Вернулся мужественный возлюбленный – весь в каплях морской воды, грудь колесом, сильный, бравый, загорелый и пышущий здоровьем. – Отлично поплавали! – возвестил он человечеству. – Водичка – чудо! Всё просто потрясающе! Он энергично растёрся полотенцем, отчего бицепсы его заходили ходуном, уселся на камень и потянулся за трубкой. Девять пар глаз пристально смотрели на него. Никто даже не фыркнул. Ни одного предательского смешка. Мы дрожали от предвкушения, и этот трепет был вызван не в последнюю очередь тем, что никто из нас не знал, что именно сейчас произойдёт. Мужественный возлюбленный зажал трубку в крепких белых зубах и чиркнул спичкой. Он поднёс пламя к трубке и глубоко вдохнул. Табак вспыхнул и разгорелся, и лицо мужественного возлюбленного скрылось за облаками голубого дыма. – А-а-ах, – сказал он, выпуская дым через ноздри, – что может быть прекрасней славной трубочки после бодрящего купания? Мы ждали. Напряжение становилось невыносимым. Сестра, которой было семь, не выдержала первой. – Какой у тебя сорт табака? – невиннейше осведомилась она. – «Нейви кат», – ответил мужественный возлюбленный. – Самый лучший, лучше не бывает. Эти норвежцы курят мерзкие ароматизированные сорта, я бы к таким и не притронулся. – Не знала, что у табака бывает разный вкус, – продолжала сестрёнка. – Конечно бывает! – сказал мужественный возлюбленный. – Для проницательного ценителя нет двух одинаковых сортов. Вот «Нейви кат» – чистейший и аутентичный. Это табак для настоящих мужчин. – Он, казалось, нарочно выбирает слова подлиннее и потуманнее, вроде «проницательный» или «аутентичный». Мы понятия не имели, что они означают. Тут из моря выбралась старушка-сестра, закуталась в большое махровое полотенце, села рядом со своим мужественным возлюбленным, прижалась к нему, и они начали бросать друг на дружку такие дурацкие взгляды и обмениваться такими слащавыми улыбочками, что нам всем показалось, что нас сейчас стошнит. Но эти двое были слишком заняты друг другом и не замечали повисшего напряжения. Они не замечали даже, что все взгляды устремлены на них. Они, как обычно, погрузились в свой любовный мирок, в котором не существовало младших братьев и сестёр. Море было спокойное, солнце сияло, день стоял прекрасный. И вдруг мужественный возлюбленный издал пронзительный крик, и его подкинуло в воздух фута на четыре. Трубка выпала у него изо рта и со стуком покатилась по камням, а второй крик, который он издал, был таким душераздирающим, что все чайки на острове от испуга взвились в небо. Черты его исказились в ужасной муке, словно под пыткой, и лицо сделалось белее снега. Он начал шипеть, хрипеть, плеваться и вести себя как человек, внезапно сражённый тяжким недугом. При этом он не мог выговорить ни единого слова. Мы заворожённо за ним следили. Старушка-сестра, которая, должно быть, решила, что вот-вот навек лишится будущего супруга, колотила его кулаками по спине и вопила: – Милый! Милый! Что с тобой? Где болит? Быстрее лодку сюда! Заводите мотор! Его надо в больницу! – Она, похоже, забыла, что в радиусе пятидесяти миль никакой больницы не было и в помине. – Меня отравили! – прохрипел наконец мужественный возлюбленный. – Яд проник в лёгкие! В груди жжёт, пылает! Сердце, желудок, всё в огне! – Да помогите же мне посадить его в лодку! Скорее! – закричала старушка-сестра, подхватывая суженого под мышки. – Чего уставились! Помогайте! – Нет, нет! – простонал уже не столь мужественный возлюбленный. – Оставьте меня! Мне нужен свежий воздух! Воздуху мне, воздуху! Он лёг навзничь, хватая ртом прекрасный норвежский океанский воздух, и через минуту-другую уже снова смог сесть и явно пошёл на поправку. – Что это с тобой было? – спросила старушка-сестрица, нежно сжимая его