вичем», как только знатнейшие государственные сановники именовались»[431]. Из лично известных Ивану IV двух братьев Строгановых – Григория и Якова, о которых он отзывался как о «людях умелых и знающих», ни один не мог быть «лечьцом», излечившим Годунова и Нагого. Они оба умерли до операции заволоков, которая выполнена была 19 ноября 1581 г. в то время, когда сами братья Строгановы по положению знатных вельмож в государстве никак не могли снизойти до того, чтобы выполнять хлопотливую медицинскую процедуру, требовавшую постоянного пребывания «лечьца» у постели больного в течение не менее 40 дней. Не был ли этот «царский лекарь» одним из безыменных, простых русских «работных людей», хорошо умевших лечить по правилам народной медицины? У Н. М. Карамзина, Л. Ф. Змеева и некоторых других историков в связи с этим упоминается имя Кайбышева, о котором, впрочем, кроме этого одного имени, больше никаких сведений не сообщается, если не считать, что Кайбышеву же приписывается авторство одного из так называемых строгановских лечебников»[432]. С XVII в. в городах Севера практиковали среди народа костоправы. В период польско-шляхтской интервенции (1609 г.) у каргополян, вологжан (на Вологде) такие хирурги назывались «балберами», «балверами». Они происходили из стрельцов; раненых и больных внутренними болезнями иногда лечили у себя на дому, взимая за услугу немалые деньги[433]. Еще до открытия первой русской Московской медицинской школы (1654 г.) в Вологде на положении полкового лекаря служил костоправ Степан Дорофеев. То же было и во многих других городах. Иногда в далеких северных местностях доброй волей оставались русские «лечьцы», прибывавшие сюда из Москвы со служебными поручениями, и занимались здесь врачеванием. Это имело место и в Архангельске (1663 г.) и в Соловках в третьей четверти XVII в. Оживленная торговая и культурная связь приморских городов Севера с Западной Европой способствовала общению северян с медициной других стран. В Архангельск, начиная со второй половины XVI в., наезжало много западноевропейских врачей, аптекарей и по вызову и «без царского указу» с детьми, слугами, со многими лекарствами. Нередко медики эти сами состояли в штате каких-либо знатных иностранцев. В октябре 1615 г. в Поморье, например, прибыл знатный англичанин, у которого среди «людей дворовых» оказался «Ян Снап, лекарь, родом шляхтичь»[434]. Архангельские воеводы вызывали таких лекарей на съезжую избу и там их «доправшивали». Судя по характеру допросов, русские дьяки, подьячие, переводчики были в курсе постановки медицинского образования за границей, знали, что врач должен был иметь «грамоту свидетельственую» (диплом), уметь определять болезнь по «урине» (по моче) и по «биению жилному» (по пульсу). За время переписки Архангельска с Москвою, куда врачи, в конечном счете, направлялись, они иногда были вынуждены долгое время пребывать в Архангельском порту, за это время получая «корм», квартиру, денежное содержание и оплату обратного проезда, потому что Москва с середины XVII в. стала отказываться от их услуг, мотивируя тем, что «у нас де на Москве своих докторов не мало». Тогда иноземцы-врачи выпрашивали себе другую службу, «города строить», «проводить воду» и т. п., переезжали в Холмогоры, Устюг, стремясь закрепиться там на частной практике. Некий Индрис Кувманс (первая четверть XVII столетия), невзирая на указание из Москвы выехать «до дому», закрепился в Архангельске, развернул широкую практику, взялся лечить воеводу, определив у него «огневую». Скопляясь иногда в значительном числе на Севере, иноземные врачи часто интриговали друг против друга. Так, врач Квирен Бремборх говорил и писал об Индрисе Кувмансе, что он медицины не знает, распознать болезнь у воеводы Архангельска не сумел и лечил его неправильно. От Бремборха осталось большое письмо в прекрасном русском переводе от 1628 г., оно напечатано в VIII томе Русской исторической библиотеки. Письмо голландского врача Бремборха наполнено самовосхвалением: он излечивает многие болезни, которые после Гиппократа никто еще не мог излечивать, в родословной Гиппократа он, однако, путает были с небылицей. Но, с другой стороны, в письме немало сведений, оказавшихся не бесполезными для русских «лечьцов». Это – мысли о необходимости изучения анатомии, советы и указания о правилах анатомирования трупов, об операциях на черепе, о трепанации трубчатых костей и пр. В записке Бремборха впервые выдвигается представление о «лекарях-корабельщиках», медицинских книгах, необходимых «корабелным людем, еже по морям ходят», и о книге, называемой «фадемекум». Все это не только говорит в пользу некоторых специальных познаний Бремборха, но и характеризует уровень медицинских представлений у русских северян. Надо полагать, что уровень знаний архангелогородцев, холмогорцев к первой половине XVII в. был настолько высок, что ими легко воспринимались отвлеченные вопросы медицины, не чужды были им и некоторые положения организации народного здравоохранения. К тому времени Архангельск стал важнейшим портом Русского государства, центром активной торговли с Западом, Китаем, Средней Азией, здесь сближались культурные интересы русских людей с народами многих стран мира. Способы и приемы врачевания («врачебная техника») Целый ряд приемов врачевания на Севере, как и в других местах Древней Руси, вытекал из представления о болезни как о неправильном смешении телесных соков. Задача «лечьца» состояла в том, чтобы как можно скорее и искуснее («хытрее») привести эти соки («вологу») в «доброе сочетание». Этим представлениям содействовали такие врачебные приемы, как кровопускание, «жежение» (каутеризация, моксы), заволоки, акупунктура и средства промывательные, рвотные, отхаркивающие, чихательные, потоотделительные. Кровопускания («кровепушть») применялись для лечения и в целях профилактики. Различали кровопускание жильное и рожечиое, оба выполнялись специалистами – «рудометами», «кровепусками». Таможенные книги Севера содержат много крестьянских фамилий – «Рудометкиных», «Кровепускниковых». Сохранились рисунки с изображением обнаженного тела, на котором нанесены точки для надрезов вен и уколов. Место рудометания на теле, делавшегося обычно в бане, парилось горячей водой. В руку больному давался «батожок», или веретено с тяжелым пряслицем, которое им «без престани» вращалось при операции. Не полагалось бить жилу у детей до 14-летнего возраста, у старцев, «женок» во время «менстровы» и у всех страдающих «страстию кровоточивой» (гемофилией). Инструментом служило металлическое копьецо («аргалие», или, по-русски, «железьце кровепустное») с пружиной. Количество выпущенной крови за один раз не превышало ¾ фунта (около 300 г). При операции пациент сохранял сидячее положение. Роль жгута выполняли «лентие», по преимуществу алого цвета, «вервь», ремень, подпояска. Осложнения были нередки. Полагали, что все дело зависит от мастерства «лечьца», об асептике, разумеется, «лечьцы» представления не имели: «Кто умеючи пустит кровь, ино (тогда) великое исцеление бывает всему нутру человека того, а неумеючи пустит, или перепустит, или недопустит, или жылу сквозь просечет, ино кровь внутрь пойдет, а из человека не выдет да то место опухнет, и оттого моровыя болячки (бывают) и корчит руку и бывает тому человеку смерть и погибель»[435].