В воздухе разлита свежесть, так пленившая меня в первое посещение Аллеи Дидье. Я любуюсь садами. Живые изгороди, обрамляющие их, огромные ковры газонов, пальмы всех сортов, цветущие розы, бегонии с металлическим отблеском, нахально яркие бугенвилеи, обвившие все балконы, производят умиротворяющее и бодрящее душу впечатление. Я знаком почти со всеми садовниками домов, попадающихся на моем пути. Проходя мимо, я здороваюсь с ними через изгородь, а в воскресенье днем кто-нибудь из них радует меня своим посещением. Часто, стесняясь идти по одному, они приходят вдвоем, вежливые и сдержанные, чуть ли не почтительные, к великому моему смущению. — Вот уже несколько дней, — говорят они в виде предлога и извинения, — мы хотели зайти к вам, но не знали, доставит ли это вам удовольствие. А то бы мы зашли. Я освобождал стол от книг и бумаг и начинал приготовлять пунш. Во время разговора они неизменно возвращались к дню своего рождения на холме или на плантации, к безнадзорным играм и баловству, потом — к работе в группе малолетних или учебе в начальной школе, которую пришлось бросить. У всех та же исходная точка, один и тот же путь. Они тоже ни на что не жаловались. Все объяснялось существованием беке. Раз беке существуют, место их, естественно, наверху, на загривке у негров. Они признавали, что на семьдесят пять или восемьдесят франков в месяц, которые они получали, нельзя даже купить сносный костюм. Но у них были свои мечты, например научиться водить машину: стать шофером, зарабатывать сто пятьдесят франков, как Кармен; снять комнату в Петифоне за пятьдесят франков в месяц. Подняться на ступеньку выше в своем лакействе. — Тогда мы будем избавлены от унижения являться перед беке в рваной и грязной одежде. Мы хотим выглядеть прилично. У нас есть своя гордость. Иногда по дороге в лицей я замечал отсутствие какого-нибудь садовника. Вечером Кармен подтверждал мое предположение, что его рассчитали. День спустя его заменял другой, и заместитель, видя, как я прохожу мимо в одни и те же часы, тоже начинал здороваться со мной. Однажды утром, увидев нового садовника на вилле Бализье́, я подскочил от удивления — что-то в его облике поразило меня. Но он находился слишком далеко, чтобы я мог разглядеть его лицо. На другое утро я опять вижу его в дальнем конце сада со шлангом для поливки в руках. Я останавливаюсь. Он поворачивается ко мне, смотрит на меня, поливая газон. Потом он вздрагивает, так ясе, как я, словно он испытал то же ощущение. Мне хочется подойти к нему, и в этот момент он кладет шланг на землю и, перепрыгивая через клумбы, подбегает ко мне. — Но это же Хассам! — кричит он. — Жожо! Мы стоим друг против друга. — Хассам! — снова восклицает он. Я протягиваю ему руку, но он привлекает меня к себе, и мы горячо обнимаемся и хлопаем друг друга по спине. Жожо вырос, раздался в плечах. Над верхней губой у него уже усики. Все это говорит о том, сколько лет мы не виделись, красноречивее, чем подсчеты, которые я торопливо произвожу в уме. Мне кажется, что он гораздо взрослее меня. Хотя мы ровесники, я выгляжу подростком рядом с ним — он огрубел и возмужал. — Как ты сюда попал, Хассам? Где ты работаешь? — Моя мать работает у мосье Лассеру. Уклончивость ответа не укрылась от него; взглянув на книги, которые я несу под мышкой, он спрашивает меня: — Ты все еще в школе? — Да, я учусь в лицее. Не знаю, сумел ли я вложить в эти слова объективность и бесстрастность, которые показали бы моему товарищу, что я не вижу разницы между его и моим положением. — Ты уже сдал на бакалавра? — спрашивает он. — Готовлюсь сдать первую часть в этом году. — Я рад за тебя, — говорит Жожо. В глазах его загорается огонь, и он повторяет: — Я рад за тебя, Хассам! Весь день я хожу под впечатлением от этой встречи. К моей радости от свидания с другом детства примешивается удивление, как это Жорж Рок — сын мосье Жюстина Рока, который не ходил босиком в начальную школу, жил в одном из красивейших домов Петибурга, у родителей которого была машина и прислуга, — как этот Жорж Рок вдруг оказался на Аллее Дидье в качестве садовника или, вернее, боя, ибо на Аллее Дидье садовником называют слугу на все руки. Как будто старый Жожо умер и после смерти перевоплотился в другого человека. Весь день воспоминания, разбереженные этой встречей, роились в моем мозгу. У меня от них голова