Под руководством травников, которые были, очевидно, отличными специалистами по распознаванию лекарственных растений, сбор трав проводили крестьяне. Ежегодно во все концы России воеводам посылали царские указы «собирать травы, и цветы, и коренья, которые годны к лекарственному делу». Через глашатаев, ходившим по деревням и селам, воеводы оповещали об этом местное население, призывали «уездных и посадских людей всех чинов» к отбыванию так называемой «ягодной повинности». Кроме того, воевод обязывали «всяких людей спрашивать, кто знает лекарственных трав, которыя бы пригодились к болезням в лекарство человекам». Собранные ягоды и коренья доставляли в съезжую избу и там очищали; некоторые сушили и толокли, другие упаковывали в мешки, «чтобы из них дух не вышел». Нередко растения выкапывали с корнями и землей и отправляли для разведения в аптекарских садах. Все это давало хорошие результаты, количество заготавливаемых лекарственных растений увеличивалось. Например, как свидетельствовали архивные документы, в одном случае собирают «земляницу на оптекарский обиход» 20–30 четвертей, четверик по 5 алтын. В другом с 1000 крестьянских дворов собрано можжевеловых ягод 6 четвертей, причем на крестьянских сошных подводах ягоды эти везут в Москву «день и ночь, чтобы не испортилось». В 1663 г. велено собрать в Казанском уезде «чечюйные травы 10 пудов добры, с цветы и с кореньем, а для тое травы послан с Москвы, костоправ Ивашко Овдокимов. И велено ему Ивашку дать добрых и знающих людей сколко человек пригоже, а набрав, тое траву велено перебрать на чисто и высушить на ветре или в нзбе в лехком духу, чтоб та трава от жару не зарумянела, и тое траву зашить в холстины и положить в лубяные коробки, и те коробки зашить в рогожи на крепко, чтоб из тое травы дух не вышел»[323]. Использование лекарственных растений, или, по-современному, фитотерапии, прочно вошло тогда в лечебную практику врачей Аптекарского приказа. Считалось, например, что буквица «мокроту выведет из груди. Камни в почках крошит и мочу выводит»: ее назначали как отхаркивающее и мочегонное средство, а также использовали при лечении лихорадок и болезней печени, для заживления ран и предупреждения отравлений. Огородную мяту использовали как противорвотное и возбуждающее аппетит средство. Ромашку применяли при лечении 25 заболеваний, наиболее часто как противовоспалительное средство; широко употребляли ее и для приготовления лечебных ванн[324]. В лекарства, которые готовили в аптеках, помимо растительных средств аптекари по назначению врачей включали и различные органические и неорганические вещества – жир, мед, различные минералы и металлы и пр. Для приготовления лекарств необходимы были аптечная посуда и различные приборы; требовались также хирургические инструменты для врачей. Первоначально все это, как и лекарства, доставлялось из-за границы. В архивных документах, относящихся к тому времени, упоминаются привозимые в нашу страну «алхимические сосуды», «блюда веницейские глиняные», «горшечки стеклячные с носиками», «ситочки, чем траву сеять», «мешок, чем дуют огонь» и т. п. Затем проявилось стремление производить все это в России. При царе Алексее Михайловиче уже существовало два завода для выделки аптечной посуды. Один из них основал в 1634 г. недалеко от Москвы иноземец Юлиан Коэт: это был небольшой завод, здесь работали всего 15 человек. Вскоре другой иноземец по имени Маньо основал второй завод, открытый около деревни Измайлово. Есть также сведения, что в конце XVII в., когда в Москве действовала уже и вторая аптека, стекло для производства на этих заводах различных стеклянных изделий стали привозить из Малороссии. Глину, из которой на заводах изготовляли посуду, доставляли главным образом из Гжельской волости. Можно добавить, что на этих заводах работали наряду с иноземными специалистами и русские мастера. Архивные документы свидетельствуют, что в 1680 г. «по Государеву указу уплачено скляннчнаго завода заводчику Петру Коэту за всякие склянничные суды, что он поставил в Аптекарский приказ всего 67 рублей 28 алтынъ». Далее идет роспись