Сент-Питерс Вестон-супер-Мер 13-е Полусеместровый табель Имя: Даль Класс: 4 Летний семестр, 1927 Английский – Очень хорошо Математика – Успехи весьма умеренные, однако он ещё мал Латынь – Не слишком усерден Французский – Постепенно выправляется Поведение – Примерное Окончание семестра: 28 июля А. Дж. Х. Френсис Ходили слухи, что это подёргиванье и похрюкиванье у него из-за какой-то «контузии». Мы не знали, что это такое. Мы решили, что это такая граната, которая взорвалась рядом с ним с оглушительным грохотом, отчего капитан высоко подпрыгнул – и с тех пор так и прыгает не переставая. Мне вчера чудом удалось избежать Полоски за латынь и французский. Посылаю тебе копию вчерашнего… С первого же дня, как я попал в Сент-Питерс, капитан Хардкасл точил на меня зуб – я так до конца и не понял почему. Может, дело было в том, что он преподавал латынь, с которой я не ладил. Или в том, что уже тогда, в девять лет, я был почти одного с ним роста. Или, что ещё более вероятно, в том, что мне с первого взгляда не понравились его гигантские рыжие усищи, и он часто ловил мой взгляд, когда я на них смотрел, – должно быть, я при этом слегка ухмылялся. Если мне случалось пройти по коридору в десяти шагах от него, он злобно зыркал на меня и орал: «Ну-ка выпрямись, мальчишка! Плечи расправь!», или: «Вынь руки из карманов!», или: «Что смешного, спрашивается? Чего ухмыляешься?», или – и это было обиднее всего: «Эй ты, как тебя там, хватит тут разгуливать, берись за дело!». Так что я знал: рано или поздно бравый капитан найдёт, к чему прицепиться, и тогда я влипну по уши. И этот ужасный момент настал. Настал он во время вечерней подготовки домашних заданий – в Сент-Питерсе это называлось просто «Подготовка». В будние дни по вечерам все ученики обязаны были в течение часа, с шести до семи, сидеть в главном зале и делать уроки. Руководил этим дежурный наставник – они дежурили по неделе. «Руководил» означало, что он сидел на возвышении в дальнем конце зала и следил за порядком. Некоторые наставники при этом читали книгу, другие проверяли тетради – но не таков был капитан Хардкасл. Он сидел на кафедре, подёргивался и похрюкивал и ни на миг не расслаблялся. Все шестьдесят минут его мутно-голубые глазки неустанно рыскали по залу, высматривая, не нарушает ли кто дисциплину, и горе было тому мальчику, который осмеливался её нарушить. Правила поведения во время Подготовки были простые, но строгие. Запрещалось отрывать взгляд от работы и запрещалось разговаривать. Вот и всё. Казалось бы, немного, но эти правила совсем не оставляли возможности для манёвра. В чрезвычайных обстоятельствах – а я так и не понял, что это значит, – можно было поднять руку и подождать, пока тебе разрешат говорить, но надо было быть намертво уверенным в том, что обстоятельства действительно чрезвычайные. За четыре моих года в Сент-Питерсе я всего два раза видел, как мальчик во время Подготовки поднял руку. В первый раз это было так: НАСТАВНИК: Что такое? МАЛЬЧИК: Сэр, пожалуйста, прошу вас, можно мне выйти в туалет? НАСТАВНИК: Конечно нет, ещё чего! Надо было сходить заранее. МАЛЬЧИК: Но, сэр… прошу вас, сэр… я раньше не хотел… я не знал… НАСТАВНИК: Ну и кто тебе виноват? Всё, не отвлекайся, выполняй задание! МАЛЬЧИК: Но, сэр… Ой, сэр… Пожалуйста, отпустите меня, сэр, мне очень надо! НАСТАВНИК: Ещё одно слово – и ты об этом горько пожалеешь! Естественно, несчастный мальчик испачкал штаны, из-за чего потом наверху долго бушевала Матрона. Что до второго раза, я прекрасно помню, что это был летний семестр и что фамилия мальчика, который поднял руку, была Брейтвейт. Ещё мне кажется, хотя утверждать не берусь, что в тот день Подготовкой руководил наш друг капитан Хардкасл. Диалог протекал примерно так: НАСТАВНИК: Ну что там такое? БРЕЙТВЕЙТ: Сэр, простите, в окошко влетела оса и ужалила меня в губу, и губа распухла. НАСТАВНИК: Что? БРЕЙТВЕЙТ: Оса, сэр. НАСТАВНИК: Громче, мальчик, я тебя не слышу! Кто, ты говоришь, влетел в окно? БРЕЙТВЕЙТ: Мне трудно говорить громче, сэр, у меня же губа распухла. НАСТАВНИК: Что там у тебя распухло? Ты что, насмешничать вздумал? БРЕЙТВЕЙТ: Нет, сэр, честное слово, сэр, нет! НАСТАВНИК: Говори нормально, мальчишка! Что у тебя случилось? БРЕЙТВЕЙТ: Я же сказал вам, сэр. Меня ужалила оса, сэр. У меня губа распухла и ужасно болит. НАСТАВНИК: Ужасно болит? Что ужасно болит? БРЕЙТВЕЙТ: Губа, сэр. Она всё раздувается и раздувается. НАСТАВНИК: Что тебе сегодня задано? БРЕЙТВЕЙТ: Французские глаголы, сэр. Их надо выписать. НАСТАВНИК: Ты что, губой пишешь? БРЕЙТВЕЙТ: Нет, сэр, конечно нет, но, понимаете… НАСТАВНИК: Я понимаю одно: ты устроил ужасный шум и мешаешь своим товарищам выполнять задание. Продолжай работать. Они были непробиваемы, эти наставники, и, если ты хотел выжить, тебе приходилось самому быть непробиваемым. Мой черёд настал, как я уже сказал, во втором семестре, и за Подготовкой надзирал как раз капитан Хардкасл. А надо вам сказать, что в этом зале каждый мальчик сидел за своей собственной деревянной партой. Это были обычные наклонные парты с узким желобком в дальнем конце, куда можно было положить ручку, и с маленьким отверстием справа – для чернильницы. Ручки у нас были со вставными перьями, и при письме перо следовало окунать в чернильницу каждые шесть-семь секунд. Шариковых ручек и фломастеров тогда ещё не изобрели, а авторучки были запрещены. Перья, которыми мы писали, были очень хрупкие, и большинство мальчиков носили их в коробочке, которую клали в карман брюк. Подготовка шла своим ходом. Капитан Хардкасл восседал на кафедре напротив нас, оглаживая свои апельсиновые усы, дёргая головой и похрюкивая носом. Глазки его непрерывно бегали по классу, отслеживая непорядок. Но в зале не было слышно ни звука, кроме его похрюкивания и скрипа наших перьев. Да ещё иногда раздавался скрип, когда кто-то чересчур усердно макал своё перо в крошечную белую фаянсовую чернильницу. Беда разразилась, когда я по своей глупости ткнул кончиком пера в столешницу парты. Перо сломалось. Я знал, что в кармане у меня нет запасного пера, и знал, что поломанное перо никогда не считалось уважительной причиной для того, чтобы бросить задание. Нам задали написать сочинение на тему «История одного пенни» (это сочинение до сих пор хранится в моём архиве). У меня неплохо получилось начало, я расписался вовсю и увлечённо скрипел пером – и вот оно сломалось. До конца Подготовки оставалось ещё полчаса, и я не мог просто сидеть и ничего не делать. Но поднять руку и сообщить капитану Хардкаслу, что у меня сломалось перо, я тоже не мог. Я просто не посмел бы. И к тому же, если честно, я хотел дописать это сочинение. Я точно знал, что произойдёт с моим пенни на следующих двух страницах, и мне мучительно было думать, что история останется недописанной. …в канаве. Вниз… в грязной воде… и поток понёсся дальше. Прямо в реку. Меня смыло унесло течением довольно далеко. Я очнулся сухим – меня выбросило на берег. Мимо проходили двое мальчиков, младший увидел меня и… Я покосился направо. Ближе всех ко мне сидел мальчик по фамилии Добсон. Ему было столько же, сколько мне, девять с половиной, и он был очень славный. Даже сейчас, шестьдесят лет спустя, я помню, что папа Добсона был врачом и что жили они в Аксбридже, графство Мидлсекс, в Красном Доме – я знал это из ярлыка на Добсоновом сундуке. Парта Добсона стояла почти впритык к моей, и я решил рискнуть. Склонившись над заданием, я исподтишка внимательно наблюдал за капитаном Хардкаслом. Уверившись, что он смотрит в другую сторону, я прикрыл рот рукой и прошептал: – Добсон… Добсон… Можешь одолжить перо? И тут на кафедре разразился гром. Капитан Хардкасл вскочил на ноги и, тыча пальцем в мою сторону, закричал: – Ты болтал! Я слышал! Слышал и видел своими глазами! Не смей отпираться! Я застыл от ужаса. Все мальчики подняли взгляды от задания. Лицо капитана Хардкасла из красного сделалось багровым, а тик усилился. – Ты отрицаешь, что ты болтал во время Подготовки? – грозно крикнул он. – Нет, сэр, н-но… – Может, ты ещё скажешь, что не жульничал? Скажешь, не просил Добсона помочь тебе с заданием? – Н-нет, сэр, я не жульничал! – Уж конечно! А с чего бы ещё, позволь спросить, тебе болтать с Добсоном? Вряд ли ты интересовался его самочувствием! Стоит ещё разок напомнить читателю, сколько мне тогда было лет. Я вовсе не был подростком, уже научившимся сохранять самообладание. Мне было не четырнадцать, не двенадцать и даже не десять. Мне было девять с половиной, и в этом возрасте человек не очень может противостоять взрослому мужчине с огненно-рыжими волосами и буйным нравом. Он может разве что лепетать. – Я… у меня перо сломалось, сэр, – пролепетал я. – Я… я попросил Добсона одолжить мне перо, сэр.