* * * Солнце нынче пекло так, что к полудню выгнало со двора всё живое. Люди и собаки прятались кто куда, не в силах вынести жару и духоту. Спустя какое-то время взлохмаченный и заспанный Тума выглянул из сарая. Дошел до колодца, жадно напился, плеснул прохладной водой в лицо. Огляделся украдкой: попрятавшиеся в тень мужики храпели на разные голоса. Штударь отпил ещё воды и побрёл было обратно к сараю, но передумал. Посмотрел на солнце и потихоньку, бочком стал пробираться за конюшню, в сторону невысокой ограды. «Две тыщи злотенков – это, конечно, состояние целое: дом с землёй да хозяйством купить можно. Только ведь жизнь-то, ежли подумать, дороже любых денег. Ништо… ещё поглядим, кто кого». Тума ещё раз осмотрелся, споро перелез через забор – и опрометью бросился в густую поросль кустов, а там помчал что было сил, петляя и прикрывая лицо от веток. Он бежал так, словно упокойница с нечистыми гналась следом за ним. В какой-то миг парень запнулся, кубарем скатился в поросший высокой травой овраг и пропал из виду, но вскоре поднялся на ноги, кое-как выбрался из оврага и понёсся вниз по пологому склону холма. Выскочил из-за деревьев… и зло, обречённо выругался: прямо перед ним стояли Гнатий и Пытусь, а сверху, чуть левее наискосок, торопились и остальные. – Пошто ж так стрекать по такой-то жаре, да ещё и по кустовищам? – усмехнулся Гнатий. – Тут тропки хорошие есть. Нешто себя не жаль? Хоть одёжу бы поберёг: в Ученище другую не выдадут. Мужики рассмеялись – все знали, что штударей одевали за счёт заведения, но лишь один раз за все пять лет. – И не совестно тебе, дядько Гнатий? – обречённо выдохнул Тума, без сил опускаясь на землю. – Покарает тебя Вышнеединый… – Ну, Вышнеединый-то далече, а марон тута, рядом, – Гнатий снова беззлобно усмехнулся и взял Туму за плечо: – Пошли-ка назад. Скоро у тебя свидание с нашей мароночкой. – Да не робей, – подхватил Пытусь. – Всего-то едина ночь осталась. Тума сгоряча плюнул себе под ноги и нехотя поплёлся назад. * * * Более его не оставляли одного, но Тума, потеряв всякую надежду, даже не порывался бежать. Сидел на лавке и смотрел перед собой, пока не позвали на вечернюю трапезу, где он почти ничего не ел, только подливал себе горечавки. Тут как раз, словно чуя беду, тоскливо завыли собаки, и никак их было не угомонить. Опрокинув очередную кружку, Тума покосился на псов: – Знатно же клятая ведьма нечисть тут ублажала, что та за неё так упахивается. Мужики засмеялись. Гнатий резко подался вперёд: – Тебе бы язык за зубами покрепче держать, штударь! Тума хмыкнул: – А что ты, дядьку, так об ушедшей радеешь? Или ведьма платила тебе поманеньку, а? Гнатий побелел от злости. Будь они одни, наверняка дал бы волю кулакам, но вокруг хохотали довольные шуткой приятели: – Молодец! Знатно взогрел! – Тока смотри, обидится ведьма за Гнатия да задаст тебе нынче ночью! – Ништо, он её святой книгой по маковке приголубит! Тума глянул на старшего, усмехнулся, хлопнул его по плечу: – Да шуткую я, шуткую, дядьку Гнатий. Не гневись. – И продолжил хмельным голосом, задумчиво глядя перед собой: – Ведь это какую же погань в себе заместо души иметь надобно, чтобы помогать ведьме невинных губить? Штударь посмотрел на притихших мужиков. Махнул рукой, хотел налить себе ещё горечавки, но бутыль оказалась пуста. С неожиданной злостью он разбил её оземь и принялся за другую. – А ну, хватит! – Гнатий попытался отобрать хмельное от Тумы, но штударь никак не желал расставаться с настойкой. Кончилось тем, что почти всю её расплескали по столу да лавкам, только тогда Гнатий махнул рукой и отстал. Тума же, пьяно ухмыляясь, прижал отвоеванную бутылку к груди. Как бы то ни было, а некоторое время спустя он, в окружении мужиков, снова стоял на пороге святого дома. – Ништо, – пробормотал штударь, еле ворочая языком. – Едина ночь осталась. А после марон обещал две тыщи злотенков дать… Ох и заживу тогда! – Ты наперво отчитай, – прищурился Гнатий. – И то верно… Поутру поговорим, – Тума зашел внутрь и захлопнул за собой дверь, прежде чем старший успел ответить. Часть 6 * * * – Ништо… Двоеночие устоял, а едину – уже не так страхотно: тьфу да растереть! – Тума вытащил из-за пазухи опустевшую бутыль, с которой не расставался, вытряхнул на язык пару оставшихся капель хмельного, вздохнул и упрятал бутылку под стол. Непослушными руками достал огниво, принялся зажигать свечи. – Ибо Слова Вышнеединого клятая боится до мерзотного визгу… Со стороны гроба раздался звук, похожий на зубовный скрежет. Тума обернулся, но упокойница лежала недвижно. Подходить к гробу он не решился и, покончив со свечами, заправил маслом неугасимые светодавцы. Затем вынул из кармана меловой камень и старательно начертил круг: – Вот так… Всего-то едину ночь… Тума вытер пот со лба – внутри святого дома стояла такая духота, словно под полом и за стенами развели огромные костры. Открыл книгу, принялся читать со всем тщанием, подражая опытным наставителям, и порадовался, когда стала появляться напевная слаженность. Колокол ударил неожиданно громко, заставив Туму вздрогнуть. Звук, многократно усиленный стенами, превратился в омерзительный хохот: ведьма, словно ожидавшая этого, подскочила в гробу с небывалой резвостью и повернулась в сторону застывшего штударя. – Заклинаю тебя змеиным хвостом, паучьим жалом, костями мёртвыми… – начала она. – А-а-а, вот ты так?! – воскликнул Тума, которому сегодняшняя горечавка придала небывалого куражу. – На тебе, окаянная! Вышнеединый, яко же святый да сильномогучий ести, светом своим клятую ведьму испепели, тёмную суть ея изничтожи… Ведьма выскочила из гроба, словно в нём вдруг заплескалась святая вода. – Властию мне данной взываю! – взвизгнула она. – Явитесь, слуги мои! Глаза её осветились холодным сиянием, и зеленовато-бурый туман пополз с кончиков тронутых тленом пальцев навстречу щупальцам белого тумана, висевшего под потолком. Они сплетались, уплотнялись, но избегали очерченного круга – равно как и нетопыри, заметавшиеся по святому дому. – Вышнеединый, я недостоин взывати к тебе, но молю: дай мне власти погань сию сокрушить и ведьму мерзотную побороть… – Тума огляделся, и слова молитвы застыли у него на языке. Было от чего: лики на стенах исказились, распахнули жадные иссохшие рты, с заколоченных окон отлетели доски, и оттуда, из мрака внутрь полезли чудовищные твари – скользкие, пучеглазые, с вывернутыми ноздрями приплюснутых носов. Из углов выходили раздутые сине-зелёные кишащие червями трупы. Летучие мыши вились вокруг нескончаемой стаей, их когтистые лапы опрокидывали светильники, гасили свечи. Всё вокруг рычало, хрипело, скрежетало и выло, и, перекрывая этот шум, звучал страшный смех мёртвой ведьмы. – Найдите его! – вдруг исступлённо закричала она. Повинуясь хозяйке, твари заметались по святому дому, толкая друг друга. Тума же, поняв, что они не видят его, и заметив, что свечи в круге горят как ни в чём не бывало, кое-как справился с ужасом и дрожащим голосом вновь забормотал молитвы. Получалось неплохо: ни одного заклинания ведьма довести до конца не смогла. Упокойница злилась, визжала от ярости – а потом замерла. – Возомнил себя избранным? – прошипела она. – Не быть тебе живу! И с неожиданной силой вскинула руки: – Ассе азо ния варкамо! При этих словах бестолковая нежить стала испуганно отползать ближе к стенам. – Ассе янд кассия! Ассе янд кассия! Ассе янд кассия! – ведьма упала на колени и протянула руки к полу. Несколько мгновений стояла оглушительная тишина, а затем где-то глубоко под землей раздался чудовищный грохот. Доски вспучились, разлетелись в щепки, и оттуда пахнуло таким смрадом, что предыдущая вонь почудилась Туме утренней свежестью. Он рухнул на четвереньки и вцепился в ножку стола. Нечистые твари радостно завизжали, когда из пролома вылезла туша, словно сшитая из обезображенных тел упокойников. Мясистые руки с длинными когтями доставали до самого пола. Голова была лысой, а тело местами покрыто свалявшейся шерстью. Длинный, отвисший до подбородка нос шумно принюхивался, в огромных глазницах вращались пожелтевшие незрящие бельма. Несколько омерзительного вида существ поддерживали своего господина, показывая, куда