принятой посуды: сулей, рецепиентов, реторт разной величины, четвертных, колб, алембиков и пр., всего 2316 мест[325]. Работа аптекарей, готовивших лекарства для царя и его семьи, проходила под жестким надзором. «Пристойные про Великого государя» лекарства хранились за печатью дьяка приказа, в особой комнате, куда не допускались без надзора даже сами врачи. Прописанный рецепт подвергался внимательному обследованию в Аптекарском приказе. Во избежание умышленного отравления предназначенное царю лекарство сначала давали «надкушать» самим врачам и аптекарям, а иногда и приближенным царским боярам; после того как царь принимал лекарство, доктор обязан был не уходить, пока не обнаружится целебное действие этого лекарства. Однажды доктор И. А. фон Розенбург, лечивший Алексея Михайловича, вынужден был выпить целую склянку лекарства, приготовленного для царицы: его принудили сделать это потому, это лекарство вызвало тошноту у одной попробовавшей его придворной боярыни. Получить лекарство из царской аптеки было очень сложно даже для ближних бояр. Тем не менее постепенно круг людей, пользовавшихся аптекой, расширялся. Так, 16 февраля 1630 г. князю Ивану Катыреву-Ростовскому, страдавшему головными болями, понадобились некоторые снадобья из царской аптеки, и он подал челобитную государю: «Пожалуй холопа своего, вели государь мне дать от головной болезни из своей Государевой аптеки своих Государевых масл». 20 мая 1631 г. боярин Михаил Рчинов подает следующее челобитье: «Царю-Государю Михаилу Федоровичу бьет челом холоп твой Михалко Рчинов; по грехам своим, я, холоп твой, болен, рукою не владею; милосердный Царь-Государь и великий князь Михайло Федорович, пожалуй меня холопа своего, вели Государь из аптеки дать полфунта перцу, бобков масляничных, 12 золотников масла кроповаго и 9 золотников масла тимяннаго; Царь-Государь, смилуйся!» На челобитной помечено: «боярин князь Иван Борисович Черкаский приказал – велел дать безденежно»[326]. Начиная с 30-х годов XVII в. лекарства из аптеки по указанию царя начинают постепенно отпускаться «для всех чинов людей». В 1672 г. царь повелел «на новом гостином дворе, где приказ Большого Приходу, очистить палаты, а в тех палатах указал Великий Государь построить аптеку для продажи всяких лекарств всяких чинов людей»[327]. Эта вторая аптека (она называлась «Новой») быстро завоевала авторитет в Москве: здесь продавали лекарства «всякого чина людям», отсюда снабжали лекарствами воинские части. В 1682 г. при проектируемом первом гражданском госпитале у Никитских ворот была открыта третья аптека. Вот как описывал существовавшие в 1674 г. московские аптеки шведский дипломат И. Ф. Кильбургер: «Одна аптека находится в Кремле, но из нее лекарства отпускают только царю и некоторым знатным господам, и она составляет магазин (склад) для другой аптеки. Управляется (она) одним немцем по имени Гутбир. Другая аптека среди города и также казенная; при оной находятся теперь провизорами Христиан Эйхлер, Иоганн Гутменш и Роберт Бентом и сверх того два англичанина и несколько работников, иностранных и русских». По-видимому, аптеки не приносили казне дохода: ничем другим нельзя объяснить, что при второй аптеке существовал, как писал Кильбургер, «большой кабак, который, по словам доктора Розенберга, вместе с аптекою принес казне в год чистого дохода до 28 тысяч (рублей)» – сумма по тем временам астрономическая. Впрочем, свидетельствовал шведский дипломат, «аптека эта год от года приходит в упадок, хотя снабжена многими хорошими лекарствами. Все лекарства отпускаются за печатью (т. е. по рецептам. – М.