– Коля, мы чуть задержались у кольца фортов. Начинайте без нас, встретимся у Капитолия. – Вас понял, – ответил я и посмотрел на часы, на которых было без четверти семь. – Начинаем захват Президентского особняка. Ох, как все некстати! Весь наш план планировался с расчетом на внезапность. Сейчас же по коридорам Белого дома носилась испуганная прислуга, кто-то истерично кричал, кто-то отдавал команды, а еще мне почудился женский крик, прозвучавший здесь же, на этаже. Это нас удивило – миссис Хоар, согласно информации Колина, находилась в Бостоне, а его любовница, миссис Паттерсон, у родни в Пенсильвании. Впрочем, крик неожиданно оборвался. – Мэрдок и Диксон, – услышал я в коридоре чей-то голос. – Не знаю, что с охраной, поэтому действуйте вы. Ступайте в библиотеку, выйдите на веранду и оттуда стреляйте во всех, кто попытается приблизиться к особняку. Не обращайте внимания на форму – бандиты Тёрчина могут переодеться в мундир наших полков. В дверях заскрежетал ключ. Уходя, Колин закрыл библиотеку, но дубликат ключа оставил на столе. Я поднял руку, подав сигнал своим бойцам, и приготовился встретить незваных гостей. Первого же слугу, который осторожно переступил порог библиотеки, я вырубил ударом по затылку. Второй, ошеломленный такой негостеприимной встречей, не успел среагировать и оказать мне сопротивление. Я перехватил ему глотку и втащил внутрь. Крис, стоявший рядом со мною, осторожно прикрыл дверь. – Где Хоар? – свистящим шепотом спросил я у перепуганного насмерть секьюрити. – Не хочешь говорить? Тогда я побеседую с твоим приятелем, он скоро должен прийти в себя. Ну а ты отправишься на тот свет. И для того, чтобы ускорить его мыслительные способности, я приложил к его глотке острие ножа. – Нет, не надо, не убивайте, – прохрипел человек в ливрее. – Я все скажу. По пути сюда я увидел, как мистер президент бежал к черной лестнице. В одной ночной рубашке, с какой-то дамой. Совсем голой. – Что это за дама? – Не знаю, сэр, но в руках у обоих были ворохи тряпок. Наверное, одежда. – Черная лестница – это та, которая западная? – Нет, сэр, черная лестница – она в восточной части здания. Уходит на цокольный этаж. Хотя с нее можно выйти и на первый этаж. Но туда удобнее было бы пройти по парадной лестнице – или по западной. «Ну что ж, – подумал я. – Уйти он никуда не сможет, со всех четырех сторон за Белым домом приглядывают наши наблюдатели. И Хоара они хорошо знают в лицо. Так что либо мы возьмем его в здании, либо птичка, выпорхнувшая из гнездышка, попадет в их силки». – Ладно, – сказал я. – Пусть будет так. Но нам надо лично убедиться в твоих словах. Пойдешь с нами. И не забудь предупреждать нас о возможных постах внутри здания. Если же хотя бы одна пуля прилетит к нам, то вторая тут же окажется у тебя в башке. – Для убедительности я приложил ствол пистолета к его виску. Мэрдок – так звали слугу, – как китайский болванчик, послушно закивал головой. – А теперь говори: где охрана? – Те, кто был на первом этаже, все спали. Командование на себя взял Леннинджер – он главный дворецкий Президентского особняка, и он когда-то воевал во время Мятежа. Он и приказал забрать оружие у спящих агентов – но это всего лишь четыре револьвера, и два были у нас с Диксоном, и еще один у Томпсона. И у самого Леннинджера. Но они с Томпсоном охраняют входы в особняк. – Хорошо, тогда давай для начала взглянем на президентскую спальню. Навстречу нам попалось несколько насмерть перепуганных слуг, но, как нам и говорил Мэрдок, ни один не был вооружен. Дверь опочивальни первого лица американской демократии была приоткрыта. Ни Хоара, ни его спутницы там не было – лишь кровать под балдахином с пятнами крови на скомканных простынях, а также шкафы, тумбочки, и небольшой столик с пустой бутылкой зеленого стекла и почему-то ровно одним стаканом. И фривольные картины на стенах. Часть ребят я направил к парадной и западной лестницам, а Мэрдоку сказал, чтобы он провел нас к черной – на плане Ричардсона ее не было. Она оказалась скрыта за искусно замаскированной дверью. На площадке первого этажа, скрытой за точно такой же дверью, я увидел в тусклом свете небольшого оконца человека, лежавшего на полу в луже крови. Мы осторожно подошли к нему. – Кто это? – спросил я у Мэрдока. – Личный дворецкий президента, сэр. Колин Мак-Нил. Мак-Нила я ни разу до того не видел – связь с ним держал его кузен Роберт. Нагнувшись над ним, я приложил пальцы к его сонной артерии и уловил чуть слышный пульс. «Жив, слава богу!» – подумал я. – Васильев, Джонсон, окажите ему первую помощь, – скомандовал я. – А этого, – я показал на Мэрдока, – свяжите. Колин чуть приоткрыл глаза и еле слышно прошептал: – Хоар… Это он… Я не смог… Он… с женщиной… вниз, – и раненый снова потерял сознание. На цокольном этаже Хоара нигде не оказалось, но в угольной яме мы обнаружили обнаженное тело миловидной женщины. И, в отличие от Колина, она была мертва – голову ее кто-то, вероятно, сам Хоар, размозжил валявшейся здесь же лопатой для угля. – Внимание, первый на связи! – я вызвал по рации всех своих бойцов. – Хоар сбежал. Тщательно проверяйте всех, кто удаляется от Белого дома. Повторяю – всех. Мы должны поймать этого мерзавца! 