– Из-за чего он начинает болеть? – спросил я её. – Из-за щетинок зубной щётки, – ответила она, на этот раз без колебаний. Спасибо огромное за зубную пасту и щётку и за шоколад. У меня сечас тренировки, и мне не разрешают есть ничего кроме фруктов… – Щетинки?! Как из-за них может заболеть аппендикс? Няня, которая в моих глазах была мудрее царя Соломона, ответила: – Всякий раз, когда из щётки выпадает щетинка, а ты её глотаешь, она впивается в твой аппендикс, и он воспаляется. В войну, – продолжала она, – немецкие шпионы обманом протаскивали в наши магазины целые ящики зубных щёток с выпадающими щетинками, и у миллионов наших солдат начался аппендицит. – Честно, няня?! – вскрикнул я. – Это правда? – Я никогда тебе не лгу, дитя, – ответила она. – И запомни крепко-накрепко: никогда не чисти зубы старой зубной щёткой. С тех пор – и это длилось много лет – меня охватывала паника всякий раз, когда я обнаруживал у себя на языке щетинку от зубной щётки. Когда после завтрака я поднялся на второй этаж и постучался в коричневую дверь, во мне даже не было страха перед Матроной. – Войдите! – прогремел голос. Я вошёл, держась за живот справа и горестно пошатываясь. – Это что ещё такое? – прокричала Матрона так зычно, что её массивная грудь заколыхалась, как гигантское бланманже. – Мне больно, Матрона, – простонал я. – Ай, как больно! Вот тут! – Переедание! – рявкнула она. – Ещё бы, целыми днями обжираться смородиной. – У меня уже несколько дней и крошки во рту не было, – соврал я. – Я не могу есть, Матрона, совсем не могу! – Быстро на кровать и приспусти штаны, – скомандовала она. Я лёг на кровать, и она принялась ожесточённо тыкать пальцами мне в живот. Я внимательно наблюдал за её движениями, и когда она ткнула туда, где, по моим представлениям, находился аппендикс, я взвыл так, что задребезжали оконные рамы. – А! А! А! – кричал я. – Нет, Матрона, не надо! – И тут я выложил главный козырь. – Меня всё утро рвало, – жалобно простонал я, – и сейчас уже нечем рвать, а меня всё тошнит! Это был верный ход. Я видел, что она колеблется. – Лежи тут и не шевелись, – приказала она и быстро вышла из комнаты. Она, может, и была злой и жестокой женщиной, однако у неё была медсестринская выучка, и ей вовсе не улыбалось иметь дело с перитонитом. Не прошло и часу, как приехал доктор, и снова началось щупанье и тыканье, а с моей стороны – вскрикиванье и взвизгиванье в подходящие, на мой взгляд, моменты. Потом доктор сунул мне в рот градусник. – Хм, – сказал он. – Температура нормальная. Ну-ка, дай я ещё раз посмотрю твой живот. – Ай! – взвыл я, когда он дотронулся до нужного места. Доктор и Матрона вышли. Через полчаса она вернулась и сказала: – Директор позвонил твоей матери. Сегодня после обеда она за тобой приедет. Я ничего не ответил. Я просто лежал и старался выглядеть очень больным, но сердце моё распевало гимны хвалы и радости. Мама везла меня домой на том самом колёсном пароходике через Бристольский залив, всё дальше от жуткого школьного здания, и на радостях я чуть не забыл, что должен притворяться больным. В тот же день меня повели к доктору Данбару в его кабинет на Соборной улице в Кардиффе, и я попробовал повторить свой фокус. Но доктор Данбар оказался куда умнее и опытнее, чем Матрона и школьный врач вместе взятые. Когда он пощупал мой живот, а я, как положено, повопил в нужных местах, он сказал: – Одевайся и садись вон на тот стул. Сам он уселся за свой стол и, сверля меня пронзительным, но не сердитым взглядом, спросил: – Ты притворялся, верно? – Как вы догадались? – сразу проговорился я. – Потому что живот у тебя мягкий и совершенно нормальный, – объяснил он. – Если бы у тебя было воспаление, живот был бы твёрдый и вздутый. Это очень легко определить. Я молчал. – По-моему, у тебя другая болезнь, – сказал он. – Ностальгия. Ты тоскуешь по дому. Я жалобно закивал. – Поначалу у всех так, – сказал доктор. – Нужно держаться. И не вини маму за то, что отправила тебя в пансион. Она не хотела, говорила, что ты ещё слишком мал, но я её убедил – сказал, что так будет правильнее. Жизнь трудна, и чем раньше ты научишься преодолевать трудности, тем лучше для тебя. – А что вы скажете в школе? – спросил я, дрожа от страха. – Я скажу, что у тебя была острая кишечная инфекция, которую я лечу таблетками, – ответил он с улыбкой. – Это значит, что тебе следует оставаться дома ещё три дня. Но пообещай мне, что больше ничего такого делать не будешь. Твоей маме и так есть чем заняться, кроме как возить тебя туда-сюда. – Обещаю, – сказал я. – Больше не буду. Я принимаю хлорестый кальций, а таблетки мне пока не понадобились. Поездка в автомобиле Худо-бедно я пережил первый семестр в Сент-Питерсе, и ближе к концу декабря на колёсном пароходике приехала мама, чтобы забрать меня и мой сундук домой на рождественские каникулы. 8 декабря Дорогая мама! Хочу понятнее объеснить: я еду домой 17 дек., а не 18. Я приеду в Кардифф в четыре часа пожалуста встреть меня. Если я не объеснил понятнее, напиши что ещё тебе про это написать. С любовью, Мальчик О, чудо и блаженство – снова быть с семьёй после стольких недель суровой дисциплины! Если вас не отправляли в пансион, когда вы были совсем маленьким, вы ни за что не сможете оценить, какое это счастье – жить дома. Возвращаться домой до того приятно, что ради этого, может быть, даже стоит уезжать. Мне просто не верилось, что не обязательно умываться по утрам холодной водой, соблюдать тишину в коридорах, говорить «сэр» каждому встреченному взрослому, пользоваться горшком в спальне, получать удары мокрым полотенцем по голому телу в раздевалке, есть на завтрак овсянку, полную круглых серых комочков, похожих на овечьи катышки, и жить с утра до вечера в постоянном страхе перед длинной жёлтой тростью, лежавшей на угловом шкафу в кабинете директора. Погода в те рождественские каникулы была невероятно тёплой, и одним чудесным утром всё наше семейство вышло из дому, готовое к первой в жизни поездке на нашем первом в жизни автомобиле. Это была огромная длинная чёрная французская машина марки «Де Дион-Бутон» со складным брезентовым верхом. Предполагалось, что водить её будет моя старушка-сестра, на двенадцать лет старше меня (на тот момент ей был двадцать один год), та самая, которой недавно вырезали аппендикс. Она получила целых два получасовых урока вождения у человека, который доставил машину; в том благословенном 1925 году это считалось вполне достаточным. Никаких экзаменов не требовалось. Ты сам судил о собственных умениях и, как только чувствовал, что готов водить, – садился за руль и ехал с ветерком. Мы все забрались в машину. Восторгу нашему не было предела. – А мы быстро поедем? – кричали мы наперебой. – Она осилит пятьдесят миль в час? – Осилит и шестьдесят! – отвечала старушка-сестра так уверенно и дерзко, что мы должны были бы испугаться до смерти, но не испугались. – Хотим, хотим шестьдесят! – кричали мы. – Обещаешь нам шестьдесят миль?