М.) и чрезвычайно дороги»[328]. В конце XVII – начале XVIII в. в Москве появляются новые аптеки, призванные обслуживать население города. Их основателями были иноземцы, приехавшие из разных стран Европы – Голландии, Дании, Польши, Австрии, Германии. Как правило, это были специалисты, прошедшие практику в частных или госпитальных аптеках своих стран, – только профессионалы могли претендовать тогда в России на право работать в аптеках, как и заниматься медицинской деятельностью. Так, опытными специалистами были немецкие аптекари А. Рут, Я. Шленкар, И. Грегори – они содержали аптеки, которые успешно действовали в разных частях города. Кстати, эти частные аптеки продолжали действовать в течение всего XVIII в. на Большой Немецкой, Покровской, Мясницкой, Сретенской и других московских улицах. В это же время были предприняты попытки устройства аптек в других городах России. В 1673 г. было велено устроить аптеку в Вологде, а в 1679 г. – в Казани. Наконец, в 1701 г. Петр I приказал устроить в Москве восемь аптек. Взаимоотношения медиков, трудившихся в Аптекарском приказе, были обычными для медицины того времени и строго выдерживали установленную иерархию – доктора, лекаря, костоправы, аптекари, лекарские, алхимистские, аптекарские ученики, другие работники. Однако временами эти отношения по каким-то причинам обострялись, переставали соответствовать должностной иерархии. Тогда в дело вмешивалась власть – Аптекарский приказ готовил, а царь подписывал соответствующий указ. Сохранился указ царей Ивана и Петра Алексеевичей «Об улучшении постановки аптечного и медицинского дела в Аптекарском приказе», в котором говорилось, что доктора и аптекари не имеют между собой доброго согласия, «безо всякой причины» между ними наблюдаются часто «вражда, ссора, клевета и нелюбовь». Отсюда у младших чинов к докторам и аптекарям «непослушание в делах нерадение». В указе отмечено, что при таком положении изготовленные лекарства вместо пользы могут причинить людям страдание. Для наведения должного порядка в медицинском деле и в аптеках указ предписывал каждому доктору и аптекарю принимать присягу и клятву[329]. Хотя ценность таких средств предотвращения профессиональных конфликтов, как присяга и клятва, давно уже сомнительна, все же в XVII в. они обладали действенной силой. Впрочем, как показывает знакомство с опубликованными архивными материалами Аптекарского приказа, таких конфликтов в медицинской среде было немного. Больницы. Роль Православной церкви Аптекарский приказ пытался внести свою лепту и в решение задачи, поставленной еще на Стоглавом соборе, – в создание государственных больниц. Правда, больницами в России многие столетия, с XI в., традиционно занималась движимая христианским милосердием Православная Церковь. «Церковь на Руси, – писал известный историк В. О. Ключевский, – ведала тогда не только дело спасения душ: на нее возложено было много чисто земных забот, близко подходящих к задачам государства. Она является сотрудницей и нередко даже руководительницей мирской государственной власти в устроении общества и поддержании государственного порядка». Православная церковь не прекращала заботиться о больных и страждущих и в XVI–XVII вв., после организации Аптекарского приказа. Поэтому вряд ли правильны утверждения некоторых историков медицины[330], что больницы при монастырях, которые на Руси стали строить с XI в., «обеспечивали в первую очередь интересы социальной верхушки и никогда не были филантропическими учреждениями для социальных низов»[331]. Подобные идеологизированные представления не соответствуют объективной истине. Проведенный русскими историками анализ Писцовых книг, относящихся ко второй половине XVII в., показывает, что уже тогда Православная церковь содержала немало помещений для призрения (Н. Я. Новомбергский, 1907, называет их «особыми местами для призрения немощных»). Например, только в 23 уездах и вотчинах Троице-Сергиевой лавры было 1132 таких помещений, а в 12 городах – 470 помещений. Разумеется, это были в основном богадельни, однако же не подлежит сомнению, что многие из них замещали отсутствовавшие больницы для увечных и калек. Правда, это не относилось к душевнобольным – как правило, их помещали тогда в монастыри, но порой и в тюрьмы. Православные монастыри долго продолжали оставаться единственным местом лечения тех, кто «в уме помешался». Известно, например, что царь Михаил Федорович однажды «указал послать Микиту Уварова в Кириллов монастырь под начало для того, что Микита Уваров в уме помешался». В царском указе имелось и наставление о том, как содержать его. Оказывается, послан был этот больной (занимавший, по-видимому, немалое положение в царском окружении) «с провожатым, с сыном боярским Ондроном Исуповым, а велено тому сыну боярскому Микиту Уварова вести скована (очевидно, в цепях. – М.