— А почему тебя «фараоном» зовут? — спрашивала Наташка. — Как бы тебе сказать. Ну, понимаешь, короли такие были… — С усами? — Ага. А я люблю считать, всякие значки рисовать… Они называются иксами. Я могу целый день их рисовать… Вот Федька и прозвал меня фараоном… — И ты не рассердился? — Нет. — А кто тебе письма пишет? — Сестра… — Я тоже буду письма писать, всем, всем… И мне кто-нибудь писать будет. И Наташка стала ждать писем вместе со мной. Почту раскладывали в ящике, висящем на стене, по полкам. Наташка знала, в какой месте должны лежать мои письма. Она каждое утро засовывала туда руку и, показывая дедушке письмо, спрашивала: — Ему? — И мчалась по лестнице наверх, и барабанила кулачками в дверь, кричала: — Лешка, тебе письмо… Хвасталась: — А мне тоже напишут, дедушка говорит… Вот мое рождение скоро и напишут… Только не знаю кто. Она редко говорила об отце, о матери, словно их не было вовсе. О матери Наташка помнила только то, что мать умерла. Об отце — только трамвай и человека в шляпе. Вот последнее письмо, что принесла мне Наташка. «Лешка! Не приезжай. Ты же сам говорил, что годы, как рельсы. Рельсы, как умные руки — живые руки. Они связывают узлами города — землю, нас с тобой. Это ты говорил. Но когда разводят рельсы, случается крушение поезда. Я сама не знаю, что со мной… Я не знаю, Лешка. Помнишь, ты мне рассказывал о желтой птице в руке проводницы? Помнишь? Я не хочу, чтоб она улетала…» …Я жду. Шагаю по утрам в институт, готовлю проект и жду. Уже зацвела сирень. Плотные бутончики проносят пионеры в школу. У них тоже есть желтая улетающая птица. Но у меня такое ощущение, будто я оставил ее в детстве на последнем вагоне. По раскаленному асфальту длинноногая Наташка прыгает в классы. Она осторожно пинает плоский камешек. У нее красивые длинные ноги. Я перевешиваюсь за окно, кричу: — Наташка, поди сюда. Конфету дам. Она поднимает голову, поправляет майку. — Одну? — Две. — Не пойду. Вот если три… — И она снова пинает ногой камешек. — Наташка, а у тебя сзади хвост и на голове уши. — Ты всегда врешь. У тебя у самого кастрюля на голове. Невозмутимая Наташка. — Пойдем на футбол? — А билет купишь? — Куплю. — Слушай, а если обманешь… Я тебе такое сделаю… дом подожгу. — Давай, Наталья, собирайся. — Я быстро… Ты подожди только. Она убегает, спрятав камешек под майку. Я надеваю чистую рубашку. Я сворачиваю чертежи. Я не хочу сегодня ни о чем думать. — Лешка! — визжит за дверью Наташка. — Ну, Лешка, я собралась уже. Пойдем. Я удивляюсь Наташке. Она в легком коротком платьице, в туфельках, в носочках, с лентой в жидкой косичке. — Ты больно красивая. Наташка краснеет и скребет ногтем стену. — Ну, пойдем, королева. Мы шагаем через общежитие. Я держу Наташкину руку. В косичке покачивается бант. Солнце затопляет улицы. Оно скачет зайчиками, рассыпается по стеклам искрами. Жарко. — Купи мне мороженое… А давай не пойдем на футбол, а будем есть мороженое? У тебя хватит денег? — Хватит. Мы заходим в кафе. У Наташки горячеет рука, и она цепко держит мой палец. Мы утопаем в мягких креслах. К нам плывет официантка с красными губами. — Папа с дочкой хотят мороженого… — говорит официантка, и губы ее становятся похожими на аквариумную рыбу. — Заказывай, Наташка… — Вы, тетя, ошиблись. Это дядя Леша, а не папа, — вдруг произносит тихо Наташка и отворачивается. В уголке глаза вспыхивает слеза. — Мы еще не выбрали, — громко говорю я официантке. — Мы позовем вас. Я беру меню. Я называю вслух: — Сливочное… пломбир, с ягодой, с изюмом… шоколадное… Возьмем с ягодой, Наташка? Она молчит. Она смотрит в светлое окно, за которым душно кипит улица. — Принесите нам по четыреста грамм с ягодой, — говорю я официантке. Наташка кладет руки на стол, улыбается и толкает меня ногой. — Фараон, ты очень много взял мороженого… Я никогда столько не ела. Я всегда хотела, а мне никто не покупал. — У тебя на голове уши и пятки сзади, Наташка. — А ты фараон… И мы смеемся, и к нам оборачиваются с соседних столиков. — Лешка, а почему тебе нет писем? — Сестра переехала в другой город… Вот. — А я бы всем, всем писала… из всякого города. Наташка грустнеет. — Сегодня мое рождение… А дедушка говорил, в рождение всем приносят письмо. Я смотрю на ее легкое платьице, на длинные ресницы — я не знаю, что ей ответить. …Когда мы идем к общежитию, держась за руки, Наташка смеется: