«А ведь во всём имении ни единой кошки нет! – вдруг осознала Оксюта. – Кошки-то, как известно, умеют видеть незримое и чуют тёмное колдовство». Перед тем, как подняться к себе, она прошлась мимо кузни – узнать, как обстоит дело с повозкой. Ремонта оставались самые пустяки, и это немного обрадовало. Уже наверху девушка оглядела с порога чисто выметеную комнату и сразу направилась к столику – за оставленной там наговоренной солью. Но мешочка нигде не было. Оксюта перетряхнула все ящички, заглянула в сундук – нету. Только на дне кошеля нашлась горстка того, что случайно просыпалось давеча, да несколько жалких крупинок возле окна чудом избежали уборки. «Вот те раз… – маронка нахмурилась. – Оберега дидова нет, соль украли… Кажется, плохи мои дела. Дотяну или нет до утра – одному Вышнеединому ведомо». Она села на постель, задумалась, затем решительно поднялась и обошла комнату. За выбеленой печной трубой обнаружилась узкая деревянная лестница, ведущая на чердак, но дверца в потолке была под замком. Поразмыслив еще немного, Оксюта выскользнула из комнаты. Внизу женщины намывали столы, подвыпившие мужчины сидели на крыльце, и никем не замеченная маронка пробралась на задний двор. Первым делом направилась к мастерской, где днём работали кожевенники, юркнула внутрь и вскоре вышла, что-то держа под платком. Затем заглянула в сарай, где забивали скот. Вечером там зарезали свинью для завтрашней трапезы и подвесили тушу над большим корытом, чтобы стекала кровь. Мешкать было нельзя: морщась от неприятного запаха, Оксюта вынула из-под платка небольшой кожаный мешок и аккуратно наполнила его едва тёплой кровью. Затем туго завязала, вновь спрятала под платок и с оглядкой, прячась по-за углами, вернулась в дом. Поднявшись в покои, маронка накрепко заперла за собой дверь. И, кажется, успела вовремя: тело вновь стало наливаться вчерашней сонливой тяжестью. Отчаянно борясь со сном, девушка вытащила из подорожной сумы плащ, разворошила постель, свернула покрывало так, чтобы казалось, будто кто-то лежит в кровати. Затем упрятала наполненый кровью мешок в тряпичный куль и накрыла его одеялом. Продолжая неустанно думать о том, как же хочется спать, Оксюта собрала остатки соли и рассыпала возле кровати. А потом закуталась в плащ, осторожно влезла на самый верх лестницы, последние крупицы вытряхнула на ступеньки и замерла. Прошло не так много времени, и вдруг на улице всё стихло. Оксюта была уверена, что почти все обитатели имения сейчас погрузились в глубокий, мертвенный сон. Она опустила пониже капюшон, укрыла лицо так, чтобы видны были только глаза, и прижалась к стене. С этого места ей хорошо было видно всю комнату. Вскоре послышался тихий скрежет и дверь распахнулась настежь. Со странным шелестяще-шлёпающим звуком из тёмного коридора в комнату вошло… нечто. Свеча почти полностью прогорела, но маронке хватило тусклого света, чтобы разглядеть непрошенного гостя. Более всего существо напоминало огромную скорпикору с человеческой головой. Четыре неестественно длинные многосуставчатые ноги оканчивались ладонями и ступнями, издававшими тот самый звук при перемещении раздутого тела. Воздух над ним был гуще и тёмным шлейфом утекал куда-то за дверь. Чудовищное создание подошло к кровати, развернулось, и Оксюта увидела лицо Валины – бледное, с невидящими глазами, искажённое нечеловеческой мукой. Россыпь калёной соли явно нервировала порождение тьмы, не давала подойти вплотную к кровати, и чудище суетно дёргалось, пытаясь пробиться сквозь невидимую защиту. Когда издалека долетел слабый звук колокола, существо оставило тщетные попытки: выпрямило уродливые лапы, как смогло, вытянулось вперёд, зависнув над постелью, а в следующий миг из его брюха высунулось тонкое, сотканное из дыма жало и ударило прямо туда, куда Оксюта положила наполненный кровью мешок. Несколько мгновений чудище не шевелилось, затем втянуло жало и, согнув лапы, торопливо покинуло комнату. Заскрежетал засов, и всё стихло. Оксюта перевела дух, обтёрла лицо ладонью и чуть приметно усмехнулась, глядя на постель: даже в полумраке было видно появившееся над ней густое пятно темноты. Нечто похожее она видела над местными женщинами, в глазах Крытеня и некоторых его услужников. Маронка еле слышно вздохнула: жаль их, безвинных. Привалилась спиной к стене и подумала: хоть бы утром проглянуло солнце, всё было бы легче… Глаз до рассвета она не сомкнула. * * * Утром и впрямь сквозь тучи пробилось солнце. Но шагающий по двору Тума был хмур и зол: по дороге из святого дома он уговаривал Гнатия оставить его отсыпаться на окраине возле мельни, но тот отказал, ссылаясь на волю марона. Не то, чтобы штударь надеялся на успех, но теперь стало ясно, что сбежать ему не удастся. И теперь он нарочно не обращал внимания на любопытные взгляды, а когда