— Что случилось в Турции перед тем, как твоя мама загремела в больницу? — резко перевожу тему, а Ибрагим вздыхает и делает шаг назад. — Зачем тебе это надо? — Для полноты картины, — пожимаю плечами в ответ. — Ты отмывал деньги. Как давно? — С тех пор, как научился ходить, — хмыкнул невесело. — Но в какой-то момент этого стало мало и они захотели гнать товар через фирму отца. Пытался сделать так, чтобы он не узнал, но… всё тайное, душа моя… Моя мать в инвалидном кресле из-за меня. И я обязан тебе за то, что выдернула из этого дерьма. — Но… я не понимаю, Ибрагим. Зачем она переехала? — Отец решил, что так ей будет спокойнее. Сказал, что найдёт выход, что это временно… бред, и он и я это понимали, но она поверила. Я разрушил их счастье, твоё не буду. Но если ты передумаешь… — Уймись, — улыбнулась через силу, поцеловала его в щёку и поехала домой. Соболев тем вечером не приехал. И последующим. В субботу написал, спросил, дома ли мы, провёл с Ромкой день, со мной — ночь. И опять два дня перерыв. Ещё два месяца подобной канители, я тихо схожу с ума и понимаю, как сильно просчиталась. Жалею, но отказаться даже от этого уже не могу. Представлю только, что он будет папашей выходного дня, будет забирать Ромку, проводить с ним время и сдавать мне через порог, так тошно становится, хоть волком вой. В мой день рождения появился ближе к вечеру. Мама слегла с простудой, мы с сыном коротаем время за поеданием фруктов наперегонки. Наконец-то перестало мутить… — Одевай Рому, прогуляемся перед сном, — говорит вместо приветствия, вместо поздравления. — Сейчас, — выдавливаю из себя улыбку, чтобы не разреветься. Через десять минут ребёнок в полной амуниции, берёт его на руки и бросает: — А теперь одевайся сама, мы ждём внизу. — Да у меня дел по горло, Тимур… — Как знаешь, — пожимает плечами и выходит с ним на руках, закрывая дверь. Ни коляски, ни санок, а снега выпало прилично. Напрягаюсь и кидаюсь к окну, видя, как он сажает его в машину. Он что, вот так просто возьмёт и увезёт его?! Да как же! Выбегаю из подъезда, в чём была. В футболке, спортивных штанах, без обуви, с нелепым неряшливым пучком на голове. Успеваю прыгнуть в машину, на заднее сиденье, пока он не уехал, а он тут же трогается с места. — Какого хрена?! — шиплю гневно, подавшись вперёд. — Я сказал — одевайся, — пожимает плечами с невозмутимым лицом, — ты выбрала свой вариант. — Ты хотел увезти его! Куда ты едешь?! — Пристегнись. Рычу раздражённо, но пристёгиваюсь, жду объяснений. — Ну и?! А в ответ — тишина. Огни мелькают, Ромка вырубился, а я начинаю узнавать дорогу и понимаю, что он едет в тот самый дом, в котором мы жили. Нас встречают. Моя мама, его, забирают очухавшегося внука прямо из машины и идут с ним на задний двор, а Тимур разворачивается ко мне. — И что всё это значит? — спрашиваю со вздохом. — Сейчас объясню, — едва заметно улыбается и выходит, обходя машину и открывая дверцу с моей стороны. Подхватывает на руки и несёт в дом. — У меня есть ноги… — ворчу, чувствуя себя глупо. — А у меня — предел, — вздыхает в ответ и распахивается дверь, ставя меня на пол. Снимает куртку и обнимает со спины, пока я во все глаза таращусь на украшенный огоньками первый этаж. По всему потолку сетка гирлянд, как звёздное небо, искрится, переливается, создаёт уют и ощущение праздника. — Ты вспомнил про мой день рождения? — спрашиваю, задрав голову. — Я о нём не забывал. И я так больше не могу. — О чём ты? — голос дрогнул, а я напряглась всем телом. — Эти свободные отношения, — отвечает тихо, — я так больше не могу. Я пытался это принять, пытался думать философски, уговаривал себя, два года назад было ровно то же самое, и ничего, выжил, справился, и тут смогу. Нихера подобного! Спать без вас больше не могу, жрать не могу, кишки сводит от одной мысли, что ты с кем-то другим. Уже похер даже с кем конкретно, уже даже турок не бесит, как отдельная единица общества, он даже как-то привычнее… а что, если кто-то другой? Не мудак, нормальный, адекватный мужик, без прошлого, с будущим, с настоящим. Внимательный, заботливый, чуткий, который не будет беситься по мелочам, тайно мечтая окунуть ребёнка в сугроб вниз головой за очередную истерику на пустом месте. И останется мне какая-нибудь суббота раз в месяц, когда я смогу с сыном пообщаться… — То есть, свобода только в одностороннем порядке? — спрашиваю возмущённо, вновь