М.). И как сын боярский Ондрон Исупов Микиту Уварова в Кириллов монастырь привезет, чтоб у него Микиту Уварова взяли, и велели его держать под крепким началом, и у церковного пения и у келейного правила велели ему быть по вся дни, чтоб его на истину привести, а кормить его велели в трапеце с братиею вместе; а буде Микита Уваров в монастыре учнет дуровать, велели держать в хлебне в работе скована, чтобы Микита Уваров из монастыря не ушел»[332]. Конечно, методы, которые приказывал применять царь, не были его изобретением: так в то время «лечили» тех, кто «умом повредился», и в России, и во всех странах Европы. Призрением и лечением больных занимались многие служители Православной церкви (они были тогда наиболее образованными людьми), от монахов до высших церковных иерархов. Известно, например, что лечебной практикой занимался даже патриарх Никон, когда по определению Московского собора он в 1666 г. был сослан в Ферапонтов монастырь. Документально установлено, что здесь начиная с 1672 г. он вел прием больных – читал над ними молитвы, мазал их освященным маслом, давал им разные лекарства. Один из келейных старцев Никона, дьякон Мардарий, покупал ему в Москве «для лекарства деревянное (оливковое) масло, осной ладан, скипидар, траву чечуй, целебиху, зверобой, нашатырь, квасцы, купорос, камфару и камень безуй»: из этих компонентов и других продуктов (мед, свиное сало, утиный жир и пр.) Никон составлял лекарства и лечил разные болезни – падучую, страхование от бесов, забывчивость, мнительность и безумие, порчу, черную болезнь, галлическую, расслабление членов, волосатик, трясовицу и гнетеницу, слепоту и др. По всей вероятности, это были заболевания, которые сейчас находятся в компетенции психоневрологов: как свидетельствовали современники, Никон часто добивался успеха. Впоследствии следственным властям, посланным собором в 1676 г., между прочим велено было «все Никоновы лекарства, коренья, травы, водки, мази сжечь на огне и бросить в реку, чтоб от него ничего не осталось»[333]. Искусным врачевателем показал себя архиепископ Холмогорский и Вятский Афанасий (в миру Алексей Артемьевич Любимов), образованный человек, много занимавшийся в Патриаршем книгохранилище в Москве, знакомый с известным просветителем XVII в. Епифанием Славинецким. При Холмогорском монастыре Афанасий завел аптеку, в которой был широкий набор лекарств, в том числе доставленных из Москвы: об этом свидетельствует находящаяся в библиотеке Российской академии наук рукопись «Тетрадь преосвященного Афанасия архиепископа Холмогорского», в которой приведена «роспись» лекарств – масел (гвоздичного, мятного, анисового, полынного, миндального сперматанарум), мазей (диалтейной, попилевой, белильной, бобковой), сложных порошков, сиропов, бальзамов. Афанасий был и автором научных трудов, в том числе по медицине – наибольшую ценность представляет «Преосвященного Афанасия архиепископа Холмогорского и Вятского Реестр из доктурских наук» (рукопись хранится в Военно-медицинском музее в Санкт-Петербурге): историк медицины И. Л. Аникин оправданно считал этот труд одной из первых русских фармакопеи[334]. Православная Церковь была в российском государстве крупной общественной и политической силой, не только духовной, но и мирской, светской. Монастыри имели свои земельные владения – обширные вотчины, энергично вели хозяйство и имели возможность оказывать помощь «больным, сирым и убогим». Масштабы этой помощи были достаточно велики. Не подлежит сомнению, что в XVII в. в России многие монастыри, да и церкви тоже, продолжали содержать и строить новые больницы. Например, когда келарь Иринарх в 1655 г. построил в Троицком калязинском монастыре церковь, то при ней были сооружены и больничные кельи. При Белгостицком монастыре по описи 1685–1686 гг. значились, среди других, «пять келий братских, келья больнишная, а в них живут