1 сентября (20 августа) 1878 года. Вашингтон. Камера городской тюрьмы Огастас Мерримон, бывший сенатор от Северной Каролины Представьте себе: камера человек, наверное, на десять – это при условии наличия в ней двухэтажных кроватей. Высоко на покрытой черными разводами стене – крохотное окошечко с очень грязным стеклом, из которого в камеру проникает не так уж много света. Ни единой кровати – и даже матрасов или одеял. В углу – ржавое ведро, служащее парашей; два раза в день одному из нас разрешено его выносить, и за эту привилегию случались уже и ссоры, иногда перераставшие в драку. А на каменном полу ночью – четверо сенаторов, десяток членов Палаты представителей и семеро новых соседей по камере – простых вашингтонцев, у которых нашли некие листовки, сбрасываемые югороссами с летательных аппаратов. Да, как оказалось, все-таки у югороссов имеются такие машины. По словам новичков, есть такие, что летят очень быстро, а другие медленней, но могут зависать в воздухе. Мы их даже успели услышать, но не увидеть – перед нашим окном они то ли не появлялись, то ли мы их попросту не разглядели. Тем более что треть из нас очень больна, а кашляют практически все. Сами попробуйте поспать на голом камне, тогда поймете, что я имею в виду. Когда меня, связанного и избитого, пригнали сюда, из камеры как раз выводили с десяток арестантов, в руках у которых были свернутые матрасы. После этого меня загнали внутрь, саданув пару лишних раз по спине, да так, что я начал плеваться кровью, развязали и заперли дверь. Минут через пять мое уединение закончилось – в мои апартаменты начали загонять товарищей по несчастью из обеих палат Конгресса. Последним, к моему великому удивлению, ввели сенатора Денниса – того самого, который все время, как говорится, пытался усидеть на заборе[46]. До последней волны арестов у нас в камере было до восемнадцати человек, но четверо из них – мой тезка сенатор Гарланд и трое конгрессменов[47] – успели скончаться, а многие другие, включая сенатора Денниса, очень плохи и вряд ли протянут больше одного или двух дней, даже если их освободят. Впрочем, и я вряд ли их переживу больше чем на неделю или две, подумал я. Слишком уж сильно надо мной покуражились… Неожиданно послышались то ли раскаты грома, то ли далекая канонада. А через несколько минут громыхнуло уже ближе. Я увидел, как на лицах моих сокамерников появлялась надежда. – Значит, так, – сказал я. – Судя по всему, это то ли Тёрчин, то ли югороссы, ворвавшиеся в Вашингтон. Но про нас вряд ли кто-нибудь знает. Более того, вполне вероятно, что нас попросту всех прикончат, когда югороссы или тёрчинцы – нам это уже будет все равно – доберутся до тюрьмы. – И что же нам делать? – уныло промямлил Деннис. Эх, не служил он в армии. Мне довелось, пусть недолго – в начале мая шестьдесят первого года я пошел добровольцем в Четырнадцатый Северо-Каролинский полк, а в июне меня из-за нехватки офицеров назначили капитаном. Хорошо ли я воевал, не знаю, но поучаствовать в нескольких операциях я успел. Но осенью того же года мне неожиданно предложили стать новым прокурором Восьмого округа моего родного штата, и я позволил себя уговорить перейти на эту должность. За что мне до сих пор мучительно стыдно – я просидел практически всю войну в тылу. Но кое-какой боевой опыт в первый год войны я все же успел получить. – Оружия у нас нет – нет даже топчанов, у которых можно было бы оторвать доску. Остаются лишь параша – ее я выплесну в лицо первому, кто войдет, – и кулаки. Так что те из нас, кто может хоть как-то сопротивляться, подходите ко мне. Давайте хоть уйдем красиво из этой жизни, как мужчины, а не скотина на бойне. Желающими оказались практически все, вот только физически на это были способны всего девять человек, не считая меня – шестеро новичков, сенатор Спенсер и двое из Палаты представителей. Я распределил между ними роли и добавил: – Действуем по моему