задирая голову. Тимур смотрит на меня хмуро и уточняет: — Ты дура? — Офигенно… — закатываю глаза, а он начинает медленно продвигаться вместе со мной в сторону гостиной, снимая обувь на ходу. — Диана, у меня не было других женщин с той ночи после бара. — Да как же… — фыркаю презрительно. — Я своими глазами видела двух. — И ни с одной из них ничего не было. — Что-то, да было, — отвечаю язвительно, а он шумно выдыхает мне в голову: — Тебе придётся поверить мне на слово, я никак не смогу доказать. Мне никто больше не нужен, давно уже. Никто. Только ты, но, чёрт… вся. Не могу делить тебя с кем-то, просто не могу, я на стенку лезу. Дурею, зверею, прихожу в себя, когда ты рядом, а потом всё заново. Хватит. Мне сорокет уже, я устал, я выдохся. — И что ты предлагаешь? — спрашиваю, сглотнув ком в горле. — Сейчас узнаешь, — открывает двери в гостиную и я вижу на ковре большую коробку. — Ты купил новую стиралку, — говорю с недоумением, вскинув брови. — Если это какой-то намёк, я ни черта не поняла. — Коробка — не тебе, — фыркает весело и машет рукой в окно. Мама запускает через веранду Романа Тимуровича, тот падает с первым же шагом и дальше продолжает движение уже на четвереньках с протяжным «а-а-а». Достигает цели, Тимур жестом фокусника снимает с него варежки и шапку, пытается расстегнуть куртку, но сын уже поглощён поисками края красного скотча, начинает вырываться и капризничать. — Я тебя когда-нибудь точно в сугроб кину… — бубнит Соболев тихо, — летом. Справляется с курткой, справляется со штанами и наконец-то выдыхает, отшвыривая всё в сторону. — Это займёт какое-то время, — говорит деловито и встаёт рядом со мной наблюдать, как Роман преодолевает трудности. Через пять минут не выдерживает, сам открывает коробку, ставит в неё сына, тот приседает и выныривает с маленькой коробочкой в руках, демонстрируя находку. — Это маме отдай, — бурчит Тимур, сын тут же открывает её, быстро достаёт кольцо и пробует его за зуб. — Да ну сожри его ещё! — рявкает Соболев, отнимает кольцо и по гостиной разносится вой сработавшей в маленьком тельце сигнализации. — Мужик, мы так не договаривались! Мы репетировали! Тебе — большая коробка, маме — маленькая! Да завали ты уже… иди сюда… — суёт мне в руку кольцо, достаёт Рому и подбрасывает его на вытянутых руках к потолку. — Тимур! — успеваю выкрикнуть, прежде чем сын протягивает ручку, цепляется за сетку огоньков и вместе с ней летит в руки отца, опуская звёздное небо нам на головы. Сразу же перестаёт плакать, Тимур возвращает его в картонный манеж, где он возится с фонариками, а я разглядываю кольцо, жутко нервничая и боясь поднять взгляд. — Нахер свободу, — говорит Тимур тихо и подходит вплотную, обнимая. — Ты и я. — Я… я должна тебе кое-что сказать, — решаюсь, поднимая голову и заглядывая ему в глаза. — Ди, я не слепой, — улыбается немного грустно и запускает руку в мои волосы. — Ты бледная с зеленоватым оттенком, включаешь воду, если заходишь в туалет, не завтракаешь, не пьёшь кофе, дуешь губы по пустякам и плачешь, когда сын нежничает. У меня все шансы отплатить Купрееву той же монетой. Если, конечно, ты скажешь «да». — Ребёнок не от Артёма. — Ибрагимчик симпатичный, я переживу, — пожимает плечами с невозмутимым лицом. — Ты дебил, Соболев? — начинаю раздражаться, отступая назад. — Я не спала с Ибрагимом больше двух лет! — В смысле?! — срывается на возмущённый рык. — Нахера тогда эти свободные отношения?! — Подумай, — бурчу в ответ, отводя взгляд. — Твою мать… серьёзно? Ты дала мне карт-бланш? — Как видишь, мог бы не париться и жить, как тебе удобно, — отвечаю язвительно и тыкаю в него кольцом, — забери. Это не требуется. Я так сильно люблю тебя, что готова мириться с чем угодно. Соболев с минуту смотрит поверх моего плеча, а потом начинает глупо улыбаться. — Скажи. — Что? — бурчу недовольно. — Не трави… то, что ты должна была сказать, едва узнала сама. То, что два года назад вывернуло меня наизнанку. То, что я мечтал услышать от тебя ещё хоть раз. Скажи. — Сначала ты, — ухмыляюсь победно, а Тимур тихо смеётся: — Переводчица бизнесмена… — Я рожу раньше, чем ты признаешься… — замечаю ненавязчиво. — Я тебя люблю, — говорит быстро. — Где чувство, Соболев? Где эмоция? Скажи так, чтобы выдавить из меня слезу! Это не так сложно, я беременна, у меня гормоны изо всех щелей! — Повтори, — улыбается, таращась мне в глаза.