А сейчас… Громадные снежные валуны плывут и плывут. Одинаковые, пронизанные солнцем. Скучно глядеть на них. Я вспоминаю, как вот здесь же, на крупных камнях, мы сидели с Аленкой, внучкой деда, как она, широко округлив глаза, выдумывала такое, что колючей становилась рубаха, прилипая к спине. Аленка возбужденно взмахивала рукой, будто раздвигая занавес, и небо оживало. Облака перерождались в сказочные образы, а сама Аленка в необыкновенную девочку. — Ты как королева, — запинаясь, сказал я ей как-то. У нее даже уши покраснели. Аленка появилась у нас во дворе тоненькая, с косичками, в синенькой юбочке, прижимая к груди куклу. Дед держал ее за руку, насупленный и праздничный. А ближе к вечеру, когда она снова показалась уже без деда, мы с Мишкой подошли к ней и начали задираться. — Ты чья такая? — Дедушкина. — А вот и не ври, — Мишка дернул ее за косичку. Аленка быстро заморгала и чуть отступила в сторону. — Ты в войну играешь? — Нет… — Научим, — Мишка снова было потянулся к косичке, но Аленка отпрыгнула еще дальше и показала ему язык. Нас занимала Аленкина рука. Она ею почти не двигала и носила бережно, согнув навсегда в локте. Однажды Мишка спросил ее: — А ты почему в перчатке?.. Или холодно? — Нужно… Мишка приблизился к Аленке и важно ткнул острым пальцем в руку. Его белесые брови поползли вверх, и он протянул: — Деревянная… Аленка вдруг закрыла лицо рукой и убежала в дом. Я побил тогда Мишку. Крепко побил… — Ты чего, оглох? — недовольно крякает дед. — Крышу-то перестилать будете? Или так, опять на авось? Я вчера ругался с домоуправом. Говорю: «Помойку чини. Я что тебе, говорю, на старости лет нюхать этакую пакость должен? Что ни весна — аромат в окна. Бесстыдник!» Послушал и ушел. Смирненький, а бездельник. Прямо куропатка… Я не понимаю, почему именно куропатка, но старательно киваю головой — нельзя не кивать: дед зорко следит за мной маленькими быстрыми глазами. — Ну и погодка. Ослепенье. Кури? Дед подходит ко мне и усаживается рядом. Табак его крепок, как и жилистые руки. И сам дед сбит прочно, умно и красиво. — Ты чего же молчишь? Думаешь — старый, так и голову воротить? Шустрый ты, Юрок. — Да нет, дедушка. Это вы зря так. Просто жарко, вот и молчу. — Ждешь, что ль, кого? — Никого не жду. — Плохо. Вот с Аленкой… Он чмокает губами и лохматит пальцами бородку. А облака идут, ровно застилая край неба. И там, где они обрываются, нестерпимо жарит солнце и кажется, вот-вот оно сорвется — настолько легка синь и неудержимо прозрачен воздух. — Ждешь, знаю. Я, брат, все вижу. По мели ходишь, чтобы не замочиться. Знаю… Скрипнула калитка. Дед встрепенулся и воровато раздавил каблуком цигарку. Хитренькая виноватая улыбка вздрогнула на его губах. Аленка весело подбежала к нам и поставила деду в ноги сетку. — Устала… Опять куришь? Здравствуй, Юра… Видела. Спрятал. Не любите вы, дедушка, меня, потому и делаете так. Это ты ему, Юра, удружил? Дед сидит, аккуратненько сложив на коленях руки, и рассматривает башмаки. — А день какой, Аленка… Солнышко… — Ты мне зубы не заговаривай. Аленка в жакете, черном и тесном. Я подумал, с какой радостью она скинет его и останется в легкой блузке, едва только переступит порог дома и сядет с дедом пить чай, открыто положив неподвижную руку на скатерть. Словно услышав мои мысли, она говорит: — Пойдемте чай пить. С вареньем. — Спасибо, Аленка. Она покусывает кончик косы, переброшенной на грудь, и как-то неловко отводит за спину несгибающуюся руку. Дед тяжело поднимается с камней. — Гнушаешься, значит? Дела? Эх, ветер ты… Пойдем, Аленка. Я смотрю, как Аленка долго возится с замком, а дед переступает с ноги на ногу, нетерпеливый и седой. И тут, случайно взглянув на калитку, я вижу Риту. Она в прозрачной кофточке, сияющая, словно нарочно проходит мимо Аленки, близко-близко, скользя по ней глазами. Аленка удивленно встречает ее беглый взгляд и рывком распахивает дверь. — Ты что-то заскучал, Юрик. А это кто? Какая-то угловатая, черная. — Аленка, — машинально отвечаю я. — У нее красивая коса… — Да… Я все еще вижу Аленку, ее глаза, устремленные на Риту. В них была горечь, или мне показалось… И еще что-то. — Ты меня ждал, Юрик? — Да… Ты знаешь, хорошо двигать руками… — С чего это ты вдруг? — Двумя руками укладывать волосы. Чай пить двумя руками. Хорошо, правда? — Я не понимаю. Беспричинная злость поднимается во мне. Я сдерживаю себя. — Ты любишь облака, Рита? — Что с тобой? Откуда эти странные вопросы? Ты меня звал — я пришла. К тебе пришла. — Извини. Я долго ждал и думал. Много думал. И поэтому ты не понимаешь меня. Это случается со всяким. Иногда. Я взял Риту за руку, и мы вошли в дом. Я был взволнован. — Я на минуту, Юрик… Я пойду. Скоро… — Я провожу тебя. Мы стояли посредине комнаты и молчали Я старался улыбнуться, но не получалось. Висел палящий, сухой зной, когда мы вышли. В воздухе будто застыли горячие солнечные брызги. Облака горели каким-то сквозным незатухающим светом и, причудливо сгрудившись, плыли далеко-далеко. Под ними черными быстрыми точками мелькали ласточки. Я глядел на облака и думал об Аленке… ЯРОСТНАЯ ВОДА Каждое утро я усаживаюсь в вечно сырую дырявую лодчонку и плыву к черным корягам. Поплавки мирно стоят на синей воде. Поднимается солнце. Вода светится где-то на глубине таинственно и холодно. Она едва-едва набегает на вздернувшийся, как рука утопающего, сук. Я проклинаю ее безмятежность. Я хочу, чтоб она бунтовала, ярилась. Я тоскую по морю.