горела. Пытаясь все осмыслить, я соображаю, что Жорж Рок — сын мастера петибургского завода, также сын мазель Грасьез — жницы с плантаций сахарного тростника. Он убежал от отца, в доме которого его мучили. И вот у матери, которая жила в деревне, его постигла судьба всех маленьких детей, чьи родители работали на плантациях. Теперь я без труда представил себе, как он попал сюда. Кроме одной подробности. — Я работал в Павильо́не, — рассказал он, — ты знаешь, это поселок около завода Пуарье́. Так вот! Во время уборки тростника я был погонщиком мулов, а в поздний сезон — поденщиком. Там был управляющий, который, как и все управляющие, подделывал цифры и обсчитывал негров, выдавая им еще меньшее жалованье, чем им положили беке. Ну, благодаря моему знаменитому дядюшке Стефану я еще кое-что помнил из арифметики. Не будучи бараном, я заметил, что дело нечисто, и каждую субботу говорил ему потихоньку одно только слово: «Вор!» — и делал вид, что это не я. Но в одно воскресенье я не выдержал. Я крикнул перед собравшимися рабочими: «Чего вы ждете, почему вы не спалите этот проклятый тростник? Неужели вы не видите, что от него все несчастья негров?» — Жожо, неужели ты так и сказал? — Да, я так сказал, потому что сердце мое изнывало от ярости и тоски. Управляющий задержал мое жалованье и крикнул мне: «Эй ты! Если ты немедленно не заткнешься, я вызову жандармов!» Но меня уже нельзя было остановить. По пословице: «После «здравствуй» идет «что нового?» — управляющий вышел из конторы и направился ко мне. «Сейчас я тебе дам пинка в зад», — сказал он. Толпа выла от страха, но никто не решился его остановить. И вот! Я получаю удар башмаком под коленку. Нечего и говорить, что я не дал ему времени повторить свой номер на бис. Да, прежде чем успели вмешаться эконом и надсмотрщик, я уже влепил ему в морду несколько ударов. И тут же улетучился. Но он послал вдогонку за мной жандармов. Меня поймали. Я отсидел шесть месяцев в тюрьме здесь, в Фор-де-Франсе. После трех месяцев заключения меня стали водить вместе с другими арестованными работать в городском парке. Когда срок мой кончился, я остался здесь, так как на всех плантациях, наверное, известны мои приметы. И вот мы и встретились. Странная штука жизнь! Мне нечего было ему рассказать. Моя жизнь была небогата событиями. ПЕРЕЭКЗАМЕНОВКА Я провалился на экзамене. И ничуть не удивился: я весь год не занимался. Понять не могу, почему предметы, которые я в другое время изучал бы с увлечением, опротивели мне, как только я узнал, что они входят в программу предстоящего экзамена. Мать была в отчаянии. Жожо и Кармен, купившие в складчину бутылку шампанского, чтобы отпраздновать мой успех, решили, что шампанское не должно пропадать: мы выпили его за мои будущие успехи. Сразу же после этого я принялся за занятия. Я составил себе расписание — для каждого предмета я отвел соответствующее время. Я решил повторять все сначала. Целый день я занимался, а вечером прогуливался по Аллее, любуясь садами, вдыхая запах цветов, если только Кармен не приходил ко мне заниматься письмом или арифметикой. Жожо открыл у меня своеобразный абонемент на чтение. С тех пор как он убежал из школы, признался Жожо, он не прочел ни строчки. Как-то вечером, глядя на книги, доставшиеся мне по случаю, купленные или найденные, обернутые в бумагу и аккуратно расставленные по полкам, которые я смастерил из старых ящиков, Жожо сказал мне: — Жозе, когда будет время, посмотри, пожалуйста, не найдется ли у тебя какой-нибудь старой книжки, которую ты мог бы мне одолжить. Я буду с ней аккуратно обращаться. Я начал давать ему книги, которыми зачитывался сам, когда стал учиться в лицее. Удивительно, сколько Жожо успевал прочитать в немногие свободные часы. СПОРЫ ПОСЛЕ КИНО Будто не желая остаться у меня в долгу, Кармен и Жожо приглашали меня в кино по вторникам и четвергам. В самом большом кинотеатре Фор-де-Франса в эти дни давались сеансы по удешевленным ценам, и простой народ сбегался на демонстрацию первых звуковых фильмов, дошедших до Антильских островов. Мы отправлялись пешком после ужина. Скудно освещенный электрическим светом зал был всегда полон; там было душно и шумно. Паркет и лестница скрипели под ногами публики, которая до начала сеанса сновала взад и вперед, обменивалась шутками, хохотала, кричала, как будто каждый хотел перекричать всех.