Она забилась в темный угол, принюхалась и сразу заснула, закрыв голову лапами — ей казалось, что стоит только заснуть, как ее ударят и опять погонят прочь. Поначалу Ара охотилась на мышей, глупо вспугивала тяжелых птиц, задрав хвост, носилась по кустам; из-под лап выскальзывали ящерицы и пропадали в сухих листьях. Было забавно, легко и радостно разгребать сухие листья, фыркать от душного запаха высохшей земли, отыскивать юркую ящерицу носом и никогда не находить, валяться на солнце и, наконец, мчаться к лесному озеру и жадно глотать воду. Блестела черная шерсть на солнце, остро светились глаза. Прокушенное рваное ухо болталось у лба. Ара была некрасива, коротколапа и узка телом. Ребра, как круглые ветки, пробивались сквозь шерсть и, когда Ара дышала, то казалось, она дышит вся, напряженно раздувая мягкие ноздри, сжимая зубы и вздыбливая шерсть. Часто она не возвращалась к гнезду, оставалась в плотном кустарнике близ озера и, положив умную морду между лап, смотрела сквозь ветки. Ей было покойно. Она засыпала и не дергалась во сне шерстью. Как-то она вдруг увидела у озера человека. Она не знала: кто такой человек. Она никогда не видела человека. Мать говорила ей, что человек — враг. Ара подползла ближе. Человек пел. Красиво пел. Ара слушала и не верила, что человек — враг. Ей даже захотелось вылезти и потереться об его ногу. Но она не вылезала, а быстро, откидывая головой ветки, понеслась к гнезду. Но словно встряхнулась земля, закачались деревья; Ара прижала уши, припала к траве — она увидела волчицу-мать, продирающуюся через кусты. Мать упала, прямо на Ару бежал человек. Она сжалась в комок. В ней проснулась ярость. Она увидела на голове волчицы кровь и бросилась на человека. Она ударила его больно головой, хотела опрокинуть наземь, но удар получился слабым, и человек выстрелил. Ару спрятал лес. Она лежала под густой липой в траве и скулила потихоньку, зализываясь. Кровь стекала по лапе, Ара подхватывала теплую струйку языком, и ей вдруг стало страшно оттого, что матери больше нет, что шумит лес, что осталась она одна с перебитой лапой, голодная и всем чужая. Но в ней уже проснулся зверь, проснулся нестерпимый голод, проснулся волк. Рана подсыхала медленно. Ара едва-едва добиралась до озера и пила жадно воду. Она боялась человека и потому приходила лишь, когда становилось темно и в озере плавала чистая луна. Ара сглатывала серебряную воду, обманывая голод, мордочка ее вытянулась, и вся она стала гибкой, легкой, как осенняя ветка. Пошли дожди. Лес вымок, отяжелел, опустил ниже ветви, притих. Задувал легонько ветер, сушил листья. Но дожди непрестанные, свежие били снова, сквозно били, до озноба, и земля разбухала, как зерно, податливо открывалась травой, глубоко вбирая воду. Ара окрепла, развернулась грудью, упруго откинула голову, будто вдохнула запах сильной, развороченной дождями земли, и почувствовала звонкую кровь в молодом теле. Она стала волком. Она гоняла по лесу. Она выбегала в поле и, нырнув в плотную рожь, шла к деревне по тонкому запаху. Она отлеживалась долго, сквозь сетку колосьев следя за важным гусаком, тяжело переваливающимся на коротких ногах, сочно гогочущим, белошеим и крупным. Гусак, щипая траву, заходил в рожь, выгибая шею, посматривал вокруг. Ара бросалась разом, щелкнув зубами, и стремительно неслась прочь, волоча гуся, хмелея от душистого запаха крови. Дни были заполнены охотой, необыкновенной, всегда тревожной. Ара любила эти часы, когда закипала кровь, колотилось сердце и пружинисто наливалось тело под упругим шагом. А после охоты, сладко истомясь, она засыпала под тяжелыми, нависшими корнями в гнезде, чутко оттопырив здоровое ухо. Она не знала покоя и во сне, чудилось, что к озеру спускается человек, — Ара вскакивала, вслушивалась и, успокоившись, опять засыпала, чтоб ночью выйти сильной, освежевшей и веселой к деревне. Ее тянуло туда, непонятно тянуло глядеть на желтые огни и слушать лай собак. Она училась лаять, но получалось завывание, гнетущее и ненужное, и потому она просто смотрела на пропадающее огни засыпающей деревни. Вышла как-то в спускающиеся сумерки узкой тропой к деревне, прошелестела рожью и встала вдруг, как вкопанная — черный пес идет навстречу тяжело, опустив злую морду, крадучись. Остановился, осмотрелся. Ара захолонула вся, хотела броситься вперед, да только прилегла ниже к земле. Так и стояли друг против друга, внюхиваясь. Потом вдруг разом ударились головами, зазвенело все вокруг; впились зубами, покатились цепким клубком. Взвизгивал пес, хрипела Ара, охватывала ее победная ярость, отбрасывалась назад и снова била большой гладкой головой в лохматую грудь пса. Но не стало отчего-то сил, опрокинулась, попробовала залаять, да только взвыла, понеслась к лесу, отбиваясь, и слышала, как кричал сзади человек и вырывал землю из-под ног выстрелом. А пес забегал, обгоняя, вперед и опять нападал. Ара, разбрызгивая слюну, обезумев, влетела в лес, скрылась в чаще. А у леса бесновался лаем пес, поджидая хозяина, судорожно вылизывая зудящую от боли грудь. С тех пор Ара выходила к деревне только глубокой ночью… Попадают листья, выстелится лес золотом, встанет, голый, остростволый, вытянув холодеющие ветви, словно в себя самого вслушиваясь. Сухая паутина оборвется сильной каплей ливня, тугим нахлыстом ударит он по струнам веток, и лес запоет, зашевелится намокающими листьями, забьется мелкой знобкой птицей. И небо, еще вчера налитое густой синью и бронзой заката, вдруг осядет на острые вершины, разольется молоком облаков, посереет, и польют последние, беззвучные, промозглые дожди, гася золото листьев, готовя землю и деревья под хваткий первый морозец. Отольется небо, поплывет за горизонт заледеневшими облаками — и уже буйствовать ветру, сжимать коросту земли. В сырой сутеми скрипят вымокшие сосны, не жалуясь, а точно отогреваясь, точно боясь застынуть. И вот уже иней. И вот уже ледок, и на сухих, полегших травах снег, пушистый, спорый. Прошел год. Проводила Ара вторую осень. Зимой трудно. Зимой холодно. Ара больше спит. Куролесят вьюги, только стон идет по лесу. Заметают вьюги след, гладко стелят, не отыщешь быстрый заячий след, по запаху совсем не найдешь — ветер уносит запах. Ара, обрастая инеем, ныряет в кусты — кажется, сидит беляк у ветки, схоронился, а нырнешь — снег и снег. Попробуй по морозу да по ветру гонять невидимых зайцев, оледенеешь мордой, в сосульку врастешь — голодно зимой, беда. Трудно зимой. Ара больше спит, слушает, как звенит сосна, как завывает далеко чужой волк — тоже голодно и морозно, вот и воет на летящую жуть долгой вьюги, — вроде бы легче, если выть, вроде бы не замерз еще. Тянутся снежные месяцы. И солнце не в солнце — ослепляет, а не греет. Часто Ара слышала, как воет чужой волк, иногда близко, иногда далеко, словно зазывает кого. Выбежала однажды на опушку, огляделась, стройная, узкотелая, легкая, голова закинута гордо, глаза поблескивают. И прямо навстречу вдруг вышел могучий волк, длинноногий, остроухий. Подошел, обнюхал, улыбнулся, ухватил игриво за ухо, потянул одними губами, поднял волной сиреневый снег, сказал: — Весна. Вдвоем лучше. Я Анг. Притихла Ара, покорно стояла перед могучим Ангом, уголком глаза следила за ним, и жарко становилось ей, — рассыпчатой была шерсть на спине. — Ты красивая, — сказал Анг. И Ара, медленно погружая сильные лапы в снег, пошла к гнезду. Она не оглядывалась. Она знала — Анг идет следом… Это были звонкие, горячие дни предчувствия весны. Ара будто наполнилась солнцем, будто заново открыла неистребимую жажду — жить! Открыла в себе мать. Поскрипывает лес, стряхивает росу, — слабо шумит, безветренно, просачивая солнце. Ара дремлет. Вдруг вздрагивает на шорох упавшей шишки — высоко в гнезде бьет крыльями птица. Утром в лесу прозрачно, прохладно и беззвучно. Ара подходит к Ангу, трется о его голову. — Вставай, Анг. Солнца уже много, Анг. Завозились волчата, повылезали на воздух из-под корней и ну кувыркаться, глядит на них Ара — душа радуется. Вот меньшой чуть в пень не угодил, чернявый бесенок. — Смотри, Анг. Они все в тебя. Только этот моей шерсти. А так все в тебя. Первые наши… Ара ложится рядом с Ангом. Солнце серебрит умную голову. Лес, вымытый теплым ночным дождем, непотревоженно молчит, точно боится нечаянно уронить чистые капли росы с листьев, словно слушает землю корнями и травами и пригревшимися на ветках птицами. Вдруг встрепенется птица, пересвистнет легонько и опять замолкнет, зачарованно слушая, как летит ее голос по блестящим листьям в глубь чащи. Встряхивается Анг, рыкает крепко, показывая острые клыки, и, весь подобравшись, уходит на охоту. Ара загоняет волчат в гнездо, ворчит что-то строгое, зажигается глазами и вслед за Ангом неслышным шагом пропадает в чаще. Она снова чувствует, как пружинисто наливается гибкое тело, как упруг шаг и тяжело ударяет сердце. Она выходит на поляну, ловит далекий лосиный запах и уже веселым гоном, толчками откидываясь от земли, мчится через лее. Она гонит долго, хватая разгоряченной пастью воздух. Она уже взяла след, свежий, мягкий. Она уже ничего не видит, кроме четкого следа лосиного копыта. Но вдруг останавливается резко, ложится, остро подняв здоровое ухо — впереди человек. Ара помнит озеро, помнит отброшенную выстрелом землю, помнит волчицу-мать. Ей становится страшно и хочется взвыть, позвать Анга.