пятнадцать старцев». В 1685 г. патриарх Иоаким в грамоте к новгородскому митрополиту Корнелию признал необходимым «Николаевской белой монастырь с вотчинами и со всеми угодьи переписать в Софейский дом и в том монастыре построить больницу для прокормления и покоя болящих и питати их из вотчины того Николаевского Белаго монастыря»[335]. В 1678 г. Вологодский и Белозерский архиепископ Симон распорядился устроить в Успенском горнем девичьем монастыре новую больницу. В Нижегородской епархии при Благовещенском соборе в XVII в. Алексеевская каменная церковь, как сказано в старинном документе, стояла между двумя каменными больницами: в длину простиралась она с больничными келиями на 24 сажени, а в ширину на 11 сажень. Из свидетельств современников известно также, что еще в 1597 г. во время оползня горы из-под Печерского монастыря в Волгу монахи и служители больницы сохранились невредимыми: а раз были служители, было, значит, и призрение в больнице. Первым подлинным больничным учреждением в России нужно считать приемный покой для раненых, устроенный в 1612 г. монахами Троице-Сергиева монастыря. Впоследствии создавались другие подобные больницы, вернее госпитали, для лечения раненых. Так, в 1656 г. военно-временной госпиталь был открыт в Смоленске. 29 сентября 1678 г. по указу царя Федора Алексеевича «велено занять Рязанское подворье для лечения ратных раненых больных всяких чинов людей, которые ранены на… службе в Чигирине и под Чигириным»[336]. Туда поступило сначала 159 человек. Потом оказалось, что раненых 746 человек. Тогда были заняты еще Вологодское и Казанское подворье. Расходы по содержанию раненых были возложены на Приказ Большого Дворца, а лечили их лекари Аптекарского приказа братья Митрофан, Кирило и Артемий Петровы. Устраивались больницы и на частные средства – на средства жертвователей. Наиболее известным жертвователем был боярин Федор Ртищев – незаурядная личность, видный государственный деятель и приближенное лицо царя Алексея Михайловича, воспитатель его сына царевича Алексея Алексеевича. Федор Ртищев был образованным человеком, отличался добротой и гуманностью. Во время войны с Польшей, находясь в действующей армии, он подавал пример заботы о раненых воинах: «ни одного из них, от скорби изнемогающего, не оставлял без вспомоществования», встречая их на дороге, брал в свою коляску, уступая в ней даже свое место, несмотря на многолетнюю болезнь ног; доставив их в ближайшие город или деревню, изыскивал все способы для их призрения, лечения и пропитания – даже неизвестно, каким образом набирал врачебный персонал, «назиратаев и врачев им и кормителей устрояше, во упокоение их и врачевание от имения своего им изнуряя», как вычурно замечал его биограф. В общем, писал в 1892 г. историк В. О. Ключевский, он «сам собою превратился в печальника Красного Креста, им же устроенного на собственные средства»[337]. Действительно, боярин Ртищев устраивал для этих людей, пострадавших на войне, временные госпитали и лечил их на свой счет и на деньги, данные ему на это дело царицей Марьей Ильиничной (женой царя Алексея Михайловича). А в мирное время в Москве богатый царедворец Федор Ртищев велел собирать по улицам валявшихся пьяных и больных и направлять их в особый приют, где содержал их до вытрезвления и выздоровления. О боярине Ртищеве писали, что «он построя во многих городах больницы и богадельни, собирал в оныя бедных и немощных, определял к ним врачей, приставников (служителей. – М.М.) и снабжал всем на содержание нужным»[338]. Неудивительно, что именно боярин Федор Ртищев стал основателем первых гражданских больниц: в 1656 г. он на свои деньги устроил в Москве первую гражданскую больницу из двух палат на 15 больных. Следует сказать о том, что благотворительная деятельность боярина Федора Ртищева стала высоким образцом для тогдашнего русского общества; обратили на нее внимание и при царском дворе. В царствование Федора Алексеевича «возбужден был вопрос о церковно-государственной благотворительности. По указу царя произвели в Москве разборку нищих и убогих, питавшихся подаяниями, и действительно