приказу. Если я выйду из строя, то командует сенатор Спенсер. Удивительно – еще пять минут назад казалось, что вокруг меня практически все выглядели как ходячие – точнее, лежачие – трупы, не способные даже встать на ноги. А сейчас на лицах многих появилось выражение людей, у которых возникла хоть какая-то надежда на будущее. Я подумал, что надеяться нам, собственно, не на что. Но, как сказал один из новых, в листовке, за которую его сюда посадили, была статья самого Марка Твена. И в ней приводились слова одного из югороссов: «Лучше умереть стоя, чем жить на коленях». Вот я и хотел умереть стоя. Неожиданно послышались выстрелы, а потом громыхнул взрыв в коридоре тюрьмы. Неужто сюда добрались югороссы либо тёрчинцы? И что это такое взорвалось – неужто граната? Откуда? Как? Но, повинуясь инстинкту, выработанному на войне, я заорал: – Все на пол! Действуем только по моему приказу. Последовал еще один взрыв, а также пара выстрелов. Потом все стихло. А через пару минут я услышал скрежет ключа в замочной скважине и скомандовал: – Всем приготовиться. Действовать по моей команде! Но лишь тогда, когда я ее отдам. Возможно, нас пришли спасти. Мои ребята поднялись, как могли – кто держался за стену, кто шатался, но у всех на лице была решимость пополам с надеждой. Я с трудом поднял над головой почти полную парашу, приготовившись метнуть ее в того, кто появится в дверном проеме. Дверь приоткрылась, никто в камеру не вошел. Лишь голос с легким акцентом произнес: – Господа, все в порядке. Прошу вас держать спокойствие. Я – штабс-капитан армии Югороссии Николай Бесоев. Мы пришли вас освободить. И оказать первую помощь тем, кто в ней нуждается. Акцент был мне совершенно незнаком, и я решил, что этот человек именно тот, за кого он себя выдает – ну не может тюремщик в Вашингтоне быть русским! Поэтому я с облегчением поставил парашу на место – увы, чуть расплескав ее – и сказал: – Джентльмены, это и правда наши! Отставить сопротивление! Господин капитан, не все могут передвигаться самостоятельно. А те из нас, кто может, сейчас выйдут. 1 сентября (20 августа) 1878 года. Лорел Президент Североамериканских Соединенных Штатов Джордж Фрисби Хоар Вчера вечером судьба преподнесла мне подарок – или так мне поначалу показалось. Намедни по моему приказу арестовали делегацию из Нью-Джерси. Вообще-то я собирался наказать лишь одного сенатора Рандольфа, который посмел не поверить официальной версии о смерти Уилера. Но другой сенатор от того же штата, Джон Мак-Ферсон, не только сам выразил возмущение по поводу этого ареста, но и подговорил членов Палаты представителей от этого проклятого штата примкнуть к протесту. Пришлось их всех арестовать и препроводить в Центральную тюрьму. Как ни странно, когда я был еще сенатором, мои отношения с Мак-Ферсоном были почти дружескими. Более того, я даже осторожно прощупал его в качестве возможного союзника, но он принял мои намеки весьма прохладно, и я сделал вид, что все это было не более чем шуткой. А до того мы с Мэри даже разок отобедали у Мак-Ферсона. Женщина, которую я принял за его супругу, оказалась ее сестрой… Джоан была помолвлена с неким виргинцем-студентом Колледжа Нью-Джерси, который в 1861 году вместе с другими южанами покинул университет и пошел воевать за Конфедерацию, где и погиб. Сестра взяла ее к себе, и с тех пор Джоан так и жила с ней и ее мужем. А когда законодательное собрание Нью-Джерси назначило его сенатором, то именно Джоан переехала в Вашингтон, где и вела дом своего зятя. Я подозревал, впрочем, что ее обязанности на этом не заканчивались. Должен сказать, что она мне внешне очень понравилась – не столько телом, как Луиза Паттерсон, сколько своей миловидностью. Но мои попытки флирта она предпочла попросту не заметить. А вчера Колин объявил мне, что меня хочет видеть какая-то женщина. И когда я увидел, что это Джоан, я еле-еле сумел скрыть свою радость. А как только мы остались наедине, она бросилась передо мной на колени. – Умоляю вас, мистер президент, пощадите моего зятя! Он и правда ни в чем не виноват! Я поднял ее за плечи, улыбнулся и предложил: – Давайте обсудим это за ужином! Потом она с обреченным видом согласилась на мое предложение показать ей особняк, а когда мы оказались в моей спальне и я повалил ее на кровать, напряглась, но позволила мне себя раздеть. К моему вящему удивлению, она оказалась девственницей… Сегодня утром она попыталась встать около шести утра, пока я еще спал, но я придержал ее и сказал: – Джоан, не уходите! Если вы, конечно, хотите, чтобы я отпустил вашего зятя…