идти. Ведьма завыла и поползла ему навстречу, припала губами к толстой ручище. – Ну? – пророкотало чудище. – Так распалилась, что ждать срока невмочь? – Когтистые пальцы сжали лицо ведьмы: – Где обещанное, Стюшка? – Будет, повелитель, скоро их будет вдосталь, тел молодых! Покуда же обидчика моего укажи – чтобы ты пожрал его, а я смогла в новое тело войти и ещё долго служить тебе… Длинный чёрный язык облизал бледные губы, когти разжались. Чудище дало знак своим спутникам, и те выхватили из мельтешащей вокруг стаи двух летучих мышей. Ведьма оторвала им головы и стала лить свежую, тёплую кровь прямо в слепые глаза своего господина. Тума отвернулся и крепко зажмурился. Страхопуд, смертный ужас Нижнего мира! Только бы не посмотреть на него… только бы не посмотреть! Но воздух начал давить, словно могильная плита, когда прозревшее порождение тьмы принялось обшаривать некогда святый дом, пядь за пядью, всё ближе и ближе к Туме… и штударь не выдержал. Вскочил, повернулся – и встретился взглядом с горящими красными глазами чудовища. – Вот он! – раздался торжествующий рык, и длинный коготь указал на Туму. Ведьма оглушительно взвизгнула и вместе со всей толпой нежити бросилась на штударя. Но тот вытащил из кармана сжатую в кулак руку и быстро что-то бросил себе под ноги. – Ам эссимтаро! – выкрикнул он, и тотчас вокруг него образовался ослепительный столб света. Нежить с воем отпрянула назад. – Что?! – прохрипела ведьма. – Не может… Не может такого быть! – Дура! – заревел страхопуд. – Хватайте… – Он не договорил, напрягся и вдруг зашипел: – Тшалак уррваш мара, кого ты проглядела?! Ведьма, тоже почуяв опасность, попятилась. Стена света начала расширяться, и нечисть заметалась, бросилась прочь, к окнам. – Алмо! – голос, раздавшийся изнутри, не принадлежал Туме – спокойный, уверенный, звенящий как сталь. И нежить замерла там, где застало её короткое слово: кто-то застрял в окне или подполе, кто-то наполовину врос в стену, прилип к потолку или полу в самых причудливых позах. Очередное короткое слово – и яма, из которой выбрался страхопуд, сомкнула края, словно её и не было. Но чудище уже опомнилось, как и ведьма, принявшаяся творить ответные заклинания. В огненно-радужном облаке проступили очертания хрупкой фигуры, и страхопуд медленно двинулся к своему неожиданному противнику. Он не понимал, откуда здесь взялся владеющий Силой и почему никто не почуял его. Но тем лучше: эта добыча куда больше и ценнее, чем та, на которую он рассчитывал. Судьба призвавшей его ведьмы уже мало заботила чудовищного хозяина: он найдёт себе новую без труда. Главное, чтобы его сочли более слабым противником… Сияющая фигура всё посылала вперёд волны света, приправленные словами на незнакомом языке, что звучали не переставая и не давали ведьме сосредоточиться. А потом к ногам упокойницы из слепящего круга выкатилось что-то продолговатое, мерцающее холодным синим светом. Ведьма замерла на миг – и вдруг заревела так, что в имении переполошились собаки, подняли лай и вой, перебудив всех. Нечто жуткое, алчущее, неукротимое всасывало её суть, отделяя от тела, как отделяли сливки от молока. В отчаянии она цеплялась за края гроба, билась о него, но проклятая ловушка не давала ей вырваться и сбежать прочь. Ведьма попыталась было нащупать связь, которую под её чарами создала глупая Валина, поразив заезжую маронку, ускользнуть в неё хотя бы частью себя… и завопила пуще прежнего, когда поняла, что никакой связи нет. Тем временем страхопуд оказался рядом с источником света, поднял огромные ручищи и медленно начал сжимать световой столб, который понемногу стал гаснуть. Завоняло палёной шерстью и горящей плотью, но он не обращал никакого внимания на боль. Вот уже и фигура внутри столба приобрела вполне чёткие очертания. Ещё немного и… Иссохшее тело ведьмы с гулким стуком рухнуло в гроб. Вместо молодой красавицы теперь там лежала костлявая сморщенная старуха с грубым, перекошенным и злобным лицом. Спутанные седые волосы разметались, потемневшие руки вцепились в края гроба, в выпученных глазах застыли недоумение и ужас.