беспомощных поместили на казенное содержание в двух устроенных для того богадельнях, а здоровых определили на разные работы. На церковном соборе, созванном в 1681 г., царь предложил патриарху и епископам устроить такие же приюты и богадельни по всем городам, и отцы собора приняли это предложение»[339]. Так частный почин влиятельного и доброго человека лег в основание целой системы церковно-благотворительных учреждений, постепенно возникавших в нашей стране с конца XVII в. На средства жертвователей создавались больницы при монастырях и церквах. Так, в 1652 г. построил в Новоспасском монастыре в Москве больницу с церковью князь Яков Куденетович Черкасский. Уже упоминавшийся келарь Иринарх соорудил церковь и при ней больничные кельи «своим иждивением». Патриарх Филарет, отец царя Михаила Федоровича, основал в Москве «больничный» монастырь св. Федора. В счетном списке Аптекарского приказа, относящемся к 1680 г., упоминаются затраты «на строенье дохтурской палатки, которая построена для дохтурского сидения по осмотру болящих»[340]. Вполне возможно, что эта «палатка» стала прототипом возникших значительно позднее лечебниц для амбулаторных больных. Важное событие произошло в 1682 г. Был обнародован указ царя Федора Алексеевича об организации двух гражданских госпиталей (шпиталей) на Гранатном дворе, у Никитских ворот, и в Знаменском монастыре. «На пропитание» этих учреждений им отводились вотчины. Подчеркивалось, что «больные и увечные, а лечить их можно, и у того дела молодым дохтурам не малая польза, и в науке своей изощрение. И вскоре учение и искусство каждого дохтура при лечбе таких людей познати; также и лекарей, которые ныне Государево жалованье емлют же, некоторым делать нечего»[341]. Предусматривалась и рациональная организация этих гражданских госпиталей. «Для лечбы их по всякой нужде надобно, чтоб у них был приставлен дохтур, аптекарь, да лекарей человека три или четыре с учениками. И аптека небольшая, для того, что со всяким рецептом ходить в город неудобно. А лекарства можно прочих держать недорогия, однакож пользу будут чинити»[342]. Шпитальни эти должны были находиться в ведении Аптекарского приказа. К сожалению, этот царский указ из-за последовавшей вскоре скоропостижной смерти царя Федора Алексеевича не был полностью воплощен в жизнь. Борьба с «моровыми поветриями» Бичом средневековой России, как и других стран, были «моровые поветрия» – эпидемии, которые тогда приходили к нам иногда с юга и востока, но, как правило, с запада, из Европы. «И здесь господствуют особенного рода болезни, подобные заразе, состоящие в боли внутренностей и головы, – свидетельствовали приезжавшие из Европы иностранцы. – Они здесь называются горячкою. Одержимые такой болезнью умирают в короткое время… В случае морового поветрия, которые нередко случаются в Новегороде, Смоленске и Пскове, Москвитяне, опасаясь заразиться оным, никого к себе не допускают из сих мест»[343]. Эпидемии и ранее, и в то время были нередкими гостями в российском государстве. Установить сейчас, по сохранившимся описаниям, их характер трудно, хотя скорее всего это были холера и чума, терзавшие и Европу, и Азию. В 60–70 годах XVII в. «от изнурения сил (голода. – М.М.), от пиши неестественной родилась прилипчивая смертоносная болезнь в разных местах». Небезынтересно, как боролись тогда с этой эпидемией. «Царь приказал заградить многие пути; конная стража ловила всех едущих без письменного вида, неуказанною дорогою, имея повеление жечь их вместе с товароми и лошадьми»[344]. Как видим, жестокими, кровавыми были тогдашние, выражаясь по-современному, противоэпидемические мероприятия… Людей терзали тогда и другие болезни. Например, у тех, кто отправлялся завоевывать Сибирь, «открылась жестокая цинга, болезнь обыкновенная для новых пришельцев в климатах сырых, холодных, в местах еще диких, малонаселенных, занемогли Стрельцы, от них (цингу долго считали «прилипчивым», т. е. инфекционным заболеванием. – М.