ладони в своих. – Не представляю, – пролепетал он. – Просто не представляю. – Лицо его было белым, как свежевыпавший снег, руки дрожали. – Но должна же быть причина, – добавил он. – Должна быть причина! – Я знаю причину! – выкрикнула семилетняя сестра, заливаясь смехом. – Я знаю, я! – Ну? – набросилась на неё старушка-сестра. – Что вы тут устроили? Говори сейчас же! – Это всё его трубка! – выговорила маленькая сестра, трясясь от хохота. – Что моя трубка? Что с ней? – спросил мужественный избранник. – Ты курил козий табак! – воскликнула маленькая сестра. Смысл этих слов дошёл до романтических влюблённых не сразу – на это потребовалось несколько секунд. Но когда дошёл, когда лицо мужественного возлюбленного исказилось от страшного гнева и он начал угрожающе приподниматься с места, мы все бросились в разные стороны и с высоких утёсов попрыгали в воду. Рептон и «Шелл» 1929–1936 (13–20 лет) Дорогая мама, Огромное спасибо за посылку и за твои письма. У нас вчера был прекрасный ужин. Мы пожарили сосиски и ели их с фасолью из банки. Потом взбитые сливки. Печенье невероятно вкусное. Вчера вечером был сильный снегопад, и сейчас на земле… слой снега… Одежда для новой школы Когда мне было двенадцать лет, мама сказала: – Я записала тебя в Марлборо и в Рептон. Куда ты хочешь поехать? Марлборо и Рептон – знаменитые частные школы, но это было всё, что я о них знал. – В Рептон, – сказал я. – Я поеду в Рептон. – Это было куда легче выговорить, чем «Марлборо». – Отлично, – сказала мама. – Значит, Рептон. Мы тогда жили в графстве Кент, в городке под названием Бексли. Рептон был милях в ста сорока севернее, в центральных графствах, неподалёку от Дерби. Но это было ничего, потому что туда ходило много поездов. В те времена никого не возили в школу на машине. Нас сажали в поезд. Альфхильда, я, Аста, Элси и собаки. Тенби. В сентябре 1929 года, когда настало время ехать в Рептон, мне стукнуло ровно тринадцать. В день отъезда мне в первую очередь нужно было соответствующим образом одеться. Неделей раньше мы с мамой съездили в Лондон, чтобы купить мне школьную форму, и я помню свой ужас, когда передо мной выложили костюм, который мне предстояло носить. – Но я не могу это надеть! – вскричал я. – В таком никто не ходит! – Это именно то, что нужно, вы уверены? – спросила мама у продавца. – Если он собирается в Рептон, мадам, то ему придётся это носить, – твёрдо ответил продавец. И вот теперь этот изумительный наряд был разложен на моей кровати. – Одевайся, – сказала мама. – Скорей, а то опоздаешь на поезд. – Но я буду выглядеть как полный идиот, – сказал я. Мама молча вышла из комнаты. С огромной неохотой я начал одеваться. Сначала была белая рубашка со съёмным белым воротничком. Такого воротничка я прежде никогда в жизни не видел. Во-первых, он был твёрдый как плексиглас. Спереди твёрдые края воротничка изгибались подобно крыльям, и при этом он был таким высоким, что изгибы крыльев, как я выяснил позже, впивались в подбородок. Это называлось «воротник-бабочка». Чтобы прицепить эту бабочку к рубашке, требовались две запонки: передняя и задняя. Такой нудятиной я ещё не занимался. Но нужно всё сделать правильно, сказал я себе. Поэтому я сначала прицепил заднюю запонку к той части рубашки, к которой присоединялся воротник. Потом я попытался прицепить заднюю часть воротника к задней запонке, но воротник был такой твёрдый, что я не смог продеть запонку в прорезь. Тогда я решил смягчить его, размочив слюной, и сунул край воротничка в рот. Этот способ сработал – часть крахмала растворилась. Запонка вошла в прорезь, и задняя часть воротника соединилась с задней частью рубашки. Дорогая мама, спасибо за письмо. Я имел в виду полдюжины ван-хойзеновских воротничков, не рубашек.