к нему подступили с расспросами, буркнул, что хочет спать, отправился в сарай за конюшней и завалился прямо в душистое сено. Тёплые лучи солнца сквозь частые щели нагревали траву, чей запах обволакивал и утешал. Тума и сам не заметил, как провалился в сон. – Ну, убедился, что маронка и правда ведьма? – раздался знакомый шёпот. Тума хотел было открыть глаза, но веки не поддались. – Угу, – буркнул он. – Думаешь сам справиться? – Да… Не знаю… Может, и нет… – Дури поубавилось, уже хорошо. Учти, с каждой ночью ведьма будет набирать силу. Но хуже всего то, что кто-то ещё стоит за ней… более тёмный, могущественный и жадный. Так что на третью ночь тебе нынешнее покажется сущей пустячиной. – Откедова ты… – Знаю? Работа такая. Ведьму я всё равно достану, вопрос только в том… – шёпот стих. В сарае потемнело. – Эй, ты куда стихарился-то? – забеспокоился Тума. – В чём же вопрос? Облако промчалось, вновь пробился рассеянный свет. – В том, останешься ты жив или нет. Если мне поможешь – останешься. А не поможешь… Было душно, но Туму прошиб ледяной пот. – Как помочь-то? – Дай мне каплю своей крови. И поспеши: скоро солнце накроют тучи и меня ты более не услышишь. – А ты не… – Вышнеединым клянусь: душа твоя при тебе останется. – А зачем тогда я тебе? – Выманить того, кому ведьма служит. Три ночи у неё, чтобы всё к своей пользе обернуть. Одна прошла. Если во вторую не справится, призовёт повелителя. А я до третьей ночи рисковать не хочу – вдруг учуют что? Тогда до ведьминого хозяина не доберусь. Тума колебался какое-то время. Вдали прозвучал раскат грома, и этот звук почему-то до дрожи его напугал. – Явись, – потребовал он. – Не тяни время. Покажусь, когда с ведьмой будет покончено. Обещаю. – Ох, Вышнеединый, заступник, прости и помилуй мя… Ты тута? – Да. – Что мне делать? – Руку сквозь сено наружу высунь. Тума хотел было отказаться, но в памяти отчётливо ожила предыдущая ночь и парень, с трудом шевеля непослушной рукой, просунул её под сеном в стенную щель. Чья-то тёплая, сильная ладонь сжала её. – Не бойся, – прошептал голос. Боль была мгновенная, словно за палец жальнула пчела. Затем штударь ощутил прикосновение то ли губ, то ли языка, и рука его оказалась на свободе. – А теперь слушай внимательно и запоминай. Сегодня маронка Оксюта уедет ближе к вечеру. Ты же… Тума слушал, затаив дыхание. Слова таинственного голоса на удивление чётко отпечатывались в сознании, хотя неведомый и торопился. – Всё понял? – Так да… только что, ежели я не продержусь? – Должен. Круга не покидай, что бы ни увидел. – А… Сильный порыв ветра хлопнул дверью сарая. Вокруг стремительно темнело, а вскоре прогрохотал гром, так свирепо и оглушительно, что Тума подскочил и наконец-то открыл глаза. Снаружи стеной лил дождь. «Неужто опять привиделось? – с неожиданной тоской подумал штударь. – И как быть-то теперь? Не сегодня, так завтра клятая сгубит!» Стало свежо. Тума поворошил тёплое сено, чтобы укрыться, и вдруг почувствовал боль. Забыв про всё, поднёс ладонь ближе к лицу и в сполохах молний увидел на указательном пальце след от укола. Даже крови чуть запеклось. – Вышнеединый, заступник… – прошептал потрясенный штударь. Но почувствовал себя немного увереннее. * * * Когда Оксюта спустилась из комнаты, кутаясь в широкий платок, женщины уже заканчивали готовить раннюю трапезу. – Утречко доброе, мароночка, – приветствовала её старшая, Одарёнка. И тут же забеспокоилась: – Всё ли хорошо, светлая? Что-то ты больно бледна… – Нынче спала плохо, – отозвалась Оксюта. – Теперь как будто разбита вся и кровь не греет. Одарёнка быстро опустила глаза, но девушка успела заметить промелькнувшую в них странную радость. А вот на лицах помогавших ей женщин, кроме печального облегчения, Оксюта углядела сочувствие. – Сидай, я тебе горяченького налью, – захлопотала старшая. – Умаялась, светлая… или, может, приболела малость? Оксюта вяло пожала плечами. Поправила платок, без особого желания выпила горячий ягодный отвар. – А у нас-то опять беда, – пожаловалась Одарёнка. – Ночью кто-то целый окорок уволок, чтоб ему лопнуть, проклятому! И как только не надорвался?! – Говорят, там на земле следы углядели, – добавила её товарка. – Вроде бы конских копыт… Оксюта не слушала, глядя на пляшущий в очаге огонь. Потом встрепенулась: – А где Валина? – Худо ей, – вздохнула старшая. – С вечера лежит, не встать. – Я сама к ней схожу, – девушка поднялась из-за стола. – А как диду Свербысь? – Да всё так же. Не жив, не мертв, а где-то посередине. Оксюта кивнула и вышла. Женщины проводили её взглядами. – Жаль мароночку, – тихо сказала одна. – И добрая, и красивая, и щедрица… – Так, видать, на роду ей написано… – Хватит трещоткать! – оборвала их Одарёнка. – Радуйтесь, что она, а не вы или доньки ваши. Женщины замолчали и принялись накрывать на стол.