М.) и Козаки; многие лишились сил, многие и жизни»[345]. От заразы (?) и голода погибло около половины воинов Ермака. Впрочем, смертность тогда вообще бьша высокой. Но подлинным бичом были все-таки «моровые поветрия». Историк Я. В. Ханыков подсчитал (1851), какие смертоносные эпидемии, терзали нашу страну в XV–XVI вв.: «1409 – мор во Ржеве, Можайске, Дмитрове, Звенигороде, Рязани, Юрьеве и др. 1410 – голод и мор 1414 – костолом 1417 – ужасный мор во Пскове, Новгороде, Ладоге, Порхове, Торжке, Твери, Дмитрове и окрестных местностях 1419 – мор в Киеве и Пскове 1420–1424 – мор в Костроме, Ярославле, Юрьеве, Владимире, Суздали, Переяславле, Галиче, Ростове, Новгороде, Твери 1426–1427 – мор в Новгороде, Пскове, Твери, Торжке 1442–1445 – новый мор во Пскове, свирепствовавший с декабря 1442 года 1462 – появление повальной проказы 1465–1467 – мор во Пскове и Новгороде 1478–1487 – мор в Новгороде и Пскове 1499 – первое появление любострастной болезни, пришедшей через Смоленск и Вязьму, с повальным характером 1506 – мор во Пскове 1543 – мор во Пскове. В один месяц умерло 2700 чел. 1552 – первое появление скорбута, мор во Пскове 1561–1562 – ужасный мор в Новгороде и Пскове. Число умерших в обоих городах с областями простиралось до 500 тыс. 1566 – мор в Полоцке, Великих Луках, Торопце, Смоленске 1584–1598 – мор во Пскове, Новгороде, немногих только пощадивший»[346]. Картина, что и говорить, просто ужасная. Государственная власть пыталась бороться с этим страшным злом. Так, в 1592 г. впервые была учреждена во Ржеве пограничная застава «для предохранения от заразных болезней», ранее, с XIV в., устраивались пограничные оцепления. Для погребения огромного числа жертв эпидемий еще начиная с XIII в. устраивались «скудельницы» (общие могилы) вдали от жилья и питьевых источников, ими ведали специальные люди, обычно монахи. В 1521 г. в Пскове, а потом и в других местах появились своеобразные внутренние (уличные) карантины. Использовали окуривание можжевельником и полынью. В общем, уже в начале XVI в. в России применялись все те меры борьбы с эпидемиями (главным образом карантины), которые использовали тогда в других европейских государствах. «В летописях под 1510–19 гг. – писал историк Н. Ф. Высоцкий, – встречается драгоценное указание на эти меры какого-то Филофея. В послании к дьяку Мунехину этот Филофей говорит: «Вы ныне пути заграждаете, домы печатаете, попом запрещаете к болящим приходити, мертвых тилеса из града далече измещете»[347]. Подобные же энергичные и в большинстве случаев вполне целесообразные меры принимались и позднее, именно так боролось правительство с чумою в 1654–1655 гг. Во время этого «морового поветрия» царь Алексей Михайлович уезжал из Москвы в район боевых действий российской армии (началась война с Польшей). Он очень беспокоился о своих родных, оставшихся дома. «Да для Христа, государыни мои, оберегайтесь от заморнова ото всякой вещи, – писал он своим сестрам, – не презрите прощения нашего!»[348] В письмах своим близким царь «от мору велел опасатица», т. е. соблюдать принятые тогда профилактические меры. В феврале 1655 г. Алексей Михайлович издал указ (подготовленный, очевидно, в Аптекарском приказе) о борьбе с чумой. Предусматривался, в частности, ряд предупредительных мер. Следовало: «которые есть денги в Приказах, и что учнут впредь из городов привозить, перемывать; …денги золотые и сосуды золотые и серебряные и деревяные заморные мыть в реке текущей, а выносить на реку не дотыкаючись руками здоровых людей, которых Бог пощадил от морового поветрия и болны не были… платье заморное вымораживать и вытресать тех людей руками, которые в моровых болезнях были, а здоровым бы людям… к тому отнюдь ни к чему не касатца… И о том указал Государь на Москве и в городах кликать биричем по торгам и по улицам по многие дни, чтобы тот Государев указ всяких чинов людям был ведом…»[349] Эпидемия чумы сопровождалась колоссальными жертвами. Сэмюэль Коллинс, служивший в это время придворным врачом царя Алексея Михайловича, считал, что в 1665 г. моровая язва в России похитила от семисот до восьмисот тысяч человек: цифра эта, по-видимому, близка к истинной, – именно такими были потери от эпидемий в других европейских странах.