Часть 21 из 42 В начало
Для доступа к библиотеке пройдите авторизацию
У меня плохо получалось с геометрией.
У меня совсем не ладилось с треугольниками, и я тайком писал стихи о море.
Я хотел быть сильным и когда-нибудь прыгнуть с моста.
Я стащил из отцовского кабинета две толстые книги и снес их букинисту. Я стоял перед ним, небрежно отставив ногу, и звенел в кармане монетками. Я боялся, что он прогонит меня и расскажет отцу о книгах. Я боялся, что он окажется знакомым отца. Мне казалось, что у отца все знакомые.
У букиниста на щеке была крупная сердитая бородавка. Она двигалась розовой кляксой, когда он листал книгу.
Все сошло гладко, и в моей руке захрустели две новенькие десятки.
О, это было много. Сказочно много.
Я весело вошел в спортивный магазин и купил гантели с круглыми головками.
Я придумывал, как бы мне сказать дома, откуда у меня эти «железки». Мама даже коньки называла железками.
Я не знал, куда мне деть оставшиеся пять рублей, и вдруг встретил Таньку.
— Пойдем есть мороженое? — сказал я.
— Пойдем, — согласилась она удивленно.
Я купил самое дорогое, в золотой бумаге. И мы стояли на мосту и ели мороженое. Оно таяло и молочными длинными каплями падало в воду.
У меня в кармане, высунув гладкие черные головки, лежали гантели.
— А ты бы прыгнул с моста? — вдруг спросила Танька.
…Я надеваю галстук.
Я иду на выпускной вечер.
Я читаю перед затихшим залом стихи и гляжу на Таню. Она сидит с Юркой и улыбается.
Потом танцы. Мы стоим втроем у распахнутого окна. Таня покусывает ветку сирени, ищет счастье из пяти лепестков.
Громко поет радиола…
Мы выходим из школы втроем.
Тяжелый серый мост висит над водой.
Я нарочно отстаю. Я говорю:
— Идите, я вас догоню…
Я перевешиваюсь за литой барьер. Я смотрю вниз, закуриваю и бросаю под мост вспыхивающие спички — они гаснут не сразу, чертя светлую линию в воздухе. Я будто слышу: «А ты бы прыгнул с моста?»
Я загадываю: если долетит горящая спичка до воды, сбудется то, чего я хочу.
Но коробок пуст, и под мостом темно.
Я слышу, на другом конце моста смеется Таня.
АРА
Гудит лес, стряхивает росу, кажется, ни души нет в нем — одна тишина, вспарываемая тонкими вскриками птиц.
Чистая капля скатывается по листу кругло и тяжело.
Ара просыпается, трет лапами глаза и вскакивает. Чуть склонив голову набок, она вслушивается в лес, переступает мягко и вдруг вздрагивает — о ветку ударила капля росы. Ара подходит ближе, слизывает с горькой коры мелкие брызги и улыбается на свежее низкое солнце, обнажая молодые зубы.
Она дышит глубоко, свободно, закинув большую гладкую голову. Потом принимается чесаться, вылизываться, распушив хвост. Она катается по траве, повизгивает тоненько и опять вылизывается.
Навалявшись, ложится теплым животом на старые корни дуба, кладет острую морду на широкие лапы и, слабо прикрыв веки, дремлет, ждет, когда проснутся могучий Анг и волчата, смотрит, как светлыми вспышками осыпается роса, щурится и даже видит сны, быстрые и яркие, как полет капли росы.
Легко и чутко ловя каждый шорох, Ара беспокойно метет хвостом, оглядывается — спят, и снова, едва-едва улыбнувшись, прикрывает веки — доглядывать зыбкий утренний сон…
Она родилась некрасивой, тонкой. Мать гладила ее горячим языком, говорила что-то непонятное, тихое, перевертывала лапой, осматривала.
Старая волчица удивлялась черной спине и большой голове дочери. Она всегда удивлялась, ворча, подхватывая языком редкую темную шерсть.
А когда подходил волк, волчица прятала под мягкий живот дочь и показывала ему пузатых серых сыновей, хвасталась, поднимая морду, светлея глазами, игриво опустив уши.
Тесно было в гнезде. А за корнями проклевывалась весна молодой травой. Острый лист прозрачно бился под упругим ветром на ветке. Тяжелый черный грач раскачивался на макушке березы.
В лесу пахло солнцем и древесным соком.
Волчица терлась о лапы волка, пьяная от счастья, лохматая. Она хвасталась сыновьями. Она говорила:
— Смотри, они все в тебя. У этого крепкая грудь. Ты ведь тоже счастлив? Это наши последние. Стареем…
Волк был неразговорчив. Он во всем соглашался с волчицей. Он даже побаивался ее иногда. Он просто весело вскочил, откинул задними лапами землю и выметнулся из гнезда.
Волчица вытащила из-под себя дочь и опять принялась осматривать ее, но та спала, сладко зажмурившись и тихо посапывая.
Но однажды, когда волчица убежала далеко от гнезда, волк, мягко ступая, важно подошел к волчатам и долго стоял около них, обнюхивая каждого. Он тепло дышал, смеялся, выпуская красный язык, чихал от тонкого запаха молока, подбирая губы.
Он был доволен, счастлив и приседал на задние лапы, крутил головой, скреб когтями о корни и глухо ударял по земле хвостом.
И тут он увидел ее, слепенькую, некрасивую. Зарычал удивленно на черную шерсть и большую голову, тронул дочь лапой, — она пискнула и поползла к нему. Волк удивлялся все больше и больше. «Такого еще не было, — думал он, — такого быть не могло…»
Вокруг копошились серые пузатые сыновья, а он глядел на нее, обнюхивал, а она слабо попискивала, искала мать, мелко дрожала.
Волк осклабился, отпрыгнул и, вынеся вперед лапу, ударил по черной спине, ухватил зубами доброе крошечное ухо и надкусил, и тут же, теряя землю, через голову, успев увернуться от жаркой пасти волчицы, хрястнулся об узел корней, взвыл, прижатый сильной грудью к земле, рванулся и вынесся на солнце.
Волчица, гневно пружиня мускулистое тело, стояла около волчат, смотрела в проем корней и била яростно лапой.
Наливался лес зеленью, ягодой, шептался ветром, закликал птицей.
Подрастали волчата, гуще и мягче становилась шерсть, жилистей лапы, пышнее загривок.
Волчица чаще уходила от гнезда, плутала невесть где, а волк лежал на поросли дуба, суровый, холодный, с тяжелым, неподвижным взглядом крупных глаз.
Он не разговаривал с волчицей. Он не мог ей простить того, что она родила коротколапую, большеголовую, с черной спиной дочь.
Волк презирал собак — выродков, бездельников, и ему казалось, что дочь его, волка, огромного гордого волка, похожа на собаку.
Он встретил однажды у деревни злого черного пса. Он дрался с ним, насмерть дрался — пес хрипел, бил слету большой головой его в грудь, не лаял.
Пес одолел его и гнал до самого леса и все время сильно бил большой головой. Он дьявольски был силен, этот черт, этот проклятый собачий выродок.
Волк презирал собак и никогда не мог подумать, что его дочь будет похожа на деревенского вислоухого пса. Он не разговаривал с волчицей. Он возился с сыновьями, забывался и довольно урчал, но когда к нему весело подбегала дочь, волк, ощерившись, отступал и, если не видела волчица, быстро и коротко ударял лапой по черной спине.
Ее звали Ара.
У нее не было детства.
Волчица наконец сдалась, ластилась к волку, приветливо поднимала морду ему навстречу, обегала вокруг и в доказательство примирения однажды, будто осердясь, побила Ару, и та с визгом, ослепнув от страха, уткнулась глубоко в разворот корней и вздрагивала, поджимая хвост.
А ночью волчице вдруг стало стыдно и грустно, и она старательно вылизывала Ару, притихшую и слабенькую, говорила что-то хорошее, тихое, и Аре было тепло, сонно и не одиноко. Она уже привыкла прятать черную спину, а здесь расправилась вся, вытянулась, чувствуя горячее дыхание матери.
Но утром волчица ушла на охоту, и опять все началось сначала — Ару покусали братья, загнали в муравейник и, обступив вокруг, сидели счастливые, с возбужденными мордами, смотрели, как Ара ворошила муравейник, отбивалась, а волк лежал невозмутимо у гнезда и грелся на солнце.
Ара в первый раз убежала в лес, одна, насовсем, на всю жизнь, но к вечеру вернулась назад, тощая, маленькая. От нее пахло мышами и землей.
book-ads2