— Полечишь кружку чая, — отрезал инспектор, — когда у нас в Кировске в ДПЗ станешь на довольствие. Олег отвернулся от всех и стал смотреть в окно. Я пожалел парня, решил, что ему нужен стимул, поэтому пошел в магазин. При двух продавщицах и наличии разнообразного товара народу перед прилавком набилось предостаточно. Терять время в змееподобной очереди мне не улыбалось. Я провел разведку взглядом и обратил внимание на молоденькую продавщицу. Она походила на Золушку, которую нарядили для рождественской распродажи — белое личико, румяные щечки, светлые локоны из-под кружевной накрахмаленной шапочки, глазки быстрые, цепкие. Правда, улыбочка, несколько подкачала — немного набок, хищноватая улыбочка образовалась. Зато какая грация в движениях, какую гибкую фигуру демонстрировал белоснежный, в облипочку, халат! То, что удалось рассмотреть выше прилавка, привело меня в восхищение. Золушка почувствовала мой взгляд, подняла голову и вдруг улыбнулась — вовсе не хищно, а простодушно, открыто, глаза заискрились. Я понимал — это отличный военный маневр, и тем не менее оказался сражен, сразу наповал. Золушка взяла меня в плен, покорила. И тут же сделала царский жест: — Вам что нужно, хороший человек? — похоже, она умела читать мысли. — Холодного пива нет. Могу предложить лимонад «Буратино». — Три, пожалуйста, — заторопился я, протягивая деньги через головы сердито зашумевших женщин. Приняв бутылки, вместо сдачи я получил еще более очаровательную улыбку, так что даже голова закружилась. В очереди мне сказали, что продавщицу зовут Зоя. Тут же решил, что капитана Бондаря следует немедленно освободить от утомительных походов в магазин, я сам, добровольно, возьму на себя эту нелегкую обязанность. Олег Попов с жадностью выпил целую бутылку лимонада, безумный огонь в глазах угас, и парень стал более разговорчив. — Спасибо, пожалели невинно страдающего. — Ну, невинно страдающий, — ухмыльнулся инспектор, — ваш отец исчез вчера вечером. Есть предположение, что он убит и тело похищено. Вы понимаете, о чем я говорю? — Да, понимаю. Несчастный отец, всю жизнь работал, рвался, жилы тянул из себя, и что в итоге? — Прежде семью содержал отец. Теперь придется искать работу? — Думаю, найду… Если вы меня не засадите в тюрьму. — Если ты невиновен — бояться нечего. Скажи Олег, как ты относился к отцу? — Ему всегда было не до меня. Работа, работа, сложные вопросы, командировки. Вернется, сунет игрушки — и опять нет человека. Что скрывать, я не любил отца. А когда я был уволен с работы по сокращению штатов, потому что наша контора не могла найти заказов, я начал выпивать. Мы открыто начали ссориться. Мне требовались деньги, я просил у отца, а он не терпел пьяниц и попрошаек. — Олег говорил отрешенно, словно и сам себе уже надоел. — Отец не предлагал тебе пойти лечиться? — Ну, вот еще! — вспыхнули глаза у парня. — Что он — ненормальный? Отец не мог на это решиться. Терпел мои выходки, мучился и терпел. — Признайся Олег, ты грозил отцу? — И не раз. Обещал, как только он умрет, пропить дачу. — Я не про это спрашиваю, ты грозил ему физической расправой? — А… Вам, наверное, соседи наговорили… Я после выпивки становлюсь невыдержанным на язык. Чего в сердцах не наговоришь! Грозил, мол, убью, цианистым калием отравлю. Он это всерьез не воспринимал. Хотя теперь мне вся эта болтовня боком выйдет. Каждое слово вспомнят, скажут соседи — допился сынок до ручки. Мне показалось, что Олег заговорил откровенно, даже самокритично. Нет, я не стал его жалеть, но, кажется, начал понимать. Только, странное дело, лишь речь заходила о вчерашнем вечере, он испуганно замыкался. — Если уж речь зашла о соседях, — заметил инспектор, — то, наверное, они были готовы к тому, что произошло вчера вечером, и теперь говорят: *Мы так и знали, что это когда-нибудь произойдет». — Люди всегда больше обращают внимание на дурное: оно заметнее. Отец не боялся меня, я еще в детстве с деревянной сабелькой подскакивал к нему с криком: «Убью!» Эго стало домашней шуткой. Хотя в последнее время мои шутки могли показаться ему мрачными, но, разозлившись, сн давал мне такого жару, что я не знал, куда деваться. Так что скорее я его боялся… Можно еще попить? — и он с жадностью опустошил вторую бутылку. — Взглянем на событие иначе, — вмешался в разговор Грай, — Если вы отца нс убили… Олег застонал: — Побойтесь Бога! Я и на самом деле не убивал! — Рассмотрим такой вариант, — продолжал Грай упрямо. — Если отца убил и похитил кто-то другой, подумайте, кто мог это сделать? Олег напрягся, наморщил лоб и минуты две сидел в оцепенении. Потом обмяк. — Нет, откуда мне знать? — Постарайтесь, от этого может зависеть ваша судьба, — настаивал Грай. — Вознести напраслину на кого-то я не могу. — Ваш отец в садоводстве кого-нибудь остерегался? — подхватил разговор инспектор. — Ведь на него подавали в суд за взятки и воровство. Его хотели сместить и выгнать отсюда. — Он их не боялся. Говорил, та собака, которая лает, не кусает. — Но, может быть, кто-то его особо ненавидел и затаился до поры, и отец вам мог сказать об этом. — Больше всех отца не любил квартальный Рубин Он и в суд подавал, и партию свою организовывал. Они с программой ходили по дачам к агитировали. Рубин ругал отца, мол, дурак, на этом месте можно грести деньги лопатой и других подкармливать. — Еще раз напрягитесь и попробуйте вспомнить, Олег, — попросил Грай. — Среди почты, которую получал отец, не было ли анонимных писем? — Анонимки сейчас не в моде, — усмехнулся арестованный. — Не тридцать седьмой год, другое время. Анонимки нынче выбрасывают, не читая. — А письма co странной подписью из трех букв «НАГ» приходили? Мы все, и голубоглазый сержант Григорьев, стоявший у двери, впились глазами в лицо Олега. У того даже пот выступил на лбу, так сильно он пытался напрячь память. Но в итоге только развел руками. — Чего не знаю, того не знаю. — Ваша мать сейчас в Петербурге? — спросил Грай. — Да, вот телефон, прошу вас позвонить и сообщить, что я задержан. Извините, но больше мне попросить некого. Там, куда сейчас увезут, полагаю, предоставят помещение без телефона и других удобств. Инспектор пощупал карман своей куртки. — Кстати, Олег, что это за огромный гвоздь вбит на вашей даче в дверь? Точнее, в косяк двери? — Гвоздь в двери? Никакого гвоздя не было. — Вот он, я его сегодня вытащил при свидетелях. — Ого, какой огромный! Я таких вообще никогда не видел. Вчера вечером он не мог торчать из двери. — Постарайтесь вспомнить вчерашний вечер, пожалуйста, подробнее, с мелочами, — попросил Грай. О своей жизни Олег рассказывал охотно и откровенно, а вопрос о вчерашнем вечере заставил его опустить голову и замкнуться. — Повторяю вопрос, — настаивал Грай. — Где вы были вчера в восемнадцать часов? — У квартального Рубина. — Чем занимались? — Выпили по стакану. — А потом что стали делать? — Он начал дрова пилить, а я завелся, пошел доставать еще. — В магазин вы не успели. — Можно достать и без магазина сколько угодно, на выбор — спирт, самогонка или водка. Купил я бутыль спирта, пришел домой, разбодяжил… — Время не помните? — Примерно в девять. Принял еще стаканчик. — В одиночку? — Вдвоем, конечно, веселее, но если зацепило — можно и самому догоняться. Пришел отец, увидел спирт, начал орать. — Все шло как обычно? — Да, он накричал на меня, хотел отнять бутылку. Я разозлился, ушел к себе в комнату, запер дверь и допил остаток. Утром пришел инспектор, разбудил меня и спросил, где отец. Остальное вы знаете. — Вы куда-нибудь ходили вечером или ночью? — Нет. — Вы что-то скрываете. — Не выходил и не убивал! — закричал Олег. — Зачем вы меня мучаете? — Вчера ваша ссора зашла дальше, чем обычно, — мрачно замелил Грай. — Вы ударили отца, и довольно сильно. А он этого не ожидал. — С чего вы взяли? — У вас ссадина на косточке правого кулака. Вы ее замазали краской, но если присмотреться, можно заметить. Такая ссадина появляется, если голой рукой, без перчатки, сильно ударить справа в челюсть. Отец упал и ударился затылком о дверь